Страница 12 из 17
Багрянцем пылает помада На лике совином ее. Противлюсь я робко:"Не надо, Не трогайте тело мое.
Вы все таки где-то неправы, Ведь вам уж немало годков. Хоть многим старушки по нраву, Но верьте, что я не таков.
Вы дама культурная все же, Зачем вы скатились на мат? Какой вы пример молодежи, Какой вы к чертям дипломат?
И разве для вас оправданье, Что все происходит во сне? Оставьте свои приставанья И в брюки не лезьте ко мне.
И дергать за ядра не надо, Они - деликатная вещь..." Но дряхлая эта менада Вцепилась в меня, словно клещ.
И на ухо мне прошипела: "Умолкни, славянская вошь! Свое худосочное тело Америке ты отдаешь.
И ежели ты не заткнешься, Тебя в порошок я сотру, За мною ведь авианосцы, Все НАТО и все ЦРУ.
За мной - неулыбчивый Клинтон И пушки, несущие смерть, Но если полижешь мне клитор, То доллары будешь иметь".
Андрей Добрынин
Чапаев - и тот, несомненно, Струхнул бы на месте моем, И мы до тахты постепенно Допятились с нею вдвоем.
Упал я в смятении духа В звенящие волны пружин, И вмиг завладела старуха Сокровищем честных мужчин.
Свершилось - и взвыла старуха, И пол заходил ходуном, И гром, нестерпимый для слуха, Змеей полыхнул за окном.
Поганками ввысь небоскребы Поперли из почвы родной, И образы, полные злобы, Нахлынули мутной волной.
И Рэмбо, и дон Корлеоне, И Бэтмен, и прочая мразь... И в темном ночном небосклоне Реклама глумливо зажглась.
И сызнова дом покачнулся То пукнул Кинг-Конг во дворе. В холодном поту я очнулся На мутной осенней заре.
Старуха куда-то пропала, Один я лежу в тишине, Но скомканы все покрывала И пляшет реклама в окне.
Заморские автомобили Под окнами мерзко смердят, Вдоль стен под покровами пыли Заморские вещи стоят.
Мой столик уставлен закуской, Пустые бутылки на нем И запах какой-то нерусский Витает в жилище моем.
Моя несомненна греховность, И горько кривится мой рот: Вот так растлевают духовность, Вот так подчиняют народ.
Андрей Добрынин
Поддался угрозам старухи, К шальной потянулся деньге, Хотя и одной оплеухи Хватило бы старой карге.
Посулами старой ехидны, Признайся, ты был потрясен. Как стыдно, о Боже, как стыдно, Пускай это был только сон.
Вздыхаю и мучаюсь тяжко, Горя на духовном костре, Но в тысячу баксов бумажку Вдруг вижу на пыльном ковре.
И в новом смятении духа Я думаю, шумно дыша: "Старуха? Конечно, старуха, Но как же в любви хороша!"
1997
Андрей Добрынин
По кузне отсветы бродят, Металл уже раскален, И снова пляску заводят, Сцепившись, тени и звон.
Кузнец осунулся что-то И болью кривится рот, Но алый отсвет работа На щеки его кладет.
Ей нет никакого дела, Какой он болью пронзен, Она опять завертела По кузне тени и звон.
Ей нравится в пляске виться, Взметая тени плащом. Она сама веселится, И здесь кузнец ни при чем.
Вовсю ликует работа, Ей любо металл мягчить, И в звоне безумья ноту Не всем дано различить.
Шипит металл возмущенный, Кладя работе конец. В дверной проем освещенный, Шатаясь, выйдет кузнец.
И видят из ночи влажной Несчетные сонмы глаз В дверях силуэт бумажный, Готовый рухнуть подчас.
1997
Андрей Добрынин
Кошка вяло бредет по паркету, От угла до другого угла. Хорошо б к ней приладить ракету, Чтоб медлительность эта прошла.
Чтоб с ужасным шипеньем запала Слился кошки предстартовый вой, Чтобы кошка в пространстве пропала, Протаранив стекло головой.
Заметаются дыма зигзаги Из сопла под кошачьим хвостом. Реактивной послушная тяге, Кошка скроется в небе пустом.
Станет легче на сердце отныне, Буду знать я наверное впредь: Мы увязли в житейской рутине, А она продолжает лететь.
Прижимая опасливо уши И зажмурившись, мчится она. Сквозь прищур малахитовость суши Или моря сапфирность видна.
От суетности собственной стонет, Как всегда, человеческииий род, Ну а кошка вдруг время обгонит И в грядущем помчится вперед.
Обгоняя весь род человечий, Что в дороге постыдно ослаб, В коммунизме без травм и увечий Приземлиться та кошка могла б.
1997
Андрей Добрынин
Важна не девственность, а действенность Я о девицах говорю. Коль девушка активно действует, То я любовью к ней горю.
Когда ж она не хочет действовать И неподвижна, словно труп, Тогда томлюсь я подозрением И становлюсь угрюм и груб.
Словам давно уже не верю я, Особенно в делах любви. Любовь лишь делом доказуема, Себя ты в деле прояви.
Вершатся все дела успешнее С задором, пылом, огоньком, Любовь же - с гиканьем и воплями, Чтоб сотрясалось все кругом.
Чтоб вазы с шифоньера падали И разбивались о паркет, Чтоб у тахты в утробе екало И звал милицию сосед.
А коль девица не подвижнее Мешка с несвежей требухой, То, стало быть, в ней зреет ненависть И тайный умысел плохой.
Коль девушка едва шевелится, То, значит, замышляет зло. Нам подсыпают эти скромницы В еду толченое стекло.
И, чтоб не угодить на кладбище,Ведь ты еще совсем не стар,Приблизься сзади к ней на цыпочках И первым нанеси удар.
Она качнется и повалится, А ты скажи ей сухо:"Что ж, Ты ловко это все затеяла, Однако нас не проведешь".
1997
Андрей Добрынин
Где Везер угрюмый струится, Где катится сумрачный Рейн, В подвалах сутулые немцы Брезгливо глотают рейнвейн.
Питье им давно надоело, Но рано ложиться в постель, И вот они пьют через силу, А после плетутся в бордель.
У немцев усатые турки Похитили радость труда, А немцам остались бордели, Постылый рейнвейн и еда.
Тевтоны серьезны в борделе, Как будто бы службу несут, А после в ночной виноградник Они облегчиться идут.
Глядят они в звездное небо Под шум одинокой струи, А в небе, кружася, мерцают Созвездий несчетных рои.
Раскатисто пукают немцы, В штаны убирают елду И видят на темном востоке Знакомую с детства звезду.
К звезде обращаются немцы: "О льющая ласковый свет! Далекому русскому другу Неси наш печальный привет.
Дома у нас есть и машины, Детишки у всех и жена, Однако же главного стержня Давно наша жизнь лишена.
О горестной участи нашей Ты другу поведай, звезда. Германия - скверное место, Не стоит стремиться сюда".
1997
Андрей Добрынин
Кому приятно слышать "нет"? Мы с каждым разом ближе к смерти. Ликуют в преисподней черти, Внушившие такой ответ.