ВВО

Уезжать надо. Срочно. Как ни крути, если ещё на два-три дня задержаться, можно совсем опоздать. Не приведи господь оказаться на землях, занятых неприятелем! Это верный способ лишиться не только службы, но и пенсии!

Да и австрийцы с русским полицейским сюсюкаться не будут. У них, говорят, есть особые лагеря для таких, как Сас. Верить всем ужасам, которые газетчики живописуют, конечно, нельзя, но даже если не будут вязать в тюрьму, рубить ног, рвать язык, сжигать или закапывать в землю живьём, в общем, если ничего не будет Тадею Назаровичу, совсем ничего, оставят его в покое и позволят жить, как жил, где он будет служить? Кто ему жалование положит? На кой он австрийцам нужен?..

Пенсии лишаться нельзя ни в коем случае. Без пенсии пойдёт на старости лет Сас по миру!

Надо, надо эвакуироваться. Бросить дом, большую часть нажитого, ехать куда-то. Начинать на новом месте на шестьдесят рублей! И сбережений всей жизни аж триста двадцать семь рублей… Ассигнациями… Кредитными билетами, то есть… Из этой суммы Тадей Назарович позавчера отдал сто рублей матери, когда сестра со своим семейством увозила родителей в Житомир… Итого двести двадцать семь…

Сасу надлежит ехать в Луцк. Ещё тот городок! Однако русская армия беспрерывно откатывается на восток. Тех, кого выселяли в Володимир из Галичины, теперь гонят дальше. Как бы так не получилось, что и Сасу с семьёй придётся через месяц бежать из Луцка в Житомир, к сестре, а ещё через месяц — всем вместе в Киев. При той скорости, с которой идёт Великое отступление, как бы не пришлось зимой обживаться уже где-нибудь на Волге!

Как такое может происходить! Ведь Российская империя огромна и неисчислима! Османов победила! Наполеона! Сколько земель присоединила только на веку Саса — Коканд, Бухару, Хиву, Закаспийский Мерв, Урянхайский край! Были, конечно, и потери — из-за проклятых японцев, с которыми мы теперь, вот ирония доли, союзники — но за те поражения виновные наказаны! А Австро-Венгрия? Дряхлеющая монархия, которую, спасай – не спасай, не спасти. Сами австрийцы говорят, что держава их подгнила и рассыпается. Какания ! Как же случилось, что славная русская армия бежит!

Сас вздохнул. За время эвакуации дом точно пограбят. А могут и, чего доброго, сжечь… Или снаряд попадёт…

Службу бы не потерять! Кому нужен мелкий полицейский в чужом городе! На новом месте! Там своих приставов довольно! А значит, Сас будет лишним, будет глаза мозолить, будет всем мешать. Отправят в отставку за ненадобностью, «за избыточностью». Положат «за долговременную беспорочную службу» мизерную пенсию, рублей пятнадцать-двадцать. А откуда больше взяться! Ведь и двадцати пяти лет ещё не отслужил! И что тогда делать?

Пристав закрестился. Убереги, матерь божья!

А могут и призвать! В окопы! Отправят в отставку, снимут отсрочку и призовут. Уже ведь мобилизовали тех, кому сорок два. И даже тех, кому сорок три. И на подагру не посмотрят. Погонят под пули, отравляющие газы, пушечные снаряды. Под беспросветные осенние дожди, защитой от которых будет лишь одна худая шинель. В траншеи, по колено заполненные жидкой грязью. Ко вшам, гангренам и чахотке…

Саса передёрнуло, и он закрестился, с мольбой глядя на рисованный лик божьей матери. Ведь чудотворная икона!

И тут же, будто в ответ, в мёртвую тишину храма ворвался отзвук далёкой канонады. За последний месяц все уже успели к нему привыкнуть, но чтобы артиллерийский обстрел начался именно в ту секунду, когда Тадей Назарович просил Деву Марию о заступничестве от призыва!

Сас неуклюже поднялся, ещё раз перекрестился и усталой походкой зашаркал к выходу из церкви.

Зенко подскочил на освободившееся место, бухнулся перед иконой на колени и что-то поспешно зашептал.

Полицейский поймал на себе взгляд Цехоша. Вся напряжённость уже куда-то с лица старосты исчезла.

Рядом крутился Михайлишин. Похоже, совсем не молился, лишь, задрав голову, любовался сводом церкви. Хорошо ещё, фуражку снял.

Как-то такое неверие по-научному называется. Старший в гимназии учил. Вроде древние греки таким грешили, да только все потом сгинули…

Щурясь от яркого солнечного света, Сас вышел на паперть. Обернулся, ещё раз перекрестился и направился к Кривому, невзрачному пятилетнему жеребцу, которого Михайлишину выделило из числа мобилизованных лошадей его начальство. К коню прилагалась селянская подвода, на которой троица весь день тряслась по колдобистым дорогам повета.

Тьфу ты, уезда. Что за «повет»! Не может пристав Российской империи говорить «повет»! Речи Посполитой уж больше ста лет нет, а люди всё «повет» да «повет»!

Кривой покосился чёрным глазом на человека, фыркнул и пригнулся к остаткам сена. Сирко равнодушно повёл головой.