Полтава

5

Корчмарь Лейба незаметно передавал выручку сыну: пусть припрячет. Кто поручится, что пьяные сердюки не ограбят и корчму? Есть чем поживиться в Чернодубе, стоит он на хороших землях, но как же не тронуть корчму, ежели нет запрета? Гетман Мазепа дал право торговать, но о защите не позаботился. А против корчмы много хлопской злости. Только здесь обязаны мужики покупать горелку. Корчмарю же известно, как переложить деньги из хлопского кошелька в свой.

   — Нет его! — оглядели Петрусь и Степан полутёмное просторное помещение. И к выходу.

Да не родился на свет человек, которого бы Лейба выпустил без пользы для себя. Быстрая фигурка прошмыгнула между бочками и ткнула на стол две обгрызенные деревянные кварты.

   — Запорожца ищут казаки? Был! Видна птица по полёту! Хвалил мою корчму, бенимунис! Украину проехал — не видел такой. На Сечи нет... Скоро снова придёт. Пока допьёте — будет.

   — Мы не за тем! — отмахнулся Петрусь.

   — Так посидите у меня, коли ваша ласка!

И тонкие корчмарёвы ноги в узеньких немецких штанах-галанцах зачастили навстречу свежему гостю — пьяному сердюку.

Вокруг, кроме наглых сердюков, сидели проезжие люди. Им неведомо, что происходит в Чернодубе. Рассуждали о ценах на ярмарке, о гультяях на дорогах — не дают проехать зажиточному человеку. Где порядок? — вздыхали.

Обитая мешковиной дверь неожиданно распахнулась так широко, что на одном столе, в углу, пламя свечки вытянулось в узенькую нитку.

   — Бесова дивчина! — вскочили сердюки, ударяя по дереву саблями.

Корчмарь вскрикнул и накрыл свечу возле себя ермолкой. Запахло палёным. За грязной мешковиной, свисающей от потолка до пола, заплакали дети.

Кто-то поднёс к дверям более крупную свечу — Петрусь бросился туда:

   — Мама!

То была, в самом деле, Журбиха. Она молча потащила сына к выходу мимо притихших людей и озадаченного корчмаря.

Одни сердюки орали песни.

Степан не отставал от товарища.

   — Петрусь! — зашептала мать ещё в сенях. — Марко под секвестром!

Заслышав, оказывается, шум, Марко сразу очутился в Чернодубе. Но что сделаешь против вооружённой толпы? Связали его. Галя прибежала на хутор в слезах... Славную дивчину выбрал Марко. До сих пор никто об этом не знал. Уж и отец ездил заступаться. Сотник Гусак кричит, что есть гетманский универсал: запорожцы — враги! Гузь поддакивает. Ещё и пригрозил Гусак: молчи, старый, иначе и твои скарбы отыщем! Много добра припрятано на твоём хуторе. Не всё отдано в казну.

На улице Журбиха приостановилась:

   — Нужно просить самого гетмана! Марко не брал с собой оружия. Саблю и ружьё я утром спрятала в чулане... Напиши, сыну, гетману...

В Петрусевой голове вихрем завертелись мысли. Гетман... Гетман... Можно не только выручить брата, но и ещё раз посмотреть на того человека. Тогда каждый, увидя парсуну, проникнется уважением к такому малеванию... Тогда и Марко...

   — Поеду, мама! Громаде беда...

Степан ухватился за товарища красными руками, на которых до сих пор видны следы сердюцкой верёвки:

   — Я с тобой. Дедуньо обождёт...

Приятно чувствовать себя защитником.

   — Мама! Собирайте саквы! А мы посоветуемся с дедом Свиридом.

Хлопцы исчезли.

Журбиха заторопилась к хутору, размышляя одновременно о всех своих сыновьях. Марко наслушался рассказов о Сечи. Подрос — удрал туда. В поисках правды. Денис — воин. Лишь бы в поход, конь да сабля в руках. А Петрусь... Грех сказать, к казацкому делу способен, да с малых лет отличен от братьев: заглядится, бывало, на цветок, на казака — не шевельнётся... Хотелось бы приспособить его к мирному делу — к тому же малеванию. Как они будут жить, её дети?

То был давний вопрос. Мать ворожила людям, но о сыновьях опасалась расспрашивать свои карты. И вот... Надо собирать в дорогу самого младшего сына. Вместо Батурина поедет за Днепр. В неизвестность...

Долго не мог уснуть этой ночью Чернодуб. Спали только в просторных казацких хатах. Но их мало в селе.

Хлопы украдкой нюхали табак или курили трубки, прикрывая огоньки рукавами да шапками. Молодицы покрикивали на собак, чтобы воем не пророчили новых бед. И только дети радовались ночной тревоге. Известно, дети. Как говорится, и детская могилка смеётся. Но молодицы покрикивали на них.

Некоторые хлопы спешили за советом к Журбе. На хуторе возле колодца, на чёрном пне, накрывшись кожухом, сидел старый человек с длинной трубкой под обвисшим усом. Разве это Журба, который хоть и сдирает с хлопов по семь шкур, зато может дать подходящий совет даже тогда, когда уже никто ничего не присоветует.

— Марко в руках у сердюков! — слышали хлопы неприятную новость и возвращались в свои подворья. Многим забота: чем уплатить чинш? У кого и есть деньги — тем тоже не легче: жаль отдать! А не уплатишь — Гусак при народе накажет. Как деда Свирида и Панька Цыбулю. «Кобыла» на майдане поставлена для воров, а выходит, для себя ставили? Смех. Сила у косоглазого. Гетман за Днепром. Наказной гетман Кочубей — тоже Бог весть где. И казалось бедолагам, что в недобрый час поманила надежда на волю...

Но возле Журбы оставались горячие головы, которые не хотели мириться с кривдой.

   — Гетман не ведает! Мы — гетманские! На что нам новый пан?

Панько Цыбуля тоже приковылял. Не сесть ему, потому больше всех прочих кричал, бегая со стоном вокруг сидящего Журбы:

   — Наши деды при Хмеле кровь проливали! Нужно требовать от царя, чтобы наши вольности подтвердил!

Молодые хлопцы — Степан громче всех! — поддерживали:

   — Вольности казацкие! Пусть гетман напишет царю!

Старые, осторожные, предостерегали:

   — Ходили к царю. Да где кости...

Отыскивались ещё более осторожные:

   — Тише! Царь кривды не допустит, известно, только как? Наврут паны царю, ещё и вина на нас. Пусть уж нашу церковь закончат — гетман приедет, тогда...

   — Э! Гузь и его свита могут ждать, их на «кобылу» не бросают!..

Но все несчастные, кажется, верили гетману. Многие из чернодубцев видели его собственными глазами. Он к простому люду ласков, лишь бы допустили... Не дураком сказано: не так паны, как подпанки...

Однако и горячие головы ничего не придумали.

Лишь после третьих петухов уснули пьяные сердюки на панском дворе да возле Гузева подворья. Больше всего их — при возах с награбленным добром.

Перед рассветом копной сухого сена вспыхнула корчма. На селе не ударили в било, никто не бросился тушить огонь, и даже Лейбиных криков не слышали — он не ожидал помощи. Только над чёрными деревьями яркими тряпками носились поджаренные птицы...

И когда всё притихло — задремали под насопленными стрехами ограбленные селяне. Месяц висел над Чернодубом чистый. Звёзды пылали таинственным светом. Жалобно выли псы.

Тогда и подкрались к хате-пустке проворные тени. Зашуршали о стены стебли сухого конского щавеля.

Завозился кто-то возле покрытых щелями дверей... Через месяц как раз переползала тучка...

Днём хата пригодилась: сотник закрыл туда связанного Марка Журбенка да ещё приставил для охраны двух дюжих сердюков. Пообещал: «За такую птицу будет гостинец от полковника Трощинского!»

Сердюки-охранники пили водку да резались в подкидного, не соблазняясь грабежом, пока измученный Чернодуб не прикрылся прыткими весенними сумерками. Из корчмы долетела песня. Стражи подумали: куда в беса денется связанный? Не колдун. А колдун — так не устеречь. Превратится в воробья и только пискнет над твоею головою. А разве вдвоём всласть напьёшься? Для попойки нужно товарищество. Двинувшись в путь, они не рассчитали сил, уснули под забором. И сотнику некогда проведать сторожей, сам упился в доме у Гузя, которого решил и дальше иметь экономом уже в своём поместье...

Звякнул замок, падая на твёрдую землю. Одна тень протиснулась внутрь, вторая — наружу. Через мгновение из хаты вышел Марко Журбенко.