Марфа окаянная

То, что он увидел, подтвердило самые худшие его опасения. Бывший приказчик посадника Михайлы Тучи, а ныне разбойный бродяга Лёвка Фатьянов, услышав Ванино имя, быстро сообразил, какую выгоду сулит поимка юного новгородского боярина. Если он доставит его великому князю Московскому, волю его исполнит, тут и прощение легко заслужить сразу за все грехи свои, и даже службу себе испросить. А уж на ней, на службе великокняжеской, он в грязь лицом не ударит, покажет себя, развернётся. Это тебе не деревенька какая-то махонька!.. Выбравшись незамеченным из избушки и обойдя лесом небольшую поляну, он подкрался сзади к Ване и, заломив ему руку за спину, приставил к горлу длинный нож.

   — Никита! — позвал Ваня на помощь. Тут же острое лезвие надавило на кожу, на шее выступила кровь.

Никита шагнул вперёд, но Фатьянов громко предупредил его:

   — Не балуй, Никита! Шаг сделаешь — щенку твоему конец.

Никита остановился, скрипнув зубами от бессильной ярости.

   — Теперь меч брось! — приказал разбойник. — Брось, говорю! Ты же знаешь меня, я шуток не люблю.

Никита, помедлив мгновение, бросил меч в траву.

Фатьянов засмеялся со злорадным удовольствием:

   — Эй, сотник, повяжи-ка его. Вяжи, не мешкай. Что там грамотка твоя! Мы вона кого на Москву свезём, щенка Марфина, за него не деревеньку — погост проси!

Тимофей не двигался с места.

   — Ну, чего задумался? — прикрикнул на него Фатьянов. — Вяжи, говорю, не то рассержусь!

   — Ирод ты! — процедил Тимофей сквозь зубы. — Отпусти его, мало что ль тебе крови невинной, тобою пролитой?..

   — Нашёл время для задушевных бесед! — оборвал его Фатьянов. — Прохор, давай ты!

Проха растерянно заморгал, но тоже не сделал и шага к Никите.

На краю поляны мелькнула серая тень.

   — Волчик! — позвал Ваня сдавленным голосом.

   — Молчи!.. — сжал ему вывернутую ладонь Фатьянов, однако больше не успел ничего сказать. Волчик прыгнул ему на спину, полоснув и разодрав клыком Лёвкино ухо вместе со щекой. Тот выпустил Ваню и упал прямо на волка, вонзив нож в звериное брюхо. Человеческая и волчья кровь густо окрасила траву. Волчик вывернулся и сжал клыками запястье Фатьянова, нож выпал из разжавшейся ладони, и Лёвка левой рукой судорожно шарил по земле, пытаясь нащупать его. Выскочившая из кустов Двинка с грозным рыком схватила Лёвку за левую руку и принялась терзать её.

К Ване подбежал Никита и оттащил его подальше от кровавой схватки. Зрелище было таким жутким, что Ваня отвернулся и уткнулся Никите в грудь, вздрагивая всем телом.

   — Двинка, довольно! — приказал Никита.

Овчарка повиновалась не сразу, и когда наконец отпустила руку Фатьянова, тот остался лежать на земле. Волчья пасть по-прежнему сжимала его правое запястье, но сам зверь был уже бездыханным.

Фатьянов зашевелился, встал на колени, с трудом освободил правую руку и поднялся. Левая рука висела плетью, пол-лица было залито кровью, глаза лихорадочно сверкали.

Двинка ощетинилась и грозно зарычала на него. Никита поднял меч. Фатьянов попятился, затем повернулся и, шатаясь, побрёл в глубину леса. Никто не проронил ни слова и не попытался его остановить.

Ваня подбежал к мёртвому Волчику, присел рядом и долго, без слёз, смотрел на бывшего своего питомца, спасшего ему жизнь. На краю поляны оба коня, жавшиеся друг к другу и норовившие сорваться с привязи, наконец успокоились. Никита подошёл к Ване, склонился над Волчиком и снял с его шеи кожаный ошейник. Затем пристегнул к нему мешочек с перстнем Борецкой и надел ошейник на Двинку, дав ей понюхать перстень.

   — Двинка, домой! — велел он ей.

Овчарка заскулила, переводя взгляд с Никиты на Ваню.

   — Домой! — повторил Никита более ласково. — Понимать должна, что никто, кроме тебя, весточку Марфе Ивановне не доставит. Выручай, милая.

Двинка внимательно слушала, склонив набок голову и завиляв хвостом при знакомом слове «Марфа». Затем быстро, не оглядываясь, побежала и скрылась в лесу.

   — Вот и ладно, — вздохнул Никита.

К нему шагнул Тимофей:

   — Что делать мыслишь, Никита Захаров? Так, что ль, зовут тебя?

Никита вопросительно поглядел на него:

   — С умыслом любопытствуешь али как?

   — Тебе, чую, в кажном встречном злой умысел чудится ноне. Оно и понятно.

   — Ты к чему ведёшь?

   — Помочь хочу. Как уразумел я, ищут боярина молодого. — Он кивнул на Ваню. — Наши, московские ищут. А на Москву айда со мной? Там-то навряд искать станут.

Никита хмуро и недоверчиво слушал москвича. Чем-то он нравился ему, но доверять незнакомому человеку было слишком безрассудно.

   — Помочь хочешь? А с чего вдруг желанье такое?

   — Грех ты с моей души снял. Я ведь Фатьяныча убить мог. И убил бы, так он поперёк судьбы моей встал. Теперь — камень с души. Да и вижу, что никакие не злодеи вы...

Никита оглянулся на Ваню. Рядом с ним стоял Проха. Он перемолвился с Ваней несколькими словами, отошёл в сторону и принялся ножом, который уронил Фатьяныч, рыть под берёзой ямку для Волчика.

Никита подумал, какой трудный путь предстоит им с Ваней проделать, чтобы добраться до Соловецкого монастыря, где, по предположению Марфы Ивановны, им не должны отказать в убежище. Нужно было пройти через новгородские вотчины, повоёванные москвичами, и кто знает, не ищут ли их уже и там. К тому ж зима на носу, в Обонежье небось уже первый снежок выпал. Вынесет ли Ваня, не привыкший к лишениям, стужу, метель, голод?..

   — А не боишься, что ежели нас поймают, то и тебя не пощадят?

   — Оно боязно, конечно, — просто ответил Тимофей. — Да сердцу своему верю. Горестей столько выпало мне за короткий срок, что новых Господь не допустит.

Никита задумался. Он вспомнил кровельщика Захара Петрова, также отбывшего на Москву. Спрятаться там есть где.

   — Перезимуете, а там куда хошь ступай, — прибавил Тимофей, будто угадав тревожные опасения Никиты.

И тот кивнул, соглашаясь.

Волчика закопали. Фатьянов не объявлялся боле, и о нём старались не думать. После полудня все четверо двинулись в путь. И версты не прошли, как Проха спохватился:

   — А грамотка-то твоя, Трифоныч!

Он бросился назад, заставив Тимофея поволноваться в ожидании. Но ничего не случилось, Проха вернулся, неся костяной ларец с узорами, в котором лежала жалованная грамота великого князя Московского, и передал Тимофею. Немного помявшись, он добавил с сожалением:

   — Из добра-то в мешке, може, взять чего следовало для нужд наших?.. Жалко, если пропадёт...

   — Да что ты, Проха! — покачал тот головой. — Разве чужое добро осчастливит!.. Кажная вещица бедой отзовётся.

Проха сконфуженно умолк, а пройдя ещё версту, незаметно вытащил из-за пазухи серебряный кубок и отбросил его в сторону.

Ваня ехал в седле и клевал носом. Тимофей и Никита мало-помалу разговорились, коротая путь. Каждый из них догадывался, что в Шелонском сражении они могли сойтись друг с другом и рубиться насмерть. Но ни тот ни другой не захотел высказать эту догадку вслух.

Они были уже очень далеко, когда на опустевшую поляну вышел Лёвка Фатьянов. Он безо всякой надежды заглянул в избу и чуть не вскрикнул от радости, увидев свой мешок, в котором только ларца с грамотой да кубка немецкого и недоставало. Бумага была уже ему без пользы, он лишь горько пожалел о том, что провозился столько времени с раненым московским сотником, вместо того чтобы добить его так же, как добил своих товарищей-разбойников, которых не добили татары. «Кубок Проха небось спёр! — ругнулся он про себя. — Тоже надо было шею его цыплячью свернуть!..»

Он кое-как завязал мешок изуродованными руками, взвалил его на спину и пошёл перепрятывать своё добро, боясь, что за ним вернутся. Стало уже совсем темно. Благоразумней было бы заночевать в избушке, крепко закрывшись изнутри. Но ждать Лёвка не захотел. Новое тайное место было уже им присмотрено.

Путь его лежал через большое болото. Он днём уже попробовал его перейти, запомнил твёрдые кочки и порадовался, что никто, кроме него, не рискнёт полезть через топь.