Страница 70 из 88
«Что ль и впрямь сходить ко двору великой княгини? — подумала Анисья. — Коль заметит меня, выслушает, тогда смирюсь, без Тимофеюшки буду век коротать. А не захочет выслушать, значит, не мёртвый он и помощи мне не надобно...»
Так она загадала себе, но долго ещё раздумывала, прежде чем осуществить своё намерение.
Мария Ярославна уже решила для себя, что в мирской своей жизни она сделала почти всё, что было ей предназначено Господом. Она ещё не определила окончательно, когда удалится в монастырь, и даже обитель ещё не выбрала. Однако это случится не раньше, чем будет освящён новый храм Успения Богородицы. Она не надеялась на стареющего и не слишком настойчивого митрополита Филиппа, всё ей казалось, что без её присмотра и надзора дело опять застопорится. А ведь уже белый камень начали рубить каменотёсы, и сотни мужиков в Москве ежедневно собирались на площади неподалёку от великокняжеского терема, принимаясь с утра пораньше за разборку старого обветшавшего собора. Сколько усилий приложила она, чтобы строительство наконец началось, чтобы расщедрился Иван, выделив на храм немалую долю из новгородских денег.
Из-за денег вновь пролегла между ним и братьями борозда обид и недобрых помыслов. Ещё Москва гуляла вовсю, празднуя возвращение великокняжеского войска из новгородского похода, ещё на пиру в государевом тереме никто, упившись, не уронил голову в блюдо остальным на потеху, а Мария Ярославна уже выслушивала жалобы Андрея Большого на скупость Ивана, на то, что не позволил он полон из новгородских пределов увести и что, мол, опять ему всё, а им ничего.
— Вся Москва гулят, от бояр до голи перекатной, — процедил Андрей с раздражением. — Немерено бочек с брагою да пивом выставлено, чуть не каждая улица пьяным-пьяна. А ведь то и на наши деньги тож, и наша доля есть в добыче. А нас-то спросил?..
— Полно, полно, Андрюша, — пыталась смягчить его мать. — Что ж супротив обычаев идти, без того и праздник не в праздник. И при батюшке так было, кажную победу ратную всенародно праздновали. Расходы те окупятся благодарностью и верностью народною. Немало это, уж поверь матери, пожила на свете, знаю.
Однако видела, что не впрок её слова и обижен не только Андрей Большой, но и остальные братья.
Через день Иван Васильевич собрал совет у себя, чтобы решить, как поступить с пленённой новгородской господой.
— Четвертовать бы пару из них для острастки! — попытался угадать намерения великого князя Патрикеев.
Холмский, покосившись на него, проворчал себе под нос:
— Утопили мыши кота в помойной яме, да мёртвого.
С голосом своим, как всегда, не совладал, раздалось на всю палату, и вышло даже двусмысленно: уж не самого ли великого князя пытается укорить?
Иван в самом деле нахмурился, но промолчал.
— Нет нужды праздник с казнями единить, — спокойно произнесла Мария Ярославна. — Вскорости архиепископ на рукоположение приехать должен из Новгорода. Пусть попросит хорошенько за пленных своих, да и забирает их с собою назад.
Она взглянула на Холмского и укоризненно покачала головой: мол, язык-то придерживай. Тот смущённо опустил глаза.
— Как великая княгиня молвила, так и сделаем, — объявил Иван.
— Только пусть хорошенько попросит, — прибавил, посмеиваясь, митрополит. — Иначе не отпустим.
Улыбнулся и Иван:
— Ну а теперь не грех вновь за стол садиться, пировать во славу победы нашей над изменниками.
Все встали и направились, оживлённо переговариваясь, в столовую избу, где вновь были накрыты столы. Пир в великокняжеском тереме обещал длиться не один день.
Иван, велев начинать пир без него и пообещав присоединиться позже, с дьяком Бородатым направился в Дубовую палату. Старый казначей Данила уже поджидал великого князя у дверей. Низко поклонился.
— Счёт веду подаркам новгородским, и конца ему нет, — радостно сказал он. — Наполовину, пожалуй, увеличилась казна. Такого за всю жизнь свою не припомню, чтоб столько с похода выходило добычи.
Иван удовлетворённо кивнул:
— Что с долгом Юрия, брата моего?
— Меньше не стал долг. Даже увеличение есть, хотя, по слухам, и он после похода не внакладе. Не моё дело, государь, требовать с него, однако и коней, и серебра, и всякого иного добра вдоволь набрал он, мог бы хоть рост выплатить.
— Сколь же всего?
— Семь сот рублёв и ещё семнадцать, если уж до рубля в точности считать. А про Андрея Меньшого и говорить боязно, как задолжал он...
— А всё мало им! — воскликнул со злостью Иван. — Растащить хотят, растратить кровью добытое! Силу мою подточить хотят, власти желают!
Он тяжело дышал от гнева, глаза сверкали. Данила и Бородатый стояли, молча потупив головы.
— Ладно, Данила, ступай, — сказал Иван, постепенно успокаиваясь. — Трудиться тебе ещё много, всё считай, ни одной мелочи не упускай. Из мелочи-то весь достаток и состоит.
Когда тот ушёл, Иван обратился к Бородатому:
— Ну, что в Новгороде? Надолго ль смирения хватит у веча?
— С нынешними степенным посадником да с Феофилом новгородцы до весны, пожалуй, смирными будут. А с новыми выборами вновь могут гордыню свою проявить, стариною своей кичась. Сейчас бы не надо слабины им давать, чтоб потом на дыбы не встали.
— Марфа опасна ли нам? Не поймать ли её?
— В болезни и телесной немощи пребывает. Жалеют её, как на страдалицу глядят, мол, сына старшего лишилась. Коли казнить её, в милости твоей усомнится Новгород, это не на руку тебе теперь, государь.
— Ну так сделай так, чтобы она не встала боле нам поперёк, от хворей своих не оправилась.
— Внука нужно отнять у неё, сына Дмитрия Борецкого. Без него она дня не проживёт.
— Андрей Холмский едет в Новгород на днях за мастерами искусными. Вот пущай к нам и внука привезёт. Как звать его?
— Иваном...
Какая-то тень недовольства мелькнула на лице великого князя, будто названное вслух имя было ему неприятно. Однако он ничего не сказал и, отпустив Бородатого, отправился в столовую избу, где его, видимо, уже заждались пирующие братья и воеводы.
За столами уже было шумно. Слуги подносили всё новые и новые бочонки и кувшины. От духоты распахнули окна, и громкие здравицы, смех, гомон были слышны во дворе. Дьяк, сбежав с крыльца, взглянул на открытые окна и усмехнулся. Вновь кого-то, напившегося до бесчувствия, будут выносить сегодня отсюда. Он был рад, что великий князь не обязал его присутствовать на пиру и можно было заняться спокойным и любимым делом — книгами и летописями. Отвернувшись, он чуть не столкнулся с Андреем Холмским, направлявшимся в покои великой княгини. Бородатый почтительно поклонился ему. Тот кивнул в ответ. Они разошлись в разные стороны, и Андрею даже в голову не пришло, что именно этот бородатый дьяк обременил его отвратительным поручением, о котором ему ещё предстояло узнать от великого князя. А Бородатый, отметив про себя открытое и даже чуть наивное лицо юного дворянина, усомнился, по силам ли ему будет проявить в Новгороде жёсткость, а может, и жестокость, какую ждёт от него государь. Это не то что жалованную грамоту вручать. Дарить — оно всегда неопасно, ты вот отнять попробуй...
Смех внутри столовой избы оборвался. Произносилась очередная здравица, и не кем-нибудь, а самим великим князем Иваном Васильевичем. На этот раз в честь Данияра-царевича. Заздравные слова не слишком отличались от предыдущих речей: «За подвиги ратные, за храбрость на брани...» Но все молча и с изумлением глядели на дорогой подарок, который вручал Иван Данияру, — булатную саблю дамасской стали с золотой рукоятью и ножнами, украшенными драгоценными каменьями.
Глаза немолодого уже царевича засияли радостью. Он легко, несмотря на круглое брюшко, опустился на колени, торжественно принял в дар саблю, приложил ко лбу, а затем к губам обнажённый наполовину клинок.
— Отец мой служил тебе, я служу тебе и до конца дней моих верным слугой твоим останусь, благородный великий князь Иван Васильевич!