Страница 2 из 88
И вот сейчас, облачаясь в предбаннике в грубую холщовую крестьянскую рубаху, Клейс Шове подумал с тоской, что заслужить прощение Девы Марии совсем не так просто, как он наивно предполагал.
Происшествие в низовьях Волхова не осталось без последствий. Немецкий двор требовал тщательного расследования, обвиняя в случившемся нетрезвость русского лоцмана и требуя от Иванского купеческого общества возмещения убытков. Соседствующий с Немецким Готский двор эти требования поддерживал и одобрял. Сказывались давние обиды ганзейских купцов: на сало и смолу в кругах воска, на хитрости белочников, выдающих некачественные шкурки за шенверк[6], на облегчённые весовые гири купцов новгородских.
Лоцман Олферий Кузмин обвинение в пьянстве с негодованием отрицал. Горой за Олферия встало и лоцманское товарищество. Издавна русские водили в Новгород от волховских порогов речные суда, на которые перегружались прибывающие из заморских стран товары. Люди на это дело подбирались надёжные и трезвые. И не Олферия вина, что любекский купец торопился и не захотел переждать густой туман.
Тысяцкий Василий Есипович, ведавший торговым судом и решавший споры между немецкими и новгородскими купцами[7], был в затруднении. Слухи о походе великого князя Ивана Васильевича на Новгород и неизбежной войне с Москвой будоражили народ{3}. Тут и там возникали стихийные споры, часто кончавшиеся драками и увечьями. Случай с утопленной солью Клейса Шове так некстати усиливал общую нервозность. Какие-то оборванцы вчера пытались разоружить караульного у ворот Немецкого двора и были искусаны спущенными с цепей собаками. Немецкие купцы выходили в город только под защитой собственных воинов, но держались надменно, уверенные в своей правоте.
Вслед за ранними октябрьскими морозами вновь наступила оттепель. Мысленно ругая уличанских старост за неубранную грязь на мостовых из толстых сосновых плах, Василий Есипович отправился на Рогатину[8], где в Вечевой палате вершил дела степенной посадник[9]. Помимо конфликта с Немецким двором, который необходимо было поскорей разрешить, Василий Есипович желал знать последние новости о намерениях московского князя. Интерес был кровный. Отчинные деревни тысяцкого примыкали к границам Московии, и в случае неизбежной войны нужно было спасать добро, лошадей, скот, выводить людей. Тяжёлые думы одолевали его, мешая сосредоточиться на повседневных обязанностях.
Степенной посадник Иван Лукинич Щека его уже ждал. Это был невысокий горбоносый старик, почти облысевший, с реденькой бородой и мохнатыми седыми бровями, которые он по утрам расчёсывал специальным костяным гребешком. Движения его сухого тела были, однако, быстры, решительны и лишены старческой суетливости. Бледно-серый цвет впалых щёк говорил о нездоровье и давал повод боярским острословам перешёптываться об угасании его фамильной славы. Таких, впрочем, было немного. Правнук знаменитого плотницкого посадника Захарии, Щека, как и дед его, и прадед, служил верой и правдой господину Великому Новгороду[10]. Он пережил двух московских князей, надеялся перехитрить третьего, участвовал в посольстве к польскому королю Казимиру[11], собирал ополчение, ставил свою печать на судных решениях. Авторитет, которым он пользовался у новгородцев, был честно заслужен.
Иван Лукинич был не один. С лавки у стены поднялся, поклонившись Василию Есиповичу, плотный господин пожилых лет в длинном бархатном кафтане и коротких атласных штанах. Зелёный кафтан, розовые чулки, башмаки с золочёными пряжками странно выделялись на фоне просто обставленной просторной горницы, обшитой чёрным резным дубом. «Аки павлина из клетки выпустили», — подумал тысяцкий, чуть заметно усмехнувшись в усы, скрывая, впрочем, насмешку ответным поклоном. Иван Лукинич это заметил, и глаза его хитро сощурились.
— Господин Клейс Шове, — объявил он с нарочитой торжественностью.
Купец поклонился вторично, переводя беспокойный взгляд с тысяцкого на посадника. Василий Есипович, услышав имя просителя и предчувствуя непростой разговор, нахмурился и вместе с тем был рад скорому окончанию дела. «С плеч долой — из сердца вон».
Иван Лукинич жестом пригласил всех садиться и уселся сам, не на обычное своё место в красном углу, а на лавку у стены, под слюдяным оконцем. С утра светило солнце, и свеч не зажигали.
— Говори, Василий Есипович, — кивнул степенной посадник. — Что розыск дал? Али впрямь лоцманы недоброе затевали против ганзейского купечества?
— Злого умысла не обнаружил. Лоцман Олферий божится, что не по своей воле повёл вслепую перегруженный учан, а по принуждению.
— Что скажешь, купечь? — Посадник повернулся к Клейсу.
Тот, недовольный суровостью тона, с каким задан вопрос, и тем, что его самого вынуждают оправдываться, отвечал с заносчивостью:
— Восемь годов я плавать Великий Новгород. И плохой была погод и шторм. Железо не белка, тягость кораблю. И таких плохих случай не бывать. Лоцманы знали дело, этот — не знать, умения не иметь.
— Разность есть, однако, в словесах: был пьяный, стал неумелый, — возразил Василий Есипович и вдруг шлёпнул по колену широкой ладонью: — Восемь лет! Кузмин двадцать лет учаны водит и жалоб не имел.
Словно не замечая горячности тысяцкого, Иван Лукинич спросил участливо:
— Что же без железа приехал в сей раз?
— Долгий разговор, — буркнул Клейс Шове. — Не к этот месту.
— Оно, конечно, и соль нам нужна, — продолжал Иван Лукинич, и Клейс, да и Василий Есипович, слушая неторопливую речь посадника, невольно искали в ней потаённый смысл. — И соль нужна, и хлеб нужен, и железа много. А что, — повернулся он внезапно к тысяцкому, — соль-то не спасли?
— Бочки щелястые, промыло всю, — махнул Василий Есипович рукой. — Негодный товар.
Возмущённый Клейс Шове вскочил с лавки:
— Не было так, чтоб я возить худой товар! Клевета!
— Неужто? — усмехнулся Василий Есипович уже открыто. Он шагнул к двери и громко скомандовал: — Фрол, неси!
В горницу вошёл ражий холоп, держа обеими руками перед собой что-то тяжёлое, завёрнутое в холстину{4}. Осторожно опустив свою ношу на пол, он низко поклонился присутствующим.
— Вскрой!
Холоп развернул холстину, под которой оказался тюк красного сукна, изодранного по краям баграми. Василий Есипович стал рядом и в упор посмотрел на немецкого купца:
— Твой?
Недоумевающий Клейс Шове приблизился и, наклонившись, потеребил в пальцах торчащий из тюка рваный лоскут ткани. Пальцы испачкала краснота.
— Не... — начал было Клейс гневно и осёкся, узнав на обёрточном сукне клеймо Гюнтера Фогера. Лицо его побагровело, будто тоже коснулось линялого поддельного сукна. Неверной походкой он добрался до лавки и опустился на неё, низко склонив голову.
Иван Лукинич, тихо смеясь, поглаживал бородку:
— Ай да тысяцкий! Потешил!
Василий Есипович, довольный, петухом прохаживался по горнице.
В дверях показался вечевой позовник[12].
— Посадник Неревского конца Дмитрий Исакович Борецкий[13] просит допустить.
— Зови, зови, — велел Иван Лукинич весело и, обернувшись к понурому Клейсу, спросил уже сурово: — Так как же решим с тобой, купечь? Сколько, запамятовал, убытку в жалобной грамоте насчитал?
Клейс подавленно молчал.
— Василий Есипович, гаванские[14] знают про сукно?
— Не сказывал ещё, — ответил тысяцкий. — Сам прежде хотел проверить.
6
Шенверк (schöne work. — нем.) — «прекрасная белка», высококачественный беличий мех.
7
Тысяцкий Василий Есипович, ведавший торговым судом и решавший споры между немецкими и новгородскими купцами... — Василий Есипович (середина — конец XV в.) — новгородский боярин из незнатной семьи. В 1468—1471 гг. занимал пост тысяцкого — выборного представителя интересов «чёрных людей» Новгорода в совете господы. По должности своей должен был отстаивать интересы купечества, ремесленников, мелких землевладельцев, фактически, как и другие тысяцкие второй половины XV в., отстаивал интересы боярства. Был противником присоединения Новгорода к Москве. В 1478 г. в числе прочих новгородцев лишён всех своих владений и выведен на поселение «в московские города».
8
Рогатина — район древнего Новгорода на левом берегу Волхова близ Детинца, где располагались здания новгородской государственной администрации.
9
...Василий Есипович отправился на Рогатину, где в Вечевой палате вершил дела степенной посадник. — Степенной посадник — высшее должностное лицо Новгородской республиканской администрации в XV в. Избирался вечем, формально на эту должность мог претендовать любой новгородец, фактически посадниками становились исключительно представители нескольких влиятельнейших боярских родов. В руках посадника была сосредоточена вся гражданская, военная, судебная и финансовая власть.
Степенной посадник Иван Лукинич Щека его уже ждал. — Иван Лукинич Щека (? — 1471 или 1479) — новгородский боярин из знатной семьи бояр Лукиничей, активный и тонкий политик, сторонник отделения Новгорода от Москвы и присоединения к Литве. Посадничал с 1462 г. до своей смерти.
10
Правнук знаменитого плотницкого посадника Захарии, Щека, как и дед его, и прадед, служил верой и правдой господину Великому Новгороду. — Захария (конец XIV в.) — знатный новгородский боярин из рода Лукиничей, посадник в 1390-х гг. Прославился мудрым и рачительным правлением.
11
...участвовал в посольстве к польскому королю Казимиру... — Известно три больших посольства Новгорода к Казимиру IV: в 1458, 1463 и 1471 гг. Иван Лукинич принимал участие в первом посольстве.
12
Вечевой позовник — должностное лицо в новгородской администрации. Выполнял функции глашатая на вече и секретаря при высших должностных лицах.
13
Посадник Неревского конца Дмитрий Исакович Борецкий... — Дмитрий Исакович Борецкий (около 1445 — 24.07.1471) — новгородский боярин, старший сын посадника И. А. Борецкого и Марфы Борецкой. Под влиянием матери стал активным противником подчинения Новгорода Москве и одним из вожаков партии сторонников присоединения Новгорода к Литве. В 1470 г. был избран посадником, ездил с посольством к великому князю Литовскому Казимиру IV, где заключил договор о присоединении Новгорода к Литве. Желая сдержать активность Д. Й. Борецкого и подорвать доверие сторонников к нему, великий князь Московский в том же году пожаловал его боярином московским, но Дмитрий остался врагом Москвы. Совместно с посадником Василием Казимером командовал новгородским войском в походе против москвичей 1471 г. и Щелонской битве (14.07.1471), где был разбит и пленён москвичами. Казнён но приказу Ивана III как бунтовщик и изменник отсечением головы.
14
Купцы Иванского общества, самый богатый слой новгородского купечества, имевшие свою церковь Ивана-на-Опоках.