Страница 10 из 47
Поначалу Давыдовы милостники попытались заполучить себе ловкого работничка в лице паробца Данилы. Даже попробовали лестью обласкать паренька, но, не найдя в нём отклика, первым и согнали со двора.
Оказавшись с тощею котомкой за плечами и без самого малого достатка в кармане, один-одинёшенек на черниговских улицах, Венец сперва решил идти в Новгород Северский – там было немало зажитных и больших людей из Талежа, но потом смекнул, что такое не годится. Он не мог объяснить не только людям, но даже себе, почему не был взят княгиней в Степь. Чем провинился перед крёстной, если в суматохе сборов она забыла про него? И как сталось, что кровник из кровников, брат из братьев и даже более – однова с ним – Игорь не попрощался даже? Утёк, не взглянув в его сторону. А Венец стоял на самом виду, не смея попроситься к нему, веря, что вот-вот позовут его либо в возок, либо на конь.
Не заметили! Не позвали! Ни Игорь и ни княгиня. И даже Пётр Ильинич не увидал его.
Что же такое совершил он против них? Чем обидел? – строго вопрошал себя Венец и не находил ответа, отчего становилось ещё горше и обиднее на самого себя.
Ни когда жестоко били его Давыдовы княжичи за обиды Игоревы, ни даже когда истязали тело наказанием взрослые по княжьему суду, и слезинки не выкатилось из глаз. А тут в полной тщете неразумения своего позволил отрок утайно поплакать.
– Господи, за что кара сия?
Нет, идти к кому-либо из знаемых им в таком позоре Венец себе не позволит! И в Талеж не пойдёт. «Это как же? – спросят в Талеже. – Ты, великий боярин, оказался без роду, без племени?»
Были у Венца в тощей котомочке малые гусельки. Сам их строил, точил, сам певучее дерево отыскал и натянул звонкие струны. Получился инструмент на диво, хотел Игорю подарить. Ан вон как получилось.
Как прибрёл Венец в Окольный город – и не помнил. Только вдруг увидел перед собою уже не улицу – тороку, что вела к городским воротам, а за ними, притворёнными, круто, как взмах меча, выгибалась излукою Десна, и забережные дали манили и звали к себе.
– Вот он, путь мой, – подумал Венец и вышел вон из города, не оглянувшись и раза. Потёк под угор50, уже и зная, что отныне хлеб его – в песне и слове.
Вот только бы когда-нибудь одним глазком, вмельк хотя бы, увидеть Игоря. Но долгая разлука предстояла им впереди.
Выйдя из Чернигова, Венец не думал о том, куда ему направляться. Ноги сами привели в лесное урочище, где ютился, келейка к келейке, божница к божнице, монастырь с белой каменной Ильинской церковью.
Венец только раз был тут, когда Олег Святославич ходил сюда на поклонение в день памяти святого Антония Печерского.
Многоводным было лето, и плыли из Курска по Сейму всей княжеской семьёй на одной просторной фелюге51, не страшась мелей, окружённые стругами, стружками52, ладьями и лодками. Почитай весь боярский Курск с купечеством увязался тогда за своим князем, и большая дружина села тогда на челны – караван, подстать немалому войску, двигался на Чернигов.
Лето вызрело, и духмяно пахнули поемные густые леса. По раннему утру, когда ещё над рекою тёк прозрачный паволок тумана, к воде выходил крупный чащобный зверь и, нимало не боясь тихо плывущих суден, пил алую зарю, роняя с губ красные ягоды капель.
Бодрствующие люди на судах не пугали лесную тварь (считалось это дурным знаком), стараясь повнимательнее разглядеть и запомнить каждого вышедшего к водопою.
Ранним таким утром, когда только-только рассвело и гребцы, снимая фелюгу со стоянки, выходили на стрежень, Венец проснулся. И первое, что увидел, выбравшись на корму, – могучего тура, по брюхо забредшего в реку. Фелюга проплыла совсем рядом, и могучий бык, уловив буграми ноздрей нездешний запах, высоко поднял голову и, то ли улыбаясь людям, то ли пугая их, оскалил могучую мырду.
– Ничё! Ничё! – сказал кормчий. – У тя своя торока, у нас своя. Ступай себе, батюшка.
И тур, послушный голосу человека, неторопливо повернулся и пошёл прочь по воде к широкой елани53 и скоро скрылся в травах и кустарнике.
Богомольцев в Елецком Успенском монастыре было так много, что пришлось служить литургию под открытым небом. Светло и радостно было в тот день.
Олега Святославича с семьёю оставили ночевать в монастыре. В тот вечер Венец долго не мог уснуть, бродя по округе, заглядывая в самые потаённые лесные уголки. И, наконец, прибрёл к пещерке, вырытой среди лесного пустоша. Теперь тут стоял каменный Ильинский храм, но пещеру по-прежнему окружали деревья. Дверь в неё была отворена, и в глуби перед образом животворящей Троицы теплилась лампада и горела высокая свеча. Кто-то молился перед иконой, и Венец, никогда ранее не слышавший в себе жажды к молитве, вдруг ощутил в душе ласковый трепет и необоримую тягу войти и опуститься на колени рядом с молящимся. Так он и сделал.
Сами по себе пришли нужные, добрые и необычные слова. Они изливались в душу свыше, и он принимал их точно так же, как принимает влагу жаждущий и хлеб алчущий. Венец молился, поминая и князя Олега, и чад его, княгиню, особо Игоря, заблудшее в лесном непролазье родное селище Талеж и всех людей там, матерь и отца, братьев и всех-всех, живущих ныне и присно, и во веки веков. От молитв тело стало лёгким, а разум светлым. Он не заметил, когда, поднявшись с колен, ушёл из пещерки тот, что молился рядом. Но когда вышел на волю, обнаружил, что он всё ещё тут, и они познакомились. Потом долго ходили в ночи, неслышно ступая рядом, инок Григорий рассказывал Венцу такое, о чём тот никогда не слышал.
Снова и снова подходили к пещерке, и Григорий, обновляя свечу перед образом, кланялся земно.
А когда шли опять оттоль, Венец спросил:
– Чья эта пещерка?
Григорий удивлённо глянул в лицо и тоже спросил:
– Разве не знаешь?
Венцу стало стыдно и, покраснев, он покачал головой.
И опять шли рядом, неслышно ступая, удаляясь в лес. Было тихо, и ничто не нарушало той тишины. Давно уже отошли ко сну люди, отдыхали и монахи, и те, что молились всенощно перед святыми образами в своих келейках, были слышимы только Господу. Ни птиц не слыхать, ни зверя. В лесу – как в храме.
Разогретые июльским дневным жаром, всё ещё благоухали смолы, банно пахло берёзовым листом, и натекал сюда, на горы, едва уловимо и робко, свежий холодок пойменных лугов. Они присели на тёплый валун, тесно уместившись рядом, и Григорий сказал:
– Слушай, Данило, что скажу о пещерке…
Помолчал, то ли ожидая вопроса, то ли собираясь с мыслями.
– По уставу монастырскому ни словечка нельзя менять в преданиях. И у каждого монастыря на Святой Руси есть своё предание. У нас такое: жил в Любече муж юн, и было ему лет, как мне нынче…
И снова помолчал Григорий. Венец спросил:
– А тебе сколько, Григорий?..
– Семнадцать… И вложил Бог в душу тому юноше желание странствовать. Пошёл он по земле от тороки к тороке, от рубежа к рубежу, от страны к стране, от града к граду. И пришёл к Святой Горе. Увидел монастыри, сущие там, и возлюбил сердцем чернецкий образ.
Придя в один монастырь из всех бывших там, предался сердцем и молил игумена, дабы возложил на него образ мниший54. И тот, послушав юношу, постриг его и нарёк именем Антоний. Он же наставил юношу и научил всему – и чину монастырскому, и молитвам, и постам, и смирению, и доброте душевной. Наставив, сказал: «Иди опять на Русь, и буде тебе благословение от Святой Горы, и многие от тебя черноризцы прибудут».
И не было тогда на Руси ни единого монастыря и ни единого схимника русского.
Благословил игумен Антония и отпустил от себя, сказав: «Иди с миром». Антоний пошёл к Киеву и бродил там от обители к обители, и не была ни одна из них той, кои видел он на Святых Горах. Не было у живших в них и молившихся ни чина, ни устава, ни того, что сходит свыше на братию, посвятившую себя Господу Богу.
50
Угор – место, ведущее в гору; кряж по берегу реки; уступ, высокий берег.
51
Фелюга – небольшое судно.
52
Струги, стружки – речные суда, лодки.
53
Елань – обширная прогалина, луговая равнина, луг, пастбище, пожня, ровное травяное место.
54
Мниший – монашеский.