Страница 13 из 19
— Да что это за издевательство над животными? — проворчал академик, выбираясь из машины, и, подойдя к чабанам, сурово заговорил: — При уме ли? Столько овец в такую жару из одной колоды решили напоить?
Егор Пряхин зло покосился на него.
— С неба свалился? Ай не знаешь, воды кругом даже глаза помочить и то нет. Все озера как моя ладонь, — он протянул огромную руку, показывая загрубевшую широкую ладонь.
— Гнали бы на Сарпинское.
— И в Сарпинском, говорят, пусто.
— Ну уж… пусто. Озеро в тридцать километров длины — и пусто. Чепуху мелете.
— Мы чепуху, а ты муку мелешь. Вон гляди, — показывая на пустующие землянки в стенках котлована, проговорил Егор Пряхин. — Видишь: вода ушла, и люди ушли. Давай! Давай, ребята! А то перемрут овцы-то! — прокричал он и смолк, уже не отвечая на вопросы академика.
— Обида, брат, — плохой помощник в труде, — под конец заметил Иван Евдокимович, желая этим вызвать на разговор чабана, но тот качал воду, отворачивался, затем прорвался:
— Уйди-ка! Я вот одного слушал такого на курсах, он и то и се, в небеса взовьется, аж пятки сверкают. А тут — на грешной-то земле — вон чего. Давай! Давай, ребята, а то помрут овцы-то! — снова прокричал Егор Пряхин, отвернувшись от академика.
Но Иван Евдокимович не отставал, и Аким Морев, понимая, что дело может закончиться шумной руганью, стыдясь за грубость чабана, вышел из машины и спросил:
— Да вы из какого колхоза, товарищ?
— Я-то? — сразу присмирев, проговорил Егор Пряхин. — Из «Гиганта»… Разломовского района мы.
— Да ну! — обрадованно воскликнул академик. — А я у вас там бывал… в Разломе, — невольно приврал он, желая скрыть то, что обрадовало его: в Разломе живет Анна Арбузина.
— А вы кто, между прочим? — произнес Егор Пряхин, у которого неприязнь уже прошла, но он еще упорствовал, грубовато спрашивая: — Кто вы, между прочим?
— Академик Бахарев, Иван Евдокимович, — вместо академика ответил Аким Морев.
— Ну-у! Ой! Стеганул было я вас, товарищ академик, Иван Евдокимович. А я вас знаю. Ну, пшеницу-чудо вывели вы. Как не знать?
— Я-то, может, и чудо вывел, а вы-то вот что выводите? — продолжал так же сурово академик.
Но Егор Пряхин, не обращая внимания на тон его голоса, обрадованно говорил:
— Вот расскажу своим. Впрочем, весной уж: гоним овечек на Черные земли… Утта и Халхутта, а между ними наша база. Вот расскажу. Не серчайте за овечек, товарищ академик: на нашей точке вода есть. А тут что ж? Туда сунулись — пусто, сюда сунулись — пусто. Пересохли озера. Вы вот что, товарищи, помогите-ка нам. Давайте качайте воду, а мы тех, кои хоть малость водицы хлебнули, из котлована выгонять будем, — и, не дожидаясь согласия, закричал: — Митрич! Иди-ка сюда! Махорки хочешь? Митрич! — А когда к нему подскочил козел и, потряхивая бородкой, заглянул ему в глаза, Егор Пряхин добавил: — Давай работать, Митрич. Нечего дурака-то валять. Веди овечек. Ну-ка, — и отбив две-три сотни овец от отары, он повел козла из котлована, а за козлом тронулись и овцы.
Так, проредив отару, вместе с чабанами напоив половину овец, академик, Аким Морев и шофер, набрав в бак воды, сели в машину и помчались дальше — на Сарпинское озеро.
— Не верю, — садясь в машину и помогая шоферу установить бачок со свежей водой, проворчал академик. — Лень погнать на Сарпинское, вот и болтают — пересохло. Аким Петрович, соберите-ка и второе ружье, да и патронов надо приготовить. Скоро Сарпинское. Постреляем, да и в Разлом, посмотрим, что колхозники делают, а оттуда в город. Вы поди-ка соскучились? Я — нет. Так и жил бы в степи.
— Чай, не один — в степи-то? — усмехаясь и намеренно произнося волжское слово «чай», спросил Аким Морев.
— Один? Как одному? С чабанами бы связался.
— С чабанихами… и то лучше. Аннушка, она что — не только садовод, но и чабаниха?
— Эх, правда… Дичи набьем — и к ней. Представляете, Аким Петрович, входим, увешанные дичью — казарой, материком, чирками. Нет, чирков брать не будем… А вот если бы удалось гуся, а то и парочку. Ловко бы. Или лебедя. Что? На Сарпинском и лебеди водятся. Представляете, пару лебедей вносим в дом.
— Вот так жених, — подшутил Аким Морев, но тут же поправился: — Не я говорю. Что вы! Из хаты родственники кричат: «Вот так жених, Аннушка».
— Хорошо бы, конечно, если бы так встретили. Да уж где нам, — вдруг впервые откровенно произнес Иван Евдокимович.
— Где? А там — у Аннушки.
Академик долго и внимательно смотрел ему в лицо, не понимая, шутит он или говорит серьезно.
— Что так смотрите? Хорошо, если сердце зовет… Вон как за несколько дней посвежел. Лет этак на десяток моложе стал, — заканчивая приготовления второго ружья, вымолвил Аким Морев.
— Вы правы, — глубоко передохнув, чуть погодя произнес Иван Евдокимович. — Не знаю, как внешне, но душа омолодилась.
Федор Иванович знал, что в такие разговоры ему «встревать» нельзя, поэтому гнал Стрелу и сам даже подпрыгивал на сиденье, как бы весь летя вместе с машиной вперед, выкрикивал:
— Стрелушка, дуй до гремящего боя. Такой огонь откроем — ахнешь.
— Да-а. Только как дичь будем доставать? Озеро хотя и неглубокое, но ведь я в ботинках, Аким Петрович, в ботинках. Стало быть, следует дичь бить так, чтобы она попадала на берег.
— А я для чего? — возопил Федор Иванович. — Разденусь, вроде дикаря, следить буду. Бей — достану.
— Там камыш три метра вышины.
— Достану, достану! — с обидой возразил шофер.
— Прошу извинения, — сказал академик. — Если вы уж такой заядлый охотник, вам, конечно, без дела на берегу не сидеть.
Вдали показалось Сарпинское озеро. Оно туманилось, словно было залито парным молоком. По берегам же чернели стены камышей.
— Видите? Вода! — воскликнул академик, подтверждая свою правоту в разговоре с пастухом. — А они — пусто. Лень пригнать сюда овец — вот и пусто, — и он, взяв ружье, осмотрел его. — Хорошие ружья стали выпускать ижевцы. Да, ну что ж, попалим. Давно я не стрелял. Как, Аким Петрович, зуд-то охотничий? Зашевелился червячок?
— Не червячок, а удав. Давайте-ка проверим патроны, — посоветовал Аким Морев и, беря патроны, стал поодиночке трясти их около уха. — Ничего. Дробь плотно лежит…
Пока они проверяли патроны, шофер дал такой газ, что Стрела рванулась вперед с головокружительной быстротой, и вот она уже круто застопорила, остановилась на боковине озера, вздрагивая от перебоев мотора, а Федор Иванович шепотом, со страхом, будто перед ним неожиданно появился тигр, произнес:
— Товарищи! Водички кот наплакал.
— Ну, это, вероятно, только тут — в начале озера. Пошел вперед, — дрогнувшим голосом проговорил академик, неотрывно глядя на сухое, будто утрамбованное серое дно.
Машина сорвалась с места.
Но и дальше было то же самое, — сизое, сухое дно, напоминавшее собою прибитую дождями золу, а по бокам высокий пересушенный камыш. Снизу еще тянутся зеленые побеги, а выше — все посерело, заиндевело, будто в трескучие морозы… и ни единой птицы… Даже воробьи и те куда-то скрылись. Виднелись только следы лис и крупные отпечатки лап волка.
— Страшно, — промолвил академик, когда машина промчалась вдоль берега километров двадцать.
— Пустыня, — горестно подтвердил Аким Морев.
— Да. Вот как язык-то пустыни наступает на Поволжье. Мы там, в Москве, спорим, прорабатываем, планируем, а тут? Ну что ж — бери левее, Федор Иванович… В Разлом. Валяй прямо степью. Дорога скоро попадется, — приказал Иван Евдокимович и чуть погодя добавил: — Что ж, сайгака привезем… Тоже не шутка. А? Аким Петрович!
— Шутка ли — целого козла на стол!
— Я знаю, Иван Евдокимович, не беспокойтесь. На Разлом? Домчимся: мигнуть не успеете — там будем… Прямо и прямо, — так уверенно говорил вначале шофер, особенно подчеркивая свое «не беспокойтесь». Так говорил он и час спустя, но уже менее уверенно произнося «не беспокойтесь», так утверждал и сейчас, но слова «не беспокойтесь» произносит уже с дрожью в голосе, добавляя: — Разлом? Ге! Да я там был. Ге! Куропаточек кушал. Ге! Удивительно, в степи, в жару, аду кромешном, я бы сказал, а куропаточек тьма-тьмущая, особо на Докукинской балке.