Страница 3 из 4
Я Джеймсу сразу сказала: не спасешь. А он уперся, гордый шотландец, и говорит: дескать, не брошу. Друг он мне. Может и друг. А может и еще чего. Да не мое дело. Но помочь всегда помогу, как тут не помочь. Да и другие люди от такого страдают.
Ну, дальше все завертелось. С немкой своей Петр расстался. Жену законную в монастырь запер и пустился во все тяжкие. Я только успевала Брюсу очищающее слать. От зеленого змия просто так не отвратишь, тут нужно желание самого пьющего, а иначе все одно — насилие. Да тут еще одна напасть имелась. Фавор царский большие барыши приносит. Вот и старались приближенные, кто во что горазд. А еще случилось что-то с царем. Вот чем ему бороды мешали? Никто его с боярами целоваться не заставлял. А платье русское? Глумился, что ли, власть свою показывая? Или от своего родного его окончательно отвратили? Джеймс намекнул было на обещание нашей школе помочь, так его только что посохом по спине не отходили. А позже царь и алфавит реформировал, чтобы будущие поколения книги старые и прочитать могли с трудом. Календарь этот. Ну какая разница, от чего счет лет вести?! Лучше бы соответствием с солнечным циклом озаботился. А то счет лет с Европой совпал, а как пересечешь границу, так во времени назад и провалишься. В жизни не поверю, что попов испугался. Он и патриарха отменил, колокола с церквей ободрал. Новый год на первое января перенес. А тут испугался… Так я и поверила.
Новая война наш Север задела. Беженцы пошли, сироты появились. Дело-то хорошее — земли воевать да города основывать. Вот только влез Петр в болота Ингерманландские. А место это не простое.
Люди везде жить умудряются. Но есть места заповедные, жуткие. Тут не всякий и уживется, а кто сумеет корни пустить, того место это перекорежит да на свой лад изменит. Кто только не пытался устроиться в устье реки Невы. И крепостицы тут имелись, и деревеньки. Вот только вольготнее всего себя тут чувствовали чухонцы. Тут, поговаривали, и кое-кто из чуди белоглазой в лесах скрывался. А уж болота приневские и вовсе место страшное. Мертвая вода — все этим сказано.
А царь к месту этому насмерть прикипел. И решил тут основывать парадиз свой вымечтанный. А потом и связался с чухонкой.
Брюс сразу почувствовал опасность, от Марты Скавронской исходящую. Уж больно крепко та за мужиков взялась. Женщинам на войне плохо и страшно. Хотя и есть такие, что любого мужика за пояс заткнут. А большинству только и остается, что покровителя себя искать, чтобы лишь его одного ублажать пришлось. Осуждать такое - дело неблагодарное, любая может так попасть. Но вот методы разные бывают. Да и конкуренция тут такая…
О пленных заботиться не принято. Женщины — добыча лакомая. И все понимают, как им выжить в этом ужасе можно. Выбор-то колоссальный, да на любой вкус. Даже если и удастся попасть в фаворитки, то легко можно поддержки лишиться и опять в грязи оказаться. Марта свое дело знала туго: кому подольстить, кому улыбнуться, кому зелье подлить. А терять ей было что. И хотелось многого. Петр-то прижимист был, на фавориток много не тратил. А вот влияние приобрести, да с других, царского внимания жаждущих, деньги да подарки получать — дело иное. Высокие ставки. Брюс было задергался, снова к нам метнулся, таблицу звездную составил. Но было уже поздно.
Похоже, что судьба была царю Петру город основать в болотах ингерманландских. И душу свою здесь же положить.
Волком выл Джеймс, руки себе грыз, в ногах у нас валялся. А мы что сделать могли?
- Любишь его? - спросила я.
- Больше жизни!
И что тут скажешь? Что сделаешь? Часто так бывает: кто-то любит и жизнь свою готов за любимого или любимую положить, а другие привораживают да используют.
Почернел лицом Джеймс, да делать нечего. Поклялся только рядом с другом до конца быть. И ушел. Вести до нас доходили жуткие.
Не было на Руси места страшнее Санкт-Петербурга. По всей Руси было запрещено каменные дома строить, весь камень строительный на стройку новой столицы везли. Мужиков со всей страны гнали. Народу на болотах тех гибло множество. Фавориты царские все разворовывали, люди от цинги да от голода мерли как мухи. Тут же их и хоронили. На костях парадиз возводился. Ох и проклинали его! Царице бывшей приписывали, мол, чуть ли не кликушествовала, дескать - быть Петербургу пусту. Вот она, глупость человеческая. Не бывать пустым тому месту, куда столько вложено, где столько жизней загублено. Медленно поддавались болота черные, леса жуткие. Большего хотела прорва ненасытная. Вода невская, ледяная да темная, на текучий металл похожая, многих прибрала. Нет спасенья, коли туда попадешь. А спасешься, так вода сама за тобой придет. Не затянули болота, не убила цинга, так наводнение свое возьмет. Сладка корюшка невская, рыбка вкусная. Никто так не любит утопленников обгладывать, как она.
Царица бывшая, Евдокия, тоже что-то чуяла. Материнское сердце — вещун, его не обманешь. И тоже надумала мужа бывшего извести.
Легко сказать — извести. Способов, конечно, достаточно. А ежели кровь, волосы или ногти получить, то много чего сделать можно. Волосы мужа своего бывшего получить она смогла. А дальше сотворила страшное.
Что бы там не говорили да не писали, а девки во все времена частенько до брака беременели. Тут дело такое. В иных местах и замуж без брака пробного не брали. А что? Кому нужна жена бесплодная? Вот и венчались, когда у молодой уже брюхо на нос лезло. Конечно, бесплодным и мужик мог быть, потому особого позору, если из такой пробы нечего не выйдет, не было. Вполне могла баба себе другого мужа найти. А было дело, что люди всю жизнь вместе проживали и уже в старости венчались. Но были и дети нежеланные, коих матери тишком давили да в огороде закапывали. А кто посмышленей, те и продавали трупы младенцев и послед для дел темных. Вот такой послед Евдокии тайком и привезли. Она его иголками истыкала, слова тайные проговорила, с кровью своей месячной смешала да на печи высушила. И в порошок истолкла. Порошок тот с волосами мужниными соединила, в бумажку завернула и на печь положила. И царь Петр слег.
Чухонка Марта, уже Екатериной Алексеевной крещеная, перепугалась. И так и сяк искала, лекарей звала, сама ужом крутилась. А Брюс сразу почуял порчу. И намекнул. Тут же следствие провели, и брадобрей покаялся, что прядь волос продал. А тот, кому продал, в Суздаль поехал. Медлить не стали, в келье царицы опальной обыск устроили. И нашли ту бумажку с волосами да с порошком. Что тут началось… И царицу, и монахинь, ей сочувствующих, и родственников, и друга сердечного Евдокии, с детства с ней знакомого, в Москву привезли. И пошел сыск да спрос. Все на дыбе перебывали. И при всех пытках Евдокия присутствовала.
Друга ее сердечного, полковника Глебова, кнутом били, железом раскаленным и углями горячими терзали, три дня держали к столбу привязанным на доске с гвоздями деревянными. А потом на кол посадили и заставили Евдокию смотреть. Ее саму кнутом выпороли и в строгое заключение отправили. Страшное дело, страшное. Но тут уже никто вмешаться не мог. Слишком много в город свой царь вложил. И души убитых да замученных туда же шли. В основание града Петрова. Никакие амулеты да зелья уже сдержать ярость царскую не могли. Джеймс лишь помогал ношу нести, почти уже неподъемную.
Зелье-то сварить не трудно. И амулетов не жалко. Да уж очень силы великие Петр взбаламутил. Чем он там поклялся, да что пообещал, когда узнал, что для строительства города ему придется жертву принести, теперь и не узнаешь. И пришлось ему заплатить цену самую великую и страшную. Первенца своего.
Это в сказках у наивных простецов прилетает ангел да заменяет человека на овцу. В жизни, раз ступив на страшный путь, идут до конца. Ох и страшно заплатил царевич Алексей за мечту отца своего.
Мальчик ведь тоже был рожден от жены нежеланной, навязанной. Отец его не любил, ломал под себя, корежил. Топтал его увлечения, привязанность к матери. Тот не выдержал, сбежал. Уговорили, усовестили, вернули. А тут еще чухонка сына родила. И Город главной жертвы требовал.