Страница 2 из 3
А еще есть личная охрана у Алмазова, набрал он ее из татар, починяются Бекирбеку Масламе, Маслову, как мы его называем, тоже татарину. Вот это – Малюта Скуратов! Так они поклялись на Коране защищать генерала, и слово свое держат, он им только мигнет… Даже термин такой появился – «бессудные приговоры».
И вот что я Вам скажу, молодой человек. Как юрист и правовед, я должен был бы возмущаться таким произволом. Но, пережив в Одессе несколько месяцев при более мягкой власти, которая еще и менялась, такие действия я приветствую! Вы себе только представьте, у нас были пираты! Грабили и на воде тоже!
То, что обложили бандиты налогом всех состоятельных господ, это еще полбеды. Начали грабить офицеров, подстерегая их при выходе из ресторанов, театров и кабаре! А наркотики, а казино, а публичные дома с самым скотским развратом, который только можно себе представить! И вот результат, берите и читайте! Открытое письмо Винницкого, он же Мишка – Японец, – министр протянул Ордынцеву лист бумаги. Тот прочел:
«…За что вы нас бьете?.. За что сжигаете адским огнем еще на этом свете? За что расстреливаете необрезанных младенцев? Вы убиваете всех: и русских, и украинцев, и татар, и евреев, и цыган, и молдаван, и мадьяр, и греков – за что, спрашиваю вас я? Мы же не большевики, не германцы и не петлюровцы. Мы – не враги вам. Мы – уголовные. Ради Господа Святого, всё видящего с небес, ради вашего Христа-Спасителя, оставьте нас, пожалуйста, в покое! Мы не будем воевать, мы хотим просто жить, Бога ради!..»
– Видите? В Одессе это называется «запросился»! – Министр улыбнулся, – никогда такого раньше не было. Значит, правильно Алмазов действует!
– Да, вижу. А мне-то что делать? Я в нукеры к господину генералу не гожусь, мне бы чего попроще…
Ордынцев растерянно поднял глаза от письма.
И тут, по всем законам жанра, вошел самый нужный в этой ситуации персонаж. Хотя нет, сперва вошел секретарь, и тихо доложил о чем-то министру, склонившись к его уху.
– Проси! – последовало указание.
Открылась дверь, и в комнату, громко чеканя шаг, вошел еще один офицер.
– Старший следователь Буров, ваше высокоблагородие! – громовым голосом доложился он. Ордынцев решил пока не оборачиваться, чтобы сделать другу сюрприз.
– А вот и работа Вам, Николай Арефьевич! – нарушил его план министр. Пришлось встать, обернуться.
– Ити ж твою! Колька! – Буров схватил Ордынцева в охапку, – Вот так встреча! Какими судьбами?
– Вася! Да вот, я подумал, и решил принять твое предложение, поработать в Одессе! – невозмутимо отвечал Николай.
– И хорошо подумал! А? Восемь лет думал! – Буров повернулся к министру с извиняющимся жестом, – мы с Ордынцевым знакомцы давние…
– Ну что ж, господа офицеры, не буду Вас задерживать дольше, чем нужно. Вы, собственно, господин Буров, по какому делу на прием пришли? – министр был доволен, что все так само собой устроилось.
– Я со сводкой за истекшие сутки, господин министр! – перешел на официальный тон старший следователь.
– Докладывайте! А Вы, Ордынцев, можете остаться. Даже, я бы сказал, Вам нужно остаться, – министр указал на два стула, приглашая офицеров садиться.
– Грабеж на Старосенной, взяли двадцать пять рублей и золотые серьги… Кража на Базарной, похищены продукты со склада, полпуда американского шоколада «Миньон», два куля муки ситной, две головы сахару… Улица Бугаевская – налет на крестьянскую каруцу, везли продавать посвиньи… – скороговоркой стал зачитывать Буров.
– Да Вы, Буров, на мелочах не останавливайтесь, – попросил министр, – что-то серьезное было? А то сами знаете, полсвиньи уже съедены, а шоколад с сахаром давно в розничной торговле, и концов с нашими нынешними возможностями не сыскать…
– Так, вот, извольте, – не мелочь, – в доме Рудь на Кузнечной 42 тройное убийство. Жертвы: ювелир Юткевич Аркадий Иосифович, 54 года, его жена Анна Давыдовна, 33 года, служанка Старенькая Марфа Тимофеевна, 59 лет.
Взято, по словам племянника убитого, ценностей тысяч на пятьдесят. Придя домой вечером, он застал жуткую картину: служанка заколота, дядя удушен, его жена мертва, лежит себе в постели со сломанной шеей. Тут же вызвал полицию.
Василий отложил в сторону папку с докладом.
– Сейчас на месте Баум, разбирается, протоколирует. Стоянов – на Базарной, на Старосенной был уже. Да, знаю, там концов не сыщешь, так ведь все равно протоколы составить надо, а вдруг все же выплывет что-то… Людей очень не хватает.
– Вот тебе новый сотрудник, работайте. Не смею задерживать, – министр поднялся, – а я на доклад к его превосходительству, прошу извинить.
Буров с Ордынцевым вышли из министерства.
– Ну что, Коля, сразу на происшествие, или к нам сперва? – хотел проявить гостеприимство Василий,
– Спасибо, Вася, но лучше сразу делом займемся. Там Генрих отдувается один, давай ему поможем. А потом я мигом в управу, оформимся, сегодня успеем, я думаю.
На пролетке приехали на Кузнечную. Большой красивый пятиэтажный дом, совсем новый. На фасаде табличка: «Архитектор Ф.Е. Кюнер, Построен в 1910 г.» В парадной – консьерж, статный дядька в возрасте за пятьдесят, в ливрее. Остатки роскоши, обломки империи. Живут, значит, в этом доме состоятельные люди.
На втором этаже двери в правую квартиру открыты, стоит жандарм у входа. Вошли – тут и Генрих, беседует с другим вахтером, тот тоже в ливрее.
Увидев Ордынцева, Баум только рукам развел, изобразив физиономией нечто вроде религиозного экстаза: дескать, видал чудеса, но такого… Но допрос все же закончил, и, только отпустив консьержа, похожего на первого, как брат-близнец, полез к Кольке обниматься.
– Ух, и рад же я! – хлопая Ордынцева по спине, и всем прочим частям тела, совсем не по-тевтонски выражал свой восторг Баум, – в гости, или?
– Что-то наподобие, только я уже работаю вот у этого начальника, – Николай большим пальцем через плечо показал на Бурова, который уже внимательно осматривал замок входной двери на предмет выяснения, чем тот был открыт, отмычкой или ключом.
– Ну и славно. Давайте пройдем в гостиную, я расскажу, что тут нарыл.
Генрих закурил трубку и начал доклад, заглядывая в блокнот:
– Итак, господа офицеры, ситуация такая. Вечером консьерж пропустил:
Первую – мадам Софию, с третьего этажа. Она вышла из дому после полудня, прошлась по модным магазинам, каким-то еще делам, и вернулась домой к четырем.
Второго – господина Фуксмана, биржевого маклера, тот вернулся около шести. Он живет на пятом этаже.
Третьего – Цыплякова, жучка с ипподрома, где-то около полседьмого. Он тоже с пятого.
В семь пришли домой супруги Алигораки, живут на первом этаже. Они были в синематографе. Это – четыре и пять.
Через четверть часа пришли двое молодых людей, сказали, что к мадам Софии. Один – французский офицер, по описанию погон и петлиц – лейтенант, другого консьерж толком не запомнил, оба чернявые, с усиками, это шесть и семь.
Последним, восьмым, пришел старик Арбузов, служит а городском архиве, после работы по обыкновению ходил выпить водки в подвальчик на Преображенской.
Квартиры 2, 4, 6, 7 и 8 пустуют, время, знаете ли, тяжелое, такие квартиры не всем по карману.
Теперь о вышедших. Их всего два: французский лейтенант, он ушел через час после прихода, и его спутник, тот покинул здание еще часа через полтора. То есть, в четверть девятого и начало десятого соответственно.
Первый, военный, вышел молча, кивнул только. Второй, штатский, уходил в крайне добром расположении духа, сказал «мерси» и дал трояк на чай. Национальная принадлежность его не установлена, «мерсикать» у нас любой умеет, а более он ничего не говорил.
К полуночи домой вернулся племянник убитого, Юшкевич Роман Любомирович, двадцати семи лет, живший с покойным дядей в одной квартире. Увидел мертвецов, поднял панику, а соседи вызвали полицию.
Генрих понизил голос:
– Мое личное мнение, не для протоколов, – редкая бестолочь, бездельник и пьяница. Сразу запаниковал, кричал, как будто это его режут. Он и сейчас вон, лежит, как барышня с мигренью, на кровати, не в себе. Я его пытался допросить, да где уж там… Вот пока и все, что успел узнать.