Страница 44 из 75
И только позавчера я задумался действительно о тебе. О твоем одиночестве, о твоей судьбе.
Как чувствовал себя ты, кому было поручено увести меня от распахивающихся врат ада, сохранить, уберечь и доставить в безопасное место. А я отказался и пропал.
И ты - мог ли не нести эту ответственность? Даже если ни слова упрека не услышал от своих, что вряд ли. "Что значит отказался? Вырубить и доставить".
Ты должен был так сделать, и ты так и сделал бы. И тут я снова подозреваю, что мы были друзьями - поэтому ты сделал, как я просил: оставил меня и увел ту, кого я поручил тебе. Одно время я думал, что ты подчинился, потому что я был главнее. Но не главнее тех, кто определял твои обязанности. Так что дело не в субординации.
Может быть, годы и годы ты ждал, что я вернусь - когда отгорит, когда отпустит самая острая боль. Но однажды надежда закончилась и ты понял, что я не вернусь, не потому что не хочу. Просто - некому уже возвращаться, нет меня.
Может быть, еще раньше ты стал искать меня. По поручению или по своему почину, потому что тревожился и надеялся еще переубедить меня.
Моисей, прости.
Мозес, Мосс, брат мой.
Я даже не хочу думать, каково тебе было, когда ты узнал, чьей добычей я стал - если узнал, конечно.
Я не скажу, что все, что я прошел, ерунда по сравнению с тем, что пришлось пережить тебе, не скажу, это было бы ложью, а ты достоин только правды и уважения.
Мне пришлось очень и очень несладко, и все, что ты мог вообразить, все стало для меня реальностью, ежедневным и ежечасным бесконечным кошмаром. Мосс, брат мой, но даже с этим всем - я боюсь даже представить, каково пришлось тебе, с этими мыслями, с пониманием, что я оказался в их руках, потому что ты позволил мне остаться.
Даже если наши не возложили эту ответственность на тебя, сам ты не смог бы иначе, я тебя знаю. Мосс, как ты жил с этим?
Сколько тебе удалось прожить?
Честный, верный и стопроцентно надежный Мосс, безупречный и твердый, как скала.
Что я сделал с тобой.
Вот теперь - да, теперь я точно хочу тебя встретить, если это возможно. Я знаю, что я хочу сказать. Ну и если так - чего же ждать, зачем ждать невозможного, я скажу это здесь.
Прости меня, Моисей. Я сожалею. Мне безмерно, бесконечно жаль, что так сложилось, что мои действия принесли тебе столько боли. Я не мог поступить иначе, и даже сейчас, зная, чем все кончилось, я согласен с собой тогдашним, я только постарался бы быстрее со всем покончить, если была такая возможность - но я этого не знаю. Стоп. Это опять о себе.
Я поступил бы так же, но я сожалею, Мосс, и я прошу прощения. И я готов принять то, что ты мне в нем откажешь. Если его у тебя нет для меня, я полагаю, это справедливо.
Моисей. Мозес. Мосс.
Я верю, что если бы мы встретились, мы обнялись бы.
И я очень хочу знать, что было с тобой потом.
Это как бросить бутылку с запиской. Без надежды на ответ. Без надежды даже на то, что она попадет в руки адресата. Просто от невозможности молчать.
Записки сумасшедшего: Другая история
Я был бы рад рассказать другую историю.
Я думаю, что это важно - рассказать о себе невероятное и удивительное. Я хотел бы быть живой книгой в "Живой библиотеке", свидетельствовать, присутствовать в мире явно, отвечать на вопросы, рассказывать о том, что в этом мире возможны самые удивительные вещи. Но для этого мне нужна была бы совсем другая история.
Хотя, может быть, когда-нибудь я вспомню достаточно мирных дней, чтобы рассказать и о них.
Так эволюционно сложилось, что крепче всего в нас впечатывается страх и боль. Необходимый предохранитель, чтобы мы были осторожны, чтобы мы выжили. Это радость приходится вспоминать нарочно, извлекать из раствора, восстанавливать по крупицам. Страх - всегда рядом. Мы можем даже не замечать его, но он здесь, он незаметно руководит каждым нашим движением. И чтобы добраться до радостей, до мирных бесед и развлечений, до тихих вечеров, до успехов в учебе, до удачных проектов, до тайных поцелуев, приходится пробираться через поля выжженной земли.
Это все бесконечно ценно, это имеет значение, я стремлюсь туда, в те счастливые дни и края.
Но я хочу рассказать не только о том, что я есть на самом деле и что я помню. Констатировать этот факт мне кажется недостаточным. Чтобы быть понятым, я полагаю, важно рассказать о том, как я сам это понял. Даже не так! Важно рассказать, как я понимал, что я есть, что я действительно существую, на самом деле. Шаг за шагом. Страх за страхом. Сомнение за сомнением. Рассказать о первых проблесках памяти, смутных, но неотступных предощущениях, головокружении на ровном месте, приступах ностальгии над фотографиями далеких чужих городов, необъяснимых и сильных чувствах там, где меня как будто ничего не касается. Рассказать о том, каким способом я смог подойти к этому всему ближе, прикоснуться к этому всему... Но придется рассказать и о том, как был обожжен и испуган этим прикосновением.
Хотел бы я иметь для этого другую историю. О мирной жизни, о веселых и нестрашных приключениях, обыденных заботах - такую увлекательную, такую безопасную историю, такую достоверную, чтобы всё как у всех. Чтобы ничего необычного, ничего из ряда вон. И никакой крови.
Потому что я не хочу рассказывать о крови.
Я хотел бы рассказать, как был пекарем в средневековой Франции, или портным в Вене в начале двадцатого века, или молчаливым монахом-картезианцем, или... кем угодно скромным и мирным, пахарем, пекарем, швецом, жнецом, дудочником, лодочником, будочником, летчиком, рыбаком, пастухом в швейцарских горах - или любых других... Мне кажется, тогда к моим словам было бы больше доверия, а еще - мне было бы легче их говорить.
Я помню, как в одной из сессий очень близко подошел к себе-тогдашнему, к тому, что со мной было в самом конце. И я остановился и не мог говорить об этом ей. Мне казалось жестоким и бесчестным принести и положить перед ней эти картины - как не хочешь показывать ребенку фотографии из Освенцима или пол-потовской Камбоджи. Хочется это спрятать. Заслонить от ее взгляда. И от твоего.
Но мне одному оставаться с этим невыносимо.
Я просто оставлю это здесь, а ты можешь отвернуться и не смотреть. Я правда пойму. Я сам был бы рад, если бы у меня не было необходимости смотреть туда.
Разговоры на полях: Та жизнь, эта жизнь...
- Как будто та жизнь для тебя важнее.
- Нет для меня той и этой жизни. Она одна, вся - эта. Началась тогда. Продолжается сейчас. Как будто я каким-то чудом, каким-то странным способом выжил. И у меня амнезия. Там произошло нечто существенное. Я сделал что-то важное. Здесь и сейчас, понимаешь, у меня все в порядке. Я живу, работаю, люблю, пишу книги... Я делаю то, что мне нравится. И еще я делаю то, чего мне так не хватало. Я восстанавливаю свое знание о себе. Восстанавливаю себя. Что может быть важнее?
Неокончательный диагноз: Мера неопределенности
Он понимает, что знает о себе очень мало. Даже сейчас, после полутора лет работы с М., он имеет только самые общие представления о некоторых аспектах своей жизни. О других и того меньше. Собирая информацию из разных источников, он может строить предположения, проверять их по другим источникам, прикидывать, как могло быть то или это, но никогда не знает, насколько точно он попал. И понимает, что никогда не будет знать. Учитывая это, он выстраивает примерно такую хронологию:
Год рождения - около 1940-го.
Африка - начало шестидесятых.
Приехал в Чили где-то в шестьдесят восьмом. Работал. Судя по тому, что после переворота 1973-го у него были проблемы с победителями, он предполагает, что играл на стороне Альенде, а уж от какой "команды" - дело темное. Впрочем, проблемы с победителями у него были бы, даже если бы он играл на стороне победителей.