Страница 6 из 18
– Знаете, что я вам скажу: зря вы обижаетесь. Мы вам только добра желаем. Лучше бы вели себя поспокойней, вам же лучше будет. Только портите то благоприятное впечатление, которое попервоначалу произвели на нас, – сказал незнакомец и сам же открыл дверь – вначале в прихожую, а потом в кухню.
Почему в кухню, там уже кто-то есть? КГ прошёл в кухню медленнее, чем ему того хотелось. Здесь всё было как обычно: новенькая польская кухня из светло-серого пластика, стол и табуретки – всё в идеальном состоянии, без единой царапины или пятнышка. Разница только в том, что за столом у открытого окна, закинув ногу на ногу, сидел очень худой и довольно молодой человек с впалыми щеками, большим носом и заметными залысинами.
«Как он сюда попал? – удивился Борис. – Прошёл, наверное, как раз тогда, когда я одевался в спальне».
Рукава футболки второго незнакомца были почему-то срезаны. Невыразительные глаза казались совсем тусклыми, видимо, от пива, недопитую бутылку которого он держал в руке, – а шея, лоб и плечи были разрезаны струйками пота.
– Вам следует оставаться в той комнате, где вам разрешено было остаться. Разве Вован ничего вам не сказал?
– Да что же вам, наконец, нужно? – спросил КГ, переводя взгляд со второго посетителя на первого, которого только что назвали странным именем Вован и который уже стоял в дверях, а потом снова перевёл взгляд на посетителя с бутылкой пива. Но ответа почему-то не последовало.
В открытое окно опять были видны две старухи, с любопытством наблюдающие эту до сих пор непонятную для самого КГ сцену.
– Вот я сейчас спущусь к Евдокии Прокопьевне и спрошу, на каком основании вы врываетесь в наш дом и в мою квартиру в частности. У неё есть телефон, и на вахте, и в её квартире, так я возьму и позвоню от неё в милицию.
КГ стоял недалеко от тех двоих, и он сделал вид, что сейчас вырвется у них из рук и уйдет – куда-нибудь, куда сам решит уйти.
– Нет, я сказал: нет! – Человек, сидевший у окна, резко встал – оказалось, что он довольно высокий, во всяком случае в сравнении с Борисом, – и ударил дном бутылки о пластиковый стол. – Вам запрещено выходить из вашей комнаты. Вы арестованы. Неужели вы считаете, что милиция станет вмешиваться в работу наших судебных органов особого назначения? Вы ведь член профсоюза? Тогда легко догадаетесь, что мы – члены совсем другой профсоюзной организации. А у милиции свой профсоюз. Так что она точно не станет вмешиваться. А то и против милиции может быть возбуждено дело, такое тоже вполне может произойти. Скажите, вы член партии? Нет, не состоите… Так я и думал. Жаль. Теперь вы понимаете, милиция вряд ли захочет вас защищать.
– Похоже на то, что это именно так, как вы говорите, – с вызовом сказал КГ. – Насчёт милиции вы, может, и правы. Даже наверное правы. А за что я арестован, не изволите мне сообщить? Или это всё ваша больная фантазия?
– Мы обычные судебные исполнители, у нас нет полномочий что-то объяснять арестованным. Мы просто охрана. Верные и неприступные стражи порядка. Состоялось решение компетентных органов и заведено дело. Это не просто бумажка какая-то или там папка со скоросшивателем. Это ДЕЛО. Это дело, и правила его ведения сложнее и величественнее, чем все наши с вами жизни, вместе взятые. Вы поняли? Ничего вы не поняли, бедный вы человек. Идите же, наконец, в свою комнату и просто ждите.
Послушайте, я ведь не имею никакого – ни морального, ни юридического – права вот так вот запросто беседовать с вами, точно мы какие-то старые друзья. Слава богу, никто, кроме Вована, нас не слышит. А Вован и так с вами излишне растекается по поводу его любимого английского – он на заочном, в Институте военных переводчиков. А ведь у нас есть предписание: с арестованными никаких разговоров – вы наш социальный враг. Враг социализма, враг партии и всего трудового народа. Правда, это пока не доказано. Но раз против вас завели дело, это не может быть просто так. Там, – и он поднял палец вверх – там недаром люди сидят, там головы – не нам чета. Так что вам очень даже повезло с назначением охраны. Если вам и дальше будет везти так, как с нами, то можете быть совершенно спокойны относительно исхода всего вашего дела.
– Настанет время – и вы поймёте, какие это на самом деле абсолютно верные и гуманные слова. Айн унд цванцих, фир унд зибцих – знаете, что это означает в переводе с греческого? Это именно то, к чему призывает наша партия: помочь слабым встать на путь исправления, раскаяться и разоружиться, – подключился к разговору Вован, и вдруг оба сразу подступили к Борису.
Второй, который потный и с голыми руками, всё время похлопывал Бориса по плечу. Они стали ощупывать ночную футболку КГ и особенно бельгийский халат.
– Хорошая футболка. И халат чудесный. Теперь вам придётся надеть белье похуже. Вы не беспокойтесь. Мы это всё прибережём. И если обойдется, вы это всё получите обратно. Уж кто-кто, а мы-то никак вас не подведем. Не стоит сдавать это всё на склад. Такое дело, как ваше, оно ведь тянется ой как долго. А там, на складе, вещи всё время подменяют. И распродают, независимо от того, закончилось дело или нет. Конечно, вам деньги вернут. Но что это будут за деньги к тому времени? При распродаже назначают ничтожные деньги. Потому что вещи скупают за взятки. А потом эти деньги – они появились, а дело ещё не кончилось. Деньги переходят из рук в руки. И каждый раз их остается всё меньше и меньше. А у нас ваши вещи будут в целости и сохранности.
– Вы не хотите? За что вы цепляетесь? Думаете, нам так нужны ваши записанные трусы? – застегнули бы хоть ширинку. Ну хорошо, хорошо, не записанные – застиранные, они просто песочного цвета. Всё равно, зачем они нам? Все вы такие. Не цените человеческого отношения. Цепляетесь за свои пожитки. Что это такое на фоне могучей поступи нашей партии и лично Генерального секретаря Леонида нашего Ильича?
КГ не слушал всю эту болтовню. Ему было абсолютно всё равно, кто теперь будет распоряжаться его личными вещами, пока что, судя по всему, всё ещё принадлежащими ему – Борису Илларионовичу Кулагину. Гораздо важнее было уяснить, кто же он теперь, какие его права как арестованного и кто всё-таки его арестовал.
Мысли сбивались, путались. Второй – тощий и потный охранник – всё время трогал его за плечи и подталкивал массивной пряжкой пояса, расположенной как раз на том месте туловища, где у нормальных людей должен находиться живот.
Он почему-то рассказывал, что в молодости занимался самбо и что во время схватки его противник, молодой кавказский парень, укусил его за бицепс, – где, интересно, он нашёл у себя бицепс? – потому что не хотел проигрывать. КГ поднимал глаза и видел мутный взгляд этого охранника – о чём, интересно, они оба думали, когда переглядывались за его спиной? Кто эти люди? Из какого они ведомства? Милиция ходит в форме. Из следственного управления? Может быть, из прокуратуры? Вряд ли это КГБ. Зачем КГБ нужен такой скромный человечек, как ещё довольно молодой, можно сказать юный, Борис Илларионович? Ну да, он связан с секретностью. Но здесь у него нет никаких проблем, тем более нарушений.
Здесь, в Ленинграде, стажировались французские лингвисты, изучавшие русский язык. Мальчик и девочка, оба Рене. Он бывал с ними в одной компании. Потом они писали ему из Франции, хотели продолжить дружбу. Девочка-то неплохая была. Вполне можно было бы закрутить с ней интрижку. Ножки довольно притягательные. И такой обворожительный акцент, когда говорила по-русски. Но он никому из них не ответил. Имея вторую форму секретности, нельзя встречаться и переписываться с иностранцами. У кого-то из ребят были неприятности, вызывали в первый отдел. Но к нему – ноль претензий. Да нет. Из-за этого всего – вряд ли. Прошло почти два года.
Так, что ещё? Папа. Папа был цеховиком. Скупал у населения шкурки ондатры. И в подвальчике на Маяковской шили шапки. Папа скончался, и Борис решил не продолжать дело отца. Закрыл цех, продал товар. А на вырученные деньги купил вот эту вот кооперативную двушку. Ещё осталось кое-что. Так что Борису хватало и на вахтершу, и на хорошую одежду, и на Клару, и вообще на всё то, что позволяло ему не чувствовать себя задрипанным инженером, живущим на грани нищеты. Но к папе никаких претензий не предъявляли. Наверняка знали, где надо. Но ему, видимо, позволялось. Возможно, какие-то услуги оказывал грозному ведомству на Литейном, 4. И потом, это отец. А Борис уже с этим никак не связан, сын за отца не отвечает.