Страница 18 из 19
Он начал готовиться к празднику, как только прочел на стенах своего округа воззвание мэра.
Эта проза гласила:
«Я особенно обращаю ваше внимание на характер частного празднования. Украшайте жилища флагами, иллюминируйте окна. Соединяйтесь, устраивайте складчину, дабы придать вашему дому, вашей улице более нарядный, более художественный вид, чем у соседних домов и улиц».
И господин Патиссо старательно принялся обдумывать, как придать художественный вид своему жилищу.
Было одно серьезное препятствие. Его единственное окно выходило во двор, в темный, узкий, глубокий двор, где разве только крысы увидели бы три его венецианских фонарика.
Нужен был вид на улицу. И Патиссо нашел его. Во втором этаже дома жил богатый человек, дворянин и роялист, у которого был кучер, тоже реакционер, помещавшийся на седьмом этаже в мансарде с окном на улицу. Считая, что за известную мзду можно купить любую совесть, господин Патиссо предложил этому мастеру кнута сто су с тем, чтобы тот уступил ему свою комнату с полудня до полуночи. Предложение было немедленно принято.
Предложение было немедленно принято
Тогда Патиссо начал хлопотать об убранстве.
Три флага, четыре фонарика – достаточно ли их, чтобы придать этой табакерке художественный вид, чтобы выразить весь пыл души?.. Конечно, нет! Но, несмотря на долгие поиски и ночные размышления, господин Патиссо ничего другого не придумал. Он обращался к соседям, которых удивляли его вопросы, советовался с сослуживцами… Все закупали фонари и флаги, а для дневных часов трехцветные украшения.
Надеясь все же набрести на какую-нибудь оригинальную идею, он стал ходить по кафе и заговаривать с посетителями, но им не хватало воображения. Как-то утром он ехал на империале омнибуса. Господин почтенного вида, сидевший рядом с ним, курил сигару; немного дальше рабочий посасывал трубку; два оборванца зубоскалили подле кучера; служащие всех рангов, уплатив три су, ехали по своим делам.
Перед магазинами в лучах восходящего солнца пестрели флаги. Патиссо обратился к своему соседу.
– Какой прекрасный будет праздник! – сказал он.
Тот взглянул на него исподлобья и пробурчал:
– Вот уж что мне безразлично.
– Как, вы не собираетесь в нем участвовать? – спросил удивленный чиновник.
Тот презрительно покачал головой.
– Они мне попросту смешны со своим праздником! В честь кого праздник?.. В честь правительства?.. Я лично, сударь, никакого правительства не знаю.
Патиссо, уязвленный этими словами как правительственный чиновник, отчеканил:
– Правительство, сударь, – это республика.
Но сосед, нисколько не смутясь, спокойно засунул руки в карманы.
– Ну и что же? Против этого я не возражаю. Республика или что другое – мне наплевать. Я, сударь, хочу одного: я хочу знать свое правительство. Я, сударь, видел Карла Десятого и стоял за него; я, сударь, видел Луи-Филиппа и стоял за него; я видел Наполеона и стоял за него; но я ни разу не видел республики.
Патиссо ответствовал все с той же важностью:
– Республика, сударь, представлена в лице президента.
Сосед проворчал:
– Ну, так пускай мне его покажут.
Патиссо пожал плечами:
– Все могут его видеть, он в шкафу не спрятан.
Но почтенный господин вспылил:
– Нет, сударь, извините, его нельзя видеть! Сотню раз я пытался это сделать, сударь. Я сторожил у Елисейского дворца: он не вышел. Какой-то прохожий уверил меня, что он играет на бильярде в кафе напротив; я пошел в кафе напротив – его там не оказалось. Мне обещали, что он поедет в Мелен на состязания. Я поехал в Мелен, но не видел его. Мне это наконец надоело. Я вот и господина Гамбетту не видел и даже ни одного депутата не знаю.
Он горячился все сильнее:
– Правительство, сударь, должно показываться: для того оно и существует, а не для чего другого. Надо, чтобы все знали, что в такой-то день, в такой-то час правительство проедет по такой-то улице. Таким образом, все смогут туда пойти, и все будут довольны.
Успокоенному Патиссо эти доводы пришлись по вкусу.
– Это правда, – сказал он, – всегда приятно знать тех, кто вами управляет.
Господин продолжал уже более миролюбиво:
– Знаете, как я лично представляю себе такой праздник? Я устроил бы шествие с позолоченными колесницами вроде коронационных королевских карет и целый день катал бы в них по всему Парижу членов правительства, начиная с президента и кончая депутатами. Тогда, по крайней мере, каждый знал бы правительство в лицо.
Но тут один из оборванцев, сидевших рядом с кучером, обернулся.
– А масленичного быка{19} куда посадите? – спросил он.
По обеим скамьям среди публики пробежал смешок, и Патиссо, поняв возражение, пробормотал:
– Это, пожалуй, не совсем подходит.
Господин подумал немного и согласился.
– Ну, тогда, – сказал он, – я посадил бы их куда-нибудь на видное место, чтобы все могли без помехи смотреть на них; хоть на Триумфальную арку на площади Этуаль, и пусть перед ними продефилирует все население. Это было бы очень пышно.
Оборванец обернулся еще раз.
– Придется в телескопы смотреть, чтобы разглядеть их рожи.
Господин, не отвечая, продолжал:
– Вот тоже вручение знамен. Надо было бы придумать какой-нибудь повод, организовать что-нибудь, ну, хоть маленькую войну, а потом вручать войскам знамена как награду. У меня была одна идея, и я даже написал о ней министру, но он не удостоил меня ответом. Если выбрали годовщину взятия Бастилии, то нужно было бы инсценировать это событие. Можно соорудить картонную крепость, дать ее раскрасить театральному декоратору и спрятать за ее стенами Июльскую колонну. А потом, сударь, войска пошли бы на приступ. Какое грандиозное и вместе с тем поучительное зрелище: армия сама низвергает оплоты тирании! А дальше эту крепость поджигают, и среди пламени появляется колонна с гением Свободы{20}, как символ нового порядка и раскрепощения народов.
На этот раз его слушала вся публика империала, находя мысль превосходной. Какой-то старик заметил:
– Это великая мысль, сударь, и она делает вам честь. Достойно сожаления, что правительство ее не приняло.
Какой-то молодой человек объявил, что хорошо было бы, если бы актеры читали на улицах «Ямбы»{21} Барбье, чтобы одновременно знакомить народ с искусствами и со свободой.
Все эти разговоры пробудили энтузиазм. Каждый хотел высказаться; страсти разгорались. Шарманщик, проходивший мимо, заиграл «Марсельезу»; рабочий запел, и все хором проревели припев. Вдохновенное пение и его бешеный темп увлекли кучера, и настегиваемые им лошади помчались галопом. Господин Патиссо орал во всю глотку, хлопая себя по ляжкам; пассажиры, сидевшие внизу, в ужасе спрашивали себя, что за ураган разразился над их головами.
Наконец омнибус остановился, и господин Патиссо, убедившись, что его сосед – человек с инициативой, стал советоваться с ним насчет своих приготовлений к празднику.
– Фонарики и флаги – все это очень хорошо, – говорил он, – но мне хотелось бы что-нибудь получше.
Тот долго размышлял, но ничего не придумал. И господин Патиссо, отчаявшись, купил три флага и четыре фонарика.
Чтобы отдохнуть от праздничной суеты, господин Патиссо решил провести следующее воскресенье спокойно, где-нибудь на лоне природы.
Ему хотелось иметь перед собой широкий горизонт, и он остановил свой выбор на террасе Сен-Жерменского дворца. Он пустился в путь после завтрака и сначала побывал в музее доисторического периода, но больше для очистки совести, так как ничего там не понял. Затем он остановился в восхищении перед огромной террасой, откуда открывается вдали весь Париж, все прилегающие окрестности, все равнины, все села, леса, пруды, даже города и длинная извивающаяся голубая змея – Сена, дивная, спокойная река, текущая в самом сердце Франции.
19
Масленичный бык. – Во время карнавала, происходящего в Париже в последние дни Масленицы, по улицам водят откормленного и разукрашенного быка.
20
…колонна с гением Свободы… – бронзовая колонна, поставленная в 1830 г. в честь Июльской революции на месте Бастилии.
21
«Ямбы» – сборник политической лирики французского поэта Огюста Барбье (1805 – 1882), изданный в 1831 г.