Телепорт

Второй вариант – все эти мои поступки и несчастья случились на самом деле. В попытке справиться с последствиями сознание искажает реальность, предлагая мне самый приемлемый путь побега от нее – исключительную паранормальную способность. Вот это уже правдоподобнее. При каждом прыжке возникает ощущение нереальности и дезориентации. Возможно, у меня начинается аффективный психоз. Но возможно, что у меня «плывут» все органы чувств, ведь окружающая обстановка полностью меняется. Черт, дезориентирует сама сущность прыжка.

В третий вариант я верил меньше всего. Он подразумевал, что я особенный. Не в плане особенно хорошего образования или проблем с поведением, а в плане таланта, который если и достался кому-то еще, то тщательно скрывается. Он подразумевал у меня способность к телепортации.

Телепортация. Одно слово чего стоит.

– Телепортация!

Произнесенное вслух, оно разнеслось по номеру – слово с ужасным значением, чуждое общепринятой реальности. Слово из области художественной литературы, кино и видеофильмов.

Если я телепортируюсь, то как? Почему я? Откуда у меня такая способность? Кто-то еще так умеет? С мамой такое бывало? Она телепортировалась подальше от нас?

У меня похолодела кровь и участилось дыхание. Господи! Вдруг папа тоже способен телепортироваться?

Внезапно номер в отеле показался небезопасным. А что, если отец с ремнем в руке может настичь меня где угодно и когда угодно?

Спокойно! Я никогда не видел, чтобы он совершал нечто подобное. Зато я видел, как он, набравшись до полубессознательного состояния, плетется в «Кантри корнер» за пивом, которое у него кончилось. До магазина целых полмили – если бы папа мог телепортироваться, наверняка так и сделал бы.

Выбрав самые удобные вещи, я сел на кровать и оделся. Причесался с большим тщанием и оценил результат, глянув в маленькое настенное зеркало. Большая болезненная шишка теперь напоминала оплошность парикмахера. Кровь еще слегка сочилась, но под волосами это особо не разглядишь.

Хорошо бы принять аспирин, а еще проверить, не сошел ли я с ума. Я встал с кровати. У нас дома есть аптечка… Странно, что я еще считаю тот дом «нашим». Интересно, что на это скажет отец?

Сколько времени, я точно не знал, только что перевалило за полночь. Отец спит? Он вообще дома? Лучше не рисковать.

В углу нашего двора рос высокий дуб. Под ним я любил читать. Под него я убегал, когда мама с папой ругались, – оттуда слов я разобрать не мог, хотя громкие злые вопли до меня долетали.

Я прыгнул и открыл глаза во дворе, где давно не косили траву. Отца это наверняка бесит. Я попробовал представить его за косилкой, но не смог. Я стриг газоны с тех пор, как мне исполнилось одиннадцать. Отец при этом частенько сидел на заднем крыльце, потягивал пиво и показывал, где пострижено плохо.

Свет в доме не горел. Я опасливо пробирался по двору, пока не увидел подъездную дорожку. Машины не было. Я представил себе ванную и снова прыгнул.

В ванной было темно. Я щелкнул выключателем и достал из аптечки пузырек ибупрофена. Он оказался наполовину пуст. Заодно я захватил перекись водорода и марлевые салфетки.

Я прыгнул на кухню – больше чтобы проверить, получится ли. После моего побега в Нью-Йорк отец купил продукты. Я сделал себе два бутерброда с ветчиной и сыром, сложил их и прихваченное из аптечки добро в бумажный пакет из кладовки. Потом тщательно убрал за собой, стараясь оставить все, как было до моего прихода. Выпил два стакана молока, вымыл стакан и убрал в шкафчик.

На подъездной дорожке послышался шелест шин – этот звук всегда нагонял на меня страх и напряжение. Я взял бумажный пакет и прыгнул на задний двор. Свет я не выключил, ведь папа увидел бы это в окно. А так он может подумать, что оставил свет сам. Я надеялся на это, но не слишком.

Отец частенько кричал на меня за невыключенный свет. Теперь мне было видно, как свет зажигается сперва в прихожей, затем в гостиной, потом в заднем холле. Вот загорелись лампы в папиной спальне – и снова погасли. После этого свет вспыхнул у меня в комнате, и я увидел его у окна – темный силуэт за шторой. Потом он погасил свет и направился на кухню. Проверил дверь черного хода: вдруг не заперта?

В окно я видел его удивленное лицо. Отец начал открывать дверь, и я шмыгнул за ствол дуба.

– Дэви! – позвал он чуть громче обычного. – Ты там?

Я стоял не шевелясь.

Заднее крыльцо заскрипело, дверь захлопнулась. Я выглянул из-за дуба и вновь увидел отца через окно: он доставал пиво из холодильника. Я вздохнул и прыгнул в городскую библиотеку Станвилла.

Вдали от окон, в отделе периодических изданий стояли журнальный столик и диванчик, лампа над ними горела даже ночью. Там я съел бутерброды – положив ноги на столик, жевал и смотрел в темные углы. Расправившись с бутербродами, я запил три таблетки ибупрофена водой из фонтанчика и зашел в уборную.

Как хорошо и спокойно, когда в дверь никто не ломится! Я смочил несколько салфеток в перекиси и приложил к ссадине на затылке. На этот раз жгло сильнее, чем раньше, на салфетке осталась свежая кровь. Я морщился, но старательно чистил рану. Загреметь в больницу с заражением крови совершенно не хотелось. Я сложил в пакет ибупрофен, перекись и чистые салфетки. Окровавленные смыл в унитаз и прыгнул в номер бруклинского отеля.

Я устал, голова болела, но о сне я даже не думал. Пришло время выяснить, на что я способен.

В Вашингтон-сквер-парке я оказался перед скамейкой, на которой сидел двумя днями раньше.

На ней лежал бездомный и дрожал от холода. Ноги он обмотал газетами, ворот грязного костюма стиснул, плотно прижимая к шее. Вот он открыл глаза, увидел меня и вскрикнул.

Я отступил от скамейки, а бездомный сел, попытался удержать газеты, но их унес ветерок. Бездомный буравил меня диким взглядом и безостановочно дрожал.

Я прыгнул в номер бруклинского отеля, взял с кровати одеяло и вернулся в парк.

Снова увидев меня, бездомный вскрикнул и вжался в скамейку.

– Не трогай меня. Не трогай меня. Не трогай меня, – скороговоркой повторял он.

Медленно, без резких движений я положил одеяло на край его скамьи и зашагал по дорожке к Макдугал-стрит. Отойдя футов на пятьдесят, я обернулся: бездомный закутался в одеяло, но пока не лег. Интересно, до утра его не ограбят и не отнимут мой подарок?

Ближе к улице дорогу мне загородили двое в черном, освещенные уличными фонарями. Я оглянулся, чтобы меня снова не застали врасплох.

– Часы и бумажник! – потребовал один.

В свете фонаря блеснул нож. Другой бандит поднял что-то длинное и увесистое.

– Слишком поздно, – сказал я и прыгнул.

Я снова попал в городскую библиотеку Станвилла, к полке, на которой стояли книги от Кэти Рудингер до Марты Уэллс. Я улыбнулся. Конкретное направление прыжка я не выбирал, я просто спасался. При непосредственной угрозе моей жизни я неизменно оказывался здесь, в месте, которое считал самым безопасным.

Я мысленно перебрал места, в которые телепортировался, и задумался.

Во всех тех точках я частенько бывал до прыжков: либо недавно, как, например, в Вашингтон-сквер-парке или в отеле «Нью-Йорк», либо неоднократно в течение долгого времени. Все эти точки я мог мысленно представить. Неужели этого хватает для прыжков?

Я стал искать «Нью-Йорк» в картотеке и обнаружил список путеводителей, 917.471 по десятичной классификации Дьюи[2]. Так мне и попался путеводитель Фостер по Нью-Йорк-Сити 1986 года издания. На странице 323 была цветная фотография Центрального парка со скамейкой и урной на переднем плане и лодочной станцией Лоуба чуть поодаль.

Когда мы с родителями ездили в Нью-Йорк, в Центральный парк мы с мамой углублялись лишь до Метрополитен-музея в восточной его части. Мама наслушалась ужасов про грабителей и насильников, потому до лодочной станции мы не добрались. В той части парка я никогда не был.

2

Десятичная классификация Дьюи – система классификации книг, разработанная в XIX веке американским библиотекарем Мелвилом Дьюи.