Сальватор

совпало со Святым четвергом.

Итак, в Святой четверг чрезвычайно набожный король Карл X не мог думать о политике, и, стало быть, караул национальной гвардии во дворце перенесли с 12-го на 16-е, со Святого четверга на пасхальный понедельник.

И вот, 16-го утром, в ту минуту, как гвардейцы поднимались во дворец, в салоне часов пробило девять и король Карл X спустился по ступеням крыльца как главнокомандующий национальной гвардии в сопровождении его высочества дофина, а также в окружении штабных офицеров.

Он вышел на площадь Карусели, где собрались отряды от всех легионов национальной гвардии, в том числе и от легиона кавалерии.

Проходя перед строем национальных гвардейцев, король приветствовал солдат с присущими ему сердечностью и порывистостью.

Хотя Карл X постепенно лишился популярности (и не из-за личных недостатков, а из-за промахов, допущенных его правительством, которое проводило антинациональную политику), а потому во время обычных прогулок вот уже год парижане оказывали королю довольно сдержанный прием, все же время от времени его величеству удавалось благодаря посылаемым в толпу улыбкам и поклонам вырвать у собравшихся приветственные крики.

Но в тот день прием был холодным как никогда. Ни одного приветствия, ни единого восторженного лица; несколько робких криков: "Да здравствует король!" - вспыхнули было в толпе и сейчас же угасли.

Король произвел смотр и покинул площадь Карусели; сердце его было преисполнено горечью, он обвинял в этом приеме толпы не свою правительственную систему, а клеветнические выпады журналистов да тайные происки либералов.

Не раз во время смотра он поворачивался к сыну, будто спрашивая его; однако его высочество дофин имел особенное преимущество быть рассеянным, хотя на самом деле в облаках не витал. Его высочество машинально следовал за отцом; когда дофин входил во дворец, у него было такое ощущение, словно он только что вернулся с верховой прогулки, его высочество подозревал, что это он сейчас произвел смотр; однако вполне вероятно, что он не смог бы сказать, какие рода войск перед ним прошли.

Таким образом, старый король, чувствовавший себя одиноким в своем величии, слабым в своем божественном праве, обратился отнюдь не к его высочеству, а к шестидесятилетнему господину в маршальском мундире, украшенном орденскими лентами Святого Людовика и Святого Духа.

Господин этот воплощал в себе старую славу Франции; это был солдат Медонского полка, командир батальона мезских волонтеров, полковник Пикардийского полка, завоеватель Трира, герой сражения на Маннгеймском мосту, командир объединенного отряда гренадеров великой армии, победитель Остроленки, участник битвы при Ваграме, Березине, Баутзене, генерал-майор в королевской гвардии, главнокомандующий парижской гвардии - он получил ранения во всех сражениях, в каких только участвовал (у него на теле было двадцать семь ран, на пять больше, чем у Цезаря, но, несмотря на все свои раны, он сумел выжить) - это был маршал Удино, герцог де Реджио.

Карл X взял старого солдата под руку и, отведя в сторону, попросил:

- Маршал! Отвечайте мне откровенно!

Маршал бросил на короля удивленный взгляд. Молчание, холодность, с которыми национальная гвардия встретила его величество, не укрылись от внимания маршала.

- Откровенно, сир? - переспросил тот.

- Да, я желаю знать правду.

Маршал улыбнулся.

- Вас удивляет, что король хочет знать правду. Так нас, стало быть, часто вводят в заблуждение, дорогой маршал?

- Каждый старается в этом деле как может!

- А вы?

- Я не лгу никогда, ваше величество!

- Значит, вы говорите правду?

- Обыкновенно я жду, когда меня об этом попросят.

- И что тогда?

- Сир! Пусть ваше величество меня спросит: вы увидите сами.

- Итак, маршал, что вы скажете о смотре?

- Холодноватый прием!

- Едва слышно кто-то крикнул: "Да здравствует король!" - и только, вы заметили, маршал?

- Так точно, сир.

- Значит, я лишился доверия и любви своего народа?

Старый солдат промолчал.

- Вы что, не слышали моего вопроса, маршал? - продолжал настаивать Карл

X.

- Слышал, ваше величество.

- Я спрашиваю вашего мнения, маршал. Я хочу знать, верно ли, по вашему мнению, что я лишился доверия и любви своего народа?

- Сир!

- Вы обещали сказать правду, маршал.

- Не вы, ваше величество, а ваши министры... К несчастью, народ не понимает ухищрений вашего конституционного образа правления: король и министры для народа едины.

- Да что же я такого сделал?! - вскричал король

- Вы не сделали, но позволили сделать, государь.

- Маршал! Клянусь вам, я преисполнен добрых намерений.

- Есть пословица, ваше величество: добрыми намерениями вымощена дорога в ад!

- Скажите мне, маршал, все, что вы об этом думаете.

- Сир! - молвил маршал. - Я был бы недостоин милостей короля, если бы... я... не исполнил приказания, которое он мне дает.

- Итак?

- Итак, сир, я думаю, что вы - безупречный принц; однако вы, ваше величество, окружены и обмануты то ли слепыми, то ли несведущими советниками, которые либо не видят, либо плохо видят.

- Продолжайте, продолжайте!

- Я сейчас выражаю общественное мнение, сир, и потому скажу вам так: по духу вы совершенный француз, так черпайте советы в своей душе, а не где-нибудь еще.

- Значит, в народе мной недовольны?

Маршал поклонился.

- И по какому поводу недовольство?

- Сир! Закон о печати глубоко затрагивает интересы населения и наносит по ним смертельный удар.

- Вы полагаете, что именно этому я обязан сегодняшней холодностью?

- Я в этом уверен, государь.

- В таком случае я жду вашего совета, маршал.

- По какому поводу, сир?

- Что мне делать?

- Ваше величество! Я не могу советовать королю!

- Можете, раз я вас об этом прошу.

- Сир! Ваша непревзойденная мудрость...

- Что бы вы сделали на моем месте, маршал?

- Ну, раз вы приказываете, ваше величество...

- Не приказываю, а прошу, герцог! - подхватил Карл X с величавым видом, никогда ему не изменявшим при определенных обстоятельствах.

- В таком случае, сир, - продолжал маршал, - прикажите отменить закон, созовите на другой смотр всю национальную гвардию и вы увидите, как единодушно солдаты будут вас приветствовать, и поймете, какова истинная причина их сегодняшнего молчания.