Страница 28 из 131
Любой ценой.
Пусть даже придется завязать в узел все реки этого мира и обрушить его своды. Надо будет – сделаю.
Харон улегся мне под ноги, держась за живот. Перешагнул его – и оказался лицом к лицу с Ониром и его жезлом пророчеств и кошмаров. Слева – Геката. И – шорох крыльев наверху: это Керы, оскаленные, с протянутыми руками, с когтями…
Факел, разбрызгивая искры колдовства, летит в голову.
Окутывается зеленоватой дымкой безумия жезл Онира.
Жадно свистят крылья – сверху.
И сзади поднимает копье рука демона Эвринома, которого я, кстати, не должен видеть, раз он у меня за спиной…
Всколыхнулся воздух от чистой, необузданной мощи. Что-то встало рядом со мной. Прикрыло спину плотной хламидой мрака, завязало в узел копье Эвринома, толкнуло ободряюще: «Вместе!» – и я выбросил вперед свое оружие.
От жезла Онира не осталось пыли. Кер смяло в воздухе, изломало причудливыми углами – и они упали в поредевшую толпу мятежников, а я развернулся рывком к Гекате – теперь уже сам скалясь ей в лицо, потушив факел еще одним ударом. Что же ты, Трехтелая, у тебя ведь есть и второй? И еще какое-нибудь колдовство в запасе? Бейся же за свой мир, который так долго не знал повелителей!
Она смотрела расширенными глазами – не на меня, а на что-то за моей спиной. Сперва неверящими, потом пораженными.
Потом опустилась на колени, протянула руки и прошептала:
– Повелевай, Владыка.
Бунт словно запнулся об эти слова. Соратники глянули на Трехтелую. На меня…
Остановились в броске копья. Втянулись когти, дробно застучали клыки.
Потупились горящие яростью глаза.
– Владыка, – стоном от края и до края толпы. – Повелевай, Владыка…
И взгляды – в одну точку.
На мою опущенную руку. На двузубец, острия которого глядят вверх.
Которыми я не мог бить.
Ни рукой, ни жезлом. А я к ним и не прибегал. Рука – только тело. Жезл – только оружие…
Я ударил другим – тем, что стояло у меня за плечами, рычало из-за спины, было вокруг…
Миром. Моим миром. Моим жребием, который я держу в кулаке так легко, как держал вынутый из чаши черный камень…
Правда, этот тяжелее – немного.
– Владыка, о, Владыка Аид…
Владыка.
[1] Мусагет, «Предводитель муз», – эпитет Аполлона
[2] Дадофора – «факелоносица». Один из эпитетов Гекаты.
[3] Сотейра – «спасительница», эпитет Гекаты.
[4] Клепсидра – водяные часы.
[5] Харон – от др.-греч. «яркий».
Сказание 4. О карах, новых порядках и искусстве не вмешиваться
Я с каждым могу говорить на его языке,
Ищи меня в небе, ищи меня в темной реке.
К. Бальмонт
«Какой ты… волосы – как тьма Эреба…».
Они стекают на плечи – не желают виться, как у Зевса или дыбиться гривой, как у Посейдона. Путаные, словно пути, которые ведут в мое царство.
В них нет ни нитки седины – не хочу, чтобы снова спутывалось серебряное и черное, это – прошлое…
Венца в них нет тоже.
Владыкам не нужны глупые символы власти. Это удел мелких божков, изнывающих от тщеславия, или смертных, которые так любят побрякушки, что готовы что угодно на себя нацепить, лишь бы всему миру показать: я тут… я главный! значительный! Видали, что на моей плешивой башке? Еще у меня кольцо в носу, так что и спорить не смейте!
Владыкам хватает жребия.
Взгляда. Слова. Мира.
Венок из цветов на голове хмельного Посейдона сидел царственнее, чем на любом правителе из смертных – венец. Гелиос, забавляясь, иногда затыкал за ухо соломинку – и видно было: кто главный.
Впрочем, Гелиос не Владыка. Он хозяин. Это значит – не повелевать, а заботиться. Это значит: оставишь свою вотчину – а она без тебя не сможет. Это значит – не жребий, а дом…
Мне ни к чему знать, что это значит. Мое слово давно слетело с губ потрясенной Гекаты. Был Аид-невидимка, потом Мрачный Брат, потом Аид Угрюмый и Аид Безжалостный, и вот…
– Повелевай, Владыка…
Они готовы были лобызать мои сандалии. Смотрели голодными глазами – ну, подари же чуточку владычьего внимания! Самые умные постарались вообще сделать вид, что бежали не бунтовать, а царя своего встречать, а то, знаете ли, отлучился куда-то.
Асфоделей нарвали. Кому мешали переломанные лапы, те нахватали в пасти – под ноги мне стелить.
Я оценил. Вернулся в мой недостроенный дворец, уселся на холодный трон (в очередной раз прокляв Гефеста с его любовью к золоту). Подпер щеку кулаком.
И стал ждать, посматривая на изукрашенные драгоценной мозаикой бронзовые стены. Как Владыка.
Когда ко мне явятся на поклон.
Тартар задыхался злобным хрипом – небось, и правда подавился смехом. Мир льстиво нашептывал в уши: «Вместе… теперь – только вместе, да? Ведь вместе же?!»
Я ждал.
Первыми явились те, кому нечего было бояться: союзники. Сперва вкатился Гелло – олицетворение злорадства и восторга: «Не боишься! Не боишься! Они боятся!». Потом Танат – сказать, что дрался я таки бездарно. Жаждущий милостей Оркус – что ему и было обещано – хихикающий Гипнос, задумчивый Морфей, Алекто…
Последним вошел Ахерон, волоча за собою жену. Мрачный.
– Владыка, ведь дура-баба, – обратился оглушительным шепотом. – Ну, подруги они с Трехтелой, а у той только и на языке, что, мол, у нашего мира своя воля… А моя еще в тягости – совсем мозги набекрень. Владыка, первенец! Наследник будет, чую! Дай хотя бы родить!
И, простодушно заглядывая в глаза:
– А я ей выдам сам!
Гипнос прыснул за спиной – что-то о том, что это уже и не наказание. Я глядел на размазывающую сопли и кровь титаниду – муж ей уже выдал по дороге, – на ее округлый живот, и тихо тосковал о том, что Владыка должен высказываться вслух.
– Ты был верным союзником, Ахерон, – а голос звучный. Или это бронза гулом поддерживает? – Бери свою жену. И проси, чего пожелаешь.
Ахерон подергал себя за бороду, ни до чего не додумался, сообразил деревянно поклониться и выволок жену из тронного зала.
Свита оживилась. Ушелестела крыльями по стене Алекто – пока не поздно, тащить сюда сестер и просить милости для них.
Даровал. Допустил в свиту. Отдал во владение робко попрошенную землю между истоком Флегетона и Стиксом. Эринии, ошалев от такого поворота событий, долго стелились крыльями по полу и намекали – мол, Владыка, только свистни… да мы за тебя…
Весть о том, что Владыка Аид пока добрый, разлетелась по миру братовой молнией – и на поклон явились толпой побольше, чем на бунт. Милости и кары заняли еще семь или восемь дней – заняли бы меньше, если бы давние недруги не начали заниматься злопыхательством: «Владыка, вот вы Ламию помиловали, а она при мне кричала, что в горло вам вцепится!» – «Врет она все! И… и… не в горло…» Понимая, что больше бунты мне не нужны, я миловал, не показывая, впрочем, слабости. Во владениях Гекаты оставил Стигийские болота, по договоренности с Нюктой выделил Трехтелой и перекрестки дорог в Среднем мире – ночью, конечно. Онир долго умывался слезами и лепетал о том, что как же он без жезла… лучше кожу сдерите… «Сдеру», – согласился я. Потом махнул рукой и отправил бога вещих и лживых снов к тельхинам ковать новый скипетр. Напомнил, что если он со своим жезлом появится хоть в десяти шагах от спящего меня – повешу над Флегетоном. За что повешу – он сам додумал в правильную сторону.
Сослал Кер в каменистые и бесплодные пределы Ахерона на два века. Копейщику Эвриному, который так хотел шибануть меня в спину, повелел жрать плоды вместо мяса.
– Владыка… так ведь тут одни асфодели растут! – удивился юнец, обнажая кроличьи резцы.
Справедливо. Хмыкнул и вызвал Ехидну с Эмпусой. Поручил посадить пару рощ гранатов (и меня не интересует, что вы не знаете, как они выглядят, принимайте кару с достоинством).