Страница 21 из 131
Узкое тело скользнуло между густыми зарослями тополей по правую сторону от дороги, совсем близко янтарем блеснули глаза, клацнули зубы, раздался визг – и когтистая лапа с размаху ударила в борт колесницы.
Если бы я успел притормозить лошадей, весь удар без остатка пришелся бы по ногам Орфнея. Четверка поняла это хорошо – и впервые воспротивилась руке колесничего, продолжая стремиться вперед, хотя я натягивал вожжи.
Впереди с треском разверзлась земля. Один из притоков Флегетона змеей переполз дорогу, открыв трещину в десять шагов шириной.
Кони, мотая головой, рванулись было свернуть с тропы, но стигийская тварь – помесь дракона и льва – не отставала, лаской стелилась следом по притоптанным асфоделям, норовила достать…
Раздался скрежет, потом треск под днищем (значит, все-таки ось), колеса брызнули в стороны, укатились, блестя спицами, а колесница с силой ударилась о дорогу. И одновременно с ударом я подпрыгнул, шагая сквозь густой от злорадства воздух вверх и вперед, на переднюю кромку колесницы, и разом выхватывая из ножен на поясе кинжал.
Хорошо хоть – хитон короткий, а вот фарос в ногах путается.
Бронзовая капля мягко прильнула к ладони, миг я удерживал равновесие, а потом полоснул постромки и одновременно выбросил из кулака поводья.
Квадрига, махнув аспидными хвостами, с ржанием умчалась вперед, а колесница зашаталась и стала заваливаться на левый борт, скрежеща боками по камням.
Выбора не было: я шагнул на дорогу, заслоняясь колесницей от нетерпеливой алой пасти, лоснящейся лунно-желтой шкуры и янтарных глаз. Приток Флегетона был близко, от него тянуло жаром, но я встал на его краю, лишь немного оцарапав колени. Да еще порвал плащ. Второй за день.
Адамантовые когти проехали по борту упавшей колесницы, взметнулся драконий хвост – стигийский жилец махнул через груду бронзы, яростно дыхнув пламенем.
А от того, во что недавно была впряжена моя квадрига, ухмыльнулись две собачьи морды пониже острий на двузубом копье.
Двузубец валялся возле колесницы, такой же бесполезный, как она сама теперь: между ним и мной лежали пасть, янтарь глаз и адамант когтей, и огненное дыхание, и предвкушение мира – пропасть хуже Тартарской.
А меч я перестал носить дней пять назад, и в руке – короткий зуб кинжала.
Позади – приток Флегетона дразнится тысячью горячих языков: «Бе-бе-бе, Кронид, бежать-то некуда!»
И сведенная, сжатая в плотные складки ткань мира лежит так, что через нее не шагнешь, не уйдешь…
Посейдону придется немного подождать брата. Надеюсь, это стигийское отродье тут одно-единственное.
Если так – то они все же не рассчитали, что я на войне и не таких навидался.
Воздух хлынул в грудь в ровном вдохе, глаза сделались глазами Убийцы – ледяными и ничего не подсказывающими противнику, отчего противник сразу становится жертвой, сколько бы у него не было зубов, хвостов, когтей.
Тварь швырнула себя вперед без разбега, одним пружинистым, молниеносным движением. Мелькнули фанатично горящие глаза – отражение мира, не желающего чужака на трон. Когти почти коснулись лица, когда я нырнул влево и вниз, как в ножны, сунул кинжал под челюсть. И ударил как бог голыми руками, не давая противнику остановиться, продлевая его прыжок до огненной расселины…
Лоснящийся бок пронесся мимо, драконий хвост задел плечо, но я почти успел отойти от края – когда край обрушился под ногами.
Огонь Флегетона вцепился в сандалии так, будто не ждал лучшей пищи. Пламя было непривычным. Не тем, что я призывал на приговоренные деревни. Не тем, что – в очагах, или в кострах на привалах.
Я висел, цепляясь за горячие камни, а чужое пламя пожирало фарос, обжигало ноги, стаскивало вниз.
«Не бойся, – весело шипели гадины огня. – Не убьем, бессмертного-то! Так, личико подправим. Будешь с виду наш, подземный. Прожженный подземный, можно сказать…»
А может – показалось, пока, напрягая мышцы, божественную сущность, все силы – пытался вырвать себя из огненных объятий?!
Проклятый двузубец валялся возле колесницы мертвым грузом – чудесный подарок, от которого никакого проку. Где-то слышалось отчаянное ржание квадриги и легкий шелест крыльев с дурным, знакомым до отвращения сладким ароматом…
Прохладный вихрь ударил в лицо, и запястья стиснули белые пальцы.
– Ну, Кронид, ты даешь, – выдохнул Гипнос, вытаскивая меня на поверхность. – К нему брат – в гости, а он развлекается.
Языки разочарованно дернулись следом, опали и отправились дожирать добычу – отчаянный вой стигийской твари еще слышался из горящих вод. Белокрылый почесал нос, заглядывая в расселину.
– А во дворце сплетничают, что ты ванну с нимфами принимаешь. А ты вона как… и не с нимфами.
Я молча тушил ладонями волосы – успели заняться от искр. Фарос обгорел по краям, местами пропалины были даже посередине. Сбросил плащ. Осмотрел ожоги на ногах – не сильные, играючи прошло.
– Танат где?
– В делах, – охотно отозвался белокрылый. Его хитон тоже успел подкоптиться, и Гипнос рассматривал пятна гари с недовольством. – А у меня во внешнем мире теперь дел нет, вот я и явился, а тут кони ржут и Флегетон посреди дороги пыхает.
И цари во Флегетон посреди дороги валятся. Я подошел к колеснице, взглянул раз и понял – хлам. Изделие тельхинов, пережившее половину Титаномахии, не вынесло норовистого подземного мира.
Поднял двузубец.
– …а тут еще ты такой висишь, ну я и думаю: хватит ему прохлаждаться, там же Посейдон, да и вообще… вдруг чем пригожусь!
Белокрылый в кои-то веки и правда пригодился. Метнулся во дворец за запасной упряжкой: кони были не из Гелиосовых конюшен, фыркали и пугливо мотали головами, когда я вставал на запасную же колесницу, но для одного выезда годилось. Новый фарос и даже сосуд с нектаром запасливый бог сна прихватил с собой.
А после всю дорогу еще в небесах страховал: «А то кто тебя знает, залезешь в огненную пропасть, только бы гостей не встречать».
На этот раз к вратам добрались быстро, и створки распахнулись от единственного повелительного жеста.
– Радуйся, бр…
Приветствие встало поперек горла валуном. Есть такой валун в бывших Темных Областях, а теперь Полях Мук. Валяется возле каменистого холма. Я пока их так и не приспособил – ни холм, ни камень.
Трезубец – первое, что бросилось в глаза. Он лежал в пальцах Черногривого так идеально, будто вырастал из руки, будто руку и трезубец нельзя было разомкнуть. Три острия заносчиво пялились вверх.
Туда же, куда глядел нос брата. Вернее, Владыки Посейдона – с высоты своего величия озирающего чужие владения.
Укрощенные иссиня-черные волосы лежали по сторонам властного лица покорными волнами, спадали на плечи, на гиматий цвета моря. В обруче, которым были перехвачены волосы, каплями сверкала бирюза.
– Радуйся, Владыка Аид. Что же заставляешь ждать гостей?
Он шутит – первая мысль. Кто шутит? – вторая. Третья: Ананка там наверху наверняка что-нибудь напутала со своей осью мира.
«И ничего не путала, – надулась пронырливая Судьба за плечами. – Ты лучше брата встречай!»
Да какого брата, это ж не голос Жеребца, он никогда так не стоял, так не говорил…
– В подземных владениях дураков не меньше, чем на поверхности. Слуги не сразу донесли мне, что ты почтил меня визитом. Их покарают. Жестоко.
В бороде Черногривого скользнула чуть заметная милостивая усмешка. Поверх его головы я оглядел ведущую к мосту над Стиксом тропу, заполненную заполошными, жмущимися к обочинам тенями. Возле моста стонал, держась за поясницу Харон, даже отсюда было видно, что губы сына Эреба выговаривают: «…Кроновы ублюдки».
– Спросил меня, что я тут забыл, – равнодушно бросил Посейдон, проследив мой взгляд. – Холопов нужно учить, Владыка!
– Его тоже покарают, – еще равнодушнее отозвался я. – Приказать подать тебе колесницу, о властелин морей?
Нет, не так изменился все-таки. Вон довольная ухмылка вылезла в бороду, хоть и скрывает изо всех сил.