Страница 126 из 131
Несокрушимые истины обиделись и ушли. Теперь шмыгают носом из дальнего далека и повторяют, что вот, никто же… не может же быть, чтобы Владыка – и…
Отражение в черных водах улыбается – улыбка усталая. Улыбка того, кто слишком долго гулял над двумя пропастями по нитке, а потом взял да и свалился.
Жаль, несокрушимые истины не останутся до конца. Чтобы увидеть в зеркале памяти того единственного, кто умудрился свалиться дважды.
В разные пропасти.
Двое, которых на самом деле быть не должно, тоже собираются уходить. Только посылают вопросительные взгляды: мы – точно есть? Битва закончена, и твое лезвие начинает идти по песку воспоминаний медленнее, и рядом больше ни жезла, ни шлема…
Точно, – киваю я. – Жезла и шлема нет. А вы есть. Вы были всегда и всегда будете. Не уходите, задержитесь еще. Сказки заканчиваться не любят, но я обещаю: у этой точно будет конец.
Я только не знаю в точности, каким он будет, но вы же задержитесь, чтобы услышать его со мной?
Пожалуйста. Мне очень нужно, чтобы вы слушали.
Потому что я никогда не рассказывал вам о своей клятве Стиксом, своем нелепом выборе, о костре, в котором сгорела сестра…
И о том, что Мойры бывают правыми не всегда.
Когда Эвклей доложил, что цепи, которыми сковали Таната, исчезли из кладовых, я только кивнул.
– Хорошо.
И хотя распорядитель явственно полагал, что ничего хорошего в пропаже нет, спорить он не посмел. Потопал по своим делам, бормоча под нос, что пора менять замки, а то скоро у меня дворец растащат.
Топал, правда, быстро. Понимал: я не зря который день сижу, рассматривая узоры на своем шлеме.
После того, как брат от души съездил мне по физиономии под Коринфом, на поверхности минуло семь дней, но тиканье в висках и сердце становилось все нетерпеливее, я опять начинал терять сон…
Кража произошла ко времени: пора было исправлять сделанную ошибку. Решать, какого цвета будет моя нить там, в сером доме на Олимпе.
«Что, невидимка, – устало подала голос Судьба, –не хочешь ждать, пока новая битва придет на порог? Нарываешься сам?»
– Владыки всегда нарываются. Разве нет? Бьют на опережение. Заговори с Зевсом, он может пояснить.
– Но ты не собираешься бить.
– А я – не Зевс и не Посейдон. Кроме того, я не знаю своего противника.
Судьба замолчала, только деликатно покашливала за плечом, пока я неспешно пристраивал хтоний на видном месте. Потом еще раздал поручения. Услал Гелло на западные окраины, Гипноса послал подальше без всяких причин. С Танатом пришлось повозиться, но и для него нашлось дело: «Это Арес, Убийца. Он вообразил, что ты должен ему за освобождение. Говорит, что смерть и война всегда должны идти вместе…».
Танат чуть сузил глаза, и я не стал воображать себе лицо Ареса, когда тот поймет, что заполучил себе такого спутника.
Все складывалось до отвращения хорошо.
Я нарывался как истинный Владыка: после короткого суда теней прогулялся на Поля Мук, поторчал положенное время возле Сизифа, потом завернул к Танталу, еще посмотрел, усердно ли грифы клюют Менетия и как горит Иксион. Под хорошее настроение похвалил усердствующих Кер.
Одна из Кер незамедлительно свалилась от удивления в котел с кипящей медью.
Потом я еще бродил по берегу Ахерона и наверняка попался на глаза большей части своего мира.
Когда и это не помогло – прихватил на кухне дворца медовых лепешек и двинул кормить Цербера.
Пес, учуяв мое приближение, приоткрыл глаза на правой голове. Зевнул левой пастью. Неодобрительно поглядел на плюхнувшуюся перед носом лепешку. Пошевелил лапой, потом на лепешку набросился и сожрал. Причем, посмотрел с недовольным видом. Поток теней не прекращался, и псина почти всегда была сыта, но нрав тифонова отродья не менялся: сколько ни дай – невкусно и мало.
Вторую лепешку Цербер принял в воздухе. Две пасти растерзали сладкое тесто на две равные части. Третья алая пасть обиженно клацнула челюстями.
Стонущие тени переставали стонать и торопились миновать зрелище, внушая самим себе, что ничего-то они не видели.
Правда, в подземном мире бывают не только тени.
– А отец своего орла в свободное время прикармливает, – наябедничал Гермес с высоты и с безопасного расстояния. – Сюсюкает, аж противно. «Только ты меня один и понимаешь…» А проклятая птица привыкла к печенке Прометея и от другой пищи клюв воротит.
Я швырнул еще одну лепешку, и Церберу пришлось подпрыгнуть, чтобы ее поймать. Между пастями завязалась короткая потасовка, вследствие чего лепешка была разорвана в клочья, а пасти недовольно вывалили языки.
– Смотрю и удивляюсь, – продолжил вестник, – у него лепешек от теней – вон, сотня лежит. Чего он за этими прыгает? Про запас?
Следующая лепешка улетела к вратам, Цербер заколебался – пристойно ли такое для солидного стража ворот, но потом все-таки понесся за добычей, распугивая попутно унылые тени.
Гермес засопел сверху. Хотел, видно, сказать, что я тоже нашел единственного, кто меня понимает.
Передумал.
– Новости? – спросил я, извлекая из сумки еще лепешку. Пальцы были липкими от меда, приходилось вытирать куском холстины.
– Самые утешительные. С Писой и ее царем все шито-крыто. Жениха казнили…
– Знаю. Были богатые жертвы.
– Про участие Посейдона никто не узнал. Кроме олимпийцев, конечно. А они уже и Зевсу растрепали… Пелопс собирается участвовать в гонках с Эномаем, сынка моего подкупить хочет. Полцарства обещает.
– Не отдаст, – пожал плечами я, посылая в воздух следующую лепешку. Она плюхнулась рядом с грудой приношений от теней. Цербер обнюхал на вид одинаковые кушанья, мою лепешку сжевал, а в сторону остальных гребнул лапой.
– Ай, я сам думаю, что не отдаст. Но я все-таки сказал сыну, чтобы соглашался. Перепилит ось у колесницы этого Эномая… и концы в воду. Царь окажется в твоем царстве…
Я кивнул. Если сын Ареса никому не сможет рассказать, что в предпоследней гонке колесницей правил не он, – для меня же лучше.
Впрочем, Гермес что-то не о том болтает.
– Что Посейдон?
– А… – племянник многозначительно прищелкнул по горлу. – Не просыхает. Аполлон ходит растерянный, Гера тоже какая-то пришибленная. О заговоре пока можно забыть. Правда, есть одно… ну, кто ж мог подумать, что он так…
Я вышвырнул, не глядя, последнюю лепешку и впервые повернулся к племяннику. Тот держался на почтительном расстоянии и прятал глаза.
Еще и смущенно вертел кадуцей.
– Ну?
– Ну, если вкратце, то Посейдон теперь зол на Ареса. Эномай-то его сын. А Эниалий не смог не подколоть дядюшку: завел еще разговор о том, что в море на колесницах не очень-то разъездишься, вот навыки и теряются. Посейдон от злости наполовину протрезвел и стал искать, как насолить Эниалию…
– Ну, и что?
– И ухватился за первый попавшийся случай. Арес сейчас выступает против Диониса. Помнишь, я говорил тебе, что Вакх рвется на Олимп? Ох, как рвется. Главное – и ни в какую. Кого хотите из Дюжины выкидывайте, но я там должен быть обязательно! Воображаешь, Владыка?! Да он еще Гефеста до такого состояния споил – тот почти согласился, только тут вмешалась Афродита. Ей-то совсем не улыбается, чтобы муж – и второстепенное божество. А мой ушлый братец уже и к Деметре присматривался – мол, зачем ей трон, все равно ж на Олимпе почти не бывает. И к Артемиде – правда, к ней недолго, с ее-то нравом. Про меня тоже ничего не сказал.
Небось, боялся, что после этого тирс исчезнет. Или еще что-нибудь.
Интересно, а предложение насчет меня прозвучало? Судя по косой усмешке Гермеса – прозвучало, правда, не из уст Диониса.
– Ну, и что?
– А то, что до этого у Диониса не было серьезной поддержки. А тут вдруг Посейдон назло Аресу заявляет: а давайте дадим мальчику трон! Никто особенно и не удивился: Посейдон в последние дни дружен с вином и его хозяином… Ну, а за Посейдоном потянулся Аполлон, за Аполлоном – его сестрица, Гефест тоже поддержал братика… и такое началось! Чуть до мордобоя не дошло, то есть, кое-кто так уже собирался…