Страница 114 из 131
Теперь ясно, почему он все никак не успокоится. Если он обнаружил свой гнев тогда при всех…
– Песни – не мой жребий, Мусагет. Мой – тени, подземелья и чудовища. Поступи как поступают аэды и выдумай концовку для стихов сам. Обратись к Оссе-Молве, и она скажет, что любовница Зевса была нехороша собой. Или что она назвала имя другого в момент любовного пика. А может, любовным восторгам помешала ревнивая Гера – всем ведь известно, как она печется о сохранности своего домашнего очага.
Аполлон, склонив голову, прислушивался к струнам кифары. С нагловатой улыбочкой.
– Ревнивая жена? Хорошая концовка, только самую малость не подходит к мелодии. Вот если бы – ревнивый муж…
– Какой безумец рискнет помешать Громовержцу в момент страсти?
– Да, – спросил Аполлон у кифары, - какой? На поверхности, думаю, он бы все равно не остался – после такого… скажи, Владыка, а в твоем царстве его нет?
Я молча смотрел в стену. Тяжелым, давящим взглядом, под которым у подданных сами собой начинали гнуться поясницы. Сребролукий брезгливо рассматривал пятно плесени и поганку на тонкой ножке возле своей правой сандалии.
На фоне пола сандалия и нога в ней казались вызывающе прекрасными.
– Не люблю многословия, – заговорил я тихо. – Не люблю ненужных намеков. Ты пришел сюда искать концовку для своей песни? Ревнивого мужа?
Аполлон спрятал кифару в складки плаща и одарил холодной улыбкой.
– Я пришел искать встречи с тобой, Владыка. Чтобы спросить: разве ты пылаешь такой любовью к Зевсу…
Глаза. Ах, вот чего не заметил – глаза распахиваются, ища моего взгляда. Отчаянно мечут серебряные, не знающие промаха стрелы.
А в глазах – Посейдон.
В расшитом жемчугом гиматии.
«Да какие слова?! Посмотри ему в глаза – и все. Зевс зарвался! Зарвался! Аид не может этого не понимать! Брат не слепой – он понимает, что это нужно решать! Одним ударом! Нам, а не кому-то!
Он же должен понять свою выгоду…»
– Почему пришел ты? – спросил я. – Не Посейдон?
Идеальной формы бровь взлетает вспугнутой ласточкой.
– Это вызвало бы ненужные подозрения. В глазах Громовержца. Я ведь уже говорил, что в последнее время он стал чересчур подозрительным. А Черногривый все-таки – Владыка…
И как Владыка научился осторожности? Нашел посланца – племянника с луком и кифарой, как будто внезапный спуск Сребролукого под землю никаких подозрений вызвать не может.
А заманчиво все-таки. Не один на один, как тогда, а – трое на одного, как в старые времена. В прошлый раз расклад не подвел.
Брат, если бы я знал, что ты так далеко зашел в ненависти к Зевсу – я бы плюнул на свое уединение, выбрался бы к тебе в гости. Отговаривать бы стал. Ладно – Аполлон, он никогда умом не отличался, но ведь ты хотя бы должен понимать, против кого идешь.
Эй, Мусагет, ты умеешь читать взгляды? В моем сейчас – Титаномахия. Много Титаномахии, на сотни песен хватит, так что пользуйся.
Распотрошенное молниями небо. Отшатывающиеся враги, растрепавшиеся волосы юноши, стоявшего на воздухе… Ах да, еще Тифон, к которому никто из вас даже приблизиться не посмел.
– Вы не знаете, с кем воюете. Даже если я присоединюсь к вам. Даже если к вам присоединятся остальные из Дюжины, вы ничего не поделаете с Зевсом.
Аполлон явственно снисходил. С улыбкой протягивал мудрость на раскрытой ладони закосневшему в своем подземелье дядюшке.
– Крон тоже казался неуязвимым. Со своим серпом. Но иногда дюжина воинов не стоит одного невидимки.
Ананка объявилась и довольно гоготнула из-за плеч. «Вот так, Кронид. Посадили в лужу – сиди и получай удовольствие. Ты считал своего среднего братца дураком? Он далеко не дурак, хотя вовсю им притворяется. Ты им не нужен, невидимка.
Он пришел просить хтоний!»
«Хтоний! – Посейдон там, в глазах Аполлона ударил кулаком о ладонь. – Они убили Медузу! Они говорят: наступила эпоха героев, когда малые сделаются великими! Говорят: зачем сражаться самим и самим истреблять нечисть? Давайте дадим смертному меч, сандалии, шлем – и он справится не хуже бога… И он справился. Шлем на голову – и исподтишка. Не сражаясь напрямик! Но они – они дураки. Они все страшные дураки. Жаль, брат сидит в своем подземелье. Он бы наверняка догадался, что шлем можно использовать не только против Медузы… Воспой героев, племянник!»
Воспой героев, Мусагет, воспой. Наверняка они будут убивать своих отцов и свергать своих братьев. Может, вонзать им ножи в спину исподтишка. Новая эпоха началась.
Бой с Кроном был открытым. Настоящим. Там только была маленькая подлость, вовремя совершенная кража, но схватка была прямой. Теперь вот с легкой руки смертного Персея – и схватки уже не нужны.
Надеть шлем, ударить в спину, почему мне это за годы в голову не пришло?!
– Тебе совсем не обязательно участвовать, о мудрый…
– Только поделиться невидимостью, как с тем героем… с Персеем? И что вы предложите в обмен?
Не спрашиваю, что вы собираетесь делать с Зевсом. Картинка в твоих глазах выразительнее любых песен, племянник: дремлющий Громовержец (ах, еще и дремлющий, для полного сходства с Горгоной? Голову вы ему отсекать не станете?) раскинулся на ложе, опустил руку на верный колчан, и вот колчан вдруг пропадает из виду, из невидимости появляются цепи, опутывающие запястья, ноги, захлестывающие шею спящего…
Потом – черная пасть, за которой вздымаются скрюченные нетерпением руки: дождались, когда ненавистный гонитель разделит их участь.
– Морской престол останется свободным.
«Ты ведь любишь море?» – вопросительно звякнул в голове серебристый голосок прошлого. Подумалось некстати: наверное, Персефона тоже любит. В любом случае, больше, чем подземный мир. За первой мыслью по капле сочилась вторая: и Деметра не будет против, прекратится проклятый отсчет «четыре-восемь-четыре»…
А над Тартаром сядет другой – сын того, кого они туда запихают.
Отпирающий Двери Аполлон станет Запирающим Двери. Лук и стрелы сменят двузубец. А в подземелье набегут толпы влюбленных нимф, муз и скульпторов с аэдами.
Мальчик-то рвется к власти, ой, рвется. Сообразил, что лучше такая вотчина, чем никакой.
Если бы только еще Ананка не строила там, за спиной, из себя насмешника-Мома. «Правда, –сюсюкает Ананка Правдивая Ложью. – Заманчивое предложение! Только удели хтоний, или лучше – надень сам его и пристукни спящего Зевса, сбрось его в Тартар… А потом получишь море со всеми его богатствами, перестанешь быть ненавидимым, заживешь в почете… посмотри – Аполлон тебе смотрит прямо в глаза! Он говорит правду! Соглашайся, а, невидимка?»
Да. Он говорит правду, заносчивый племянник, лучник и любимец муз. Говорит правду, которую знает, поэтому и смотрит только в глаза, выполняя наставление Посейдона.
А Посейдон там, в прошлом – в глаза Аполлону не смотрит. Будто боится, что я могу вглядеться слишком пристально и словно в двойном отражении прочитать, что там, в этих владычьих глазах. А что там, Жеребец?! Почему ты не явился ко мне сам под благовидным предлогом, брат? Почему прислал Аполлона, который с такой напыщенностью повторяет ту часть правды, которую вы ему уделили? Что ты забыл ему сказать, брат мой?! Что – там, у тебя в глазах, что ты не захотел показывать мне?!
Я скажу тебе, Владыка Морей. Там – простая истина о том, что мне недолго сидеть на твоем освободившемся престоле. Потому что если я сяду на него – ничто не сможет обезопасить тебя от участи Зевса. Почему тот, кто из третьего стал вторым, не захочет быть первым?! Ты всегда хотел быть первым, брат, ты будешь судить меня по себе, ты будешь опасаться от меня того же: удара в спину и заключения в Тартар. Конечно, ты можешь взять с меня клятву водами Стикса… но кто поручится, что я не сумею ее обойти?
И у меня есть шлем-невидимка – средство, чтобы стать великим.