Ермак

«О чем думает он? Может быть, играет двойную игру? — тревожился паша, но строгое и невозмутимое лицо Девлет-Гирея внушало доверие. — И не его ли крымчаки тут же с нами страдают?» — успокаивал себя Касим-паша.

А в эту самую пору Ермак с казаками напирал на Андрея Бзыгу:

— Турки пристали, изверились, они чуют, что канава станет их могилой. Степи пожжены, нет корму для коней. Всем скопом навалиться на них и посечь-порубить врага саблями!

Выставив дородный живот, атаман хмуро разглядывал станичников.

— Чи вы посдурели вси, чи хмельные! — сердитым басом гудел он. — Их хмара, а нас сотни. Рук не хватит порубать. Терпеть надо!

— Чего терпеть, ежели сердце огнем пылает! Земля поругана, казачество ждет! На реке Дону более двух тысяч полонян на каторгах гребцами, нас ждут не дождутся. Подай руку, вместе подымутся и будут орду бить!

— Нельзя! Слушать меня, атамана, казаки! — закричал Бзыга.

Ермак и Кольцо ушли с майдана мрачными.

«Не тот атаман! — думал Ермак. — Кому служить, не разберешься!» — и не утерпел, ударил себя в грудь:

— Мы же русские!

— Русские! — твердо ответил Кольцо. — Каждой своей кровиночкой!..

3

За ордынским станом, на восток, на всем протяжении Переволоки лежала необъятная ширь до самой Волги. Тут на плато, между Доном и великой русской рекой, пролегал старый путь, издревле известный, и всегда из восточных стран на Русь через эти места шли караваны. В логу, где шумела рощица, таилось самое заманчивое в этой печальной пустыне — колодцы «Сасык-оба». Здесь путника ожидала тень, прохладная вода и отдых.

Вторую ночь Ермак с казаками стерег тут ногайцев: знал он, — раз идут турки и ордынцы на Астрахань, непременно навстречу им потянутся переметчики. Тут и ловить их!

За курганом, с подветренной стороны, лежали Ермак и Гроза, Иван Кольцо да Богдашка Брязга, а с ними десятка три удалых станичников. Ночь простиралась звездная, тихая, не слышалось воя назойливых шакалов, не шелестели травами тушканчики. Казалось, вымерло все в бескрайней пустыне, только в неверном лунном свете, догоняя друг друга, подпрыгивая, двигались темными легкими шарами перекати-поле.

Глядя на них, Гроза вздохнул:

— Рано ныне подошла осень. Смотришь, растет такой круглый куст на ломком стебельке, созревают на нем семена, и тогда отсыхает этот стебелек, налетает ветер и гонит-гонит день и ночь без передышки по степи перекати-поле… Взгляни, какие звезды! — мечтательно посмотрел казак на темное небо. — Вот и колесница царя Давида поднялась краем из-за кургана! — показал он на Большую Медведицу и сладко потянулся. — Лежу, а сам думаю: вот покончим с ордой да и на Волгу! Чую в своих жилах горячую кровь, никак ей не угомонится. А тут, на станице, Бзыга да заможники тянут из нас жилы. И у нас на Дону неправда завелась. Эх!..

Ермак хотел отозваться, много и у него накопилось против Бзыги, но в эту минуту на кургане вспыхнули зеленые огоньки.

— С нами крестная сила! Гляди, покойник из могилы выбрался! — взволнованно прошептал Брязга. — А может, это неприкаянная душа? Убрался человек со света белого без молитовки и креста.

Ермак поднял голову, вгляделся. Курган смутно темнел в слабом свете ущербленного месяца, а на вершине его и в самом деле то вспыхивали, то погасали зеленые огоньки.

— Бродит, нечистая сила. Глянь-ко! — схватил он Грозу за руку.

— Волк! Сейчас спугну! — отозвался Гроза и взялся за саадак со стрелами.

Но огоньки померкли, над степью пронесся прохладный ветерок, звезды стали бледнеть.

— Скоро утро! — задумчиво сказал Брязга. — Соснуть, братцы, да не спится.

На востоке заалела полоска зари, тишина кругом стала полнее, глубже. Чуткий на ухо Ермак вдруг уловил неясный, смутный звук. Знакомое безотчетное чувство тревоги охватило его. Он припал к земле. И опять тихие певучие звуки повторились, они росли, крепли, наливались сочностью и приближались. Теперь отчетливо переливались погремки-бубенчики.

— Браты! — вскочил казак. — Караван идет!

— Брязга насторожился.

— Верно! — подтвердил он. — Купцы из Ургониша идут на Русь. Слышно — арбы, верблюды ревут…

— Нет, братики, то не из Ургониша купцы, из Астрахани к туркам торопятся ногайские переметчики. Ну, братцы, не зевай!

— Оттого ночью воровски идут, что Касим-паше дары везут!

Заря охватила полнеба. На золотом фоне ее с востока по тропе приближались темные точки; они росли, близились, и наконец, верблюд за верблюдом, показался большой караван. Казаки взметнулись в седла и убрались в балочку. Ермаку все видно… Вот из-за кургана, ритмично покачиваясь, показался огромный верблюд. Сбоку в люльке белеет чалма карамбаши. Он что-то монотонно поет.

Длинной цепью верблюды тянулись к колодцу «Сасык-оба». Они ревели, медленно поворачивая головы на долговязых шеях. Туго набитые мешки и тюки покачивались в такт движению по обе стороны вьючного седла. Седобородые купцы в пестрых халатах и белоснежных чалмах дремлют, а неподалеку от них на горбоносых ногайских конях джигитуют всадники с копьями. Нежный звон бубенчиков усилился, — караван подошел к глубоким колодцам. Карамбаши повелительно прокричал своему головному верблюду:

— Чок!

Животное огляделось и тихо опустилось на землю. Вожатый, в стеганном бумажном халате, проворно выбрался из люльки и стал покрикивать на слуг.

То и дело раздавалось резкое, властное:

— Чок! Чок!

Один за другим опускались верблюды, и караванщики быстро разгружали кладь. Из своего паланкина выбрался толстый купец в халате, шитом золотом, и шароварах малинового бархата, в зеленых сапогах из ослиной кожи с загнутыми носками. Важно переваливаясь, он, не торопясь, пошел в тень. За ним потянулись другие купцы.

Ермак приготовил аркан. Эх, только размахнуться и захлестнуть жирную шею купца! Казачьи кони нетерпеливо перебирали ногами, тут бы и…

Но в эту самую минуту, поднимая пыль, к роднику «Сасык-оба» вынеслась на рысях казачья сотня. Впереди на черном коне-звере показался Андрей Бзыга в красном чекмене.

«Опередил, и тут опередил!» — раздраженно подумал Ермак и, оборотясь к станичникам крикнул:

— За мной браты!

Ногайцы пали на колени и, подняв вверх руки, заголосили на разные лады:

— Алла! Алла!

Жирный купец в малиновых шароварах, низко приседая, залопотал.

Бзыга подбоченясь, сощурил зеленоватые глаза и сказал важно:

— Ага, послы ногайские к царю следуют…

Купцы униженно били лбами в землю. Стражники побросали копья и, опустившись на колени, завопили:

— Господин будь милостлив! Мы подневольные!

Тут и Ермак сорвался и вынесся из укрытия на разгоряченном коне. Его дончак злобно заржал, поднялся на дыбы, готовясь растоптать врага. Но Бзыга вымахнул сабельку, синим огоньком блеснула полоска булата.

Не трожь! — багровея, закричал он Ермаку. — Не видишь, послы едут на Русь! Царь задирать не велел.

Глаза атамана потемнели, прочел в них Ермак непримиримую ненависть. Гроза скрипнул зубами и сказал хмуро:

— Опять ты, атаман, поперек нашей дороги стал!

— Говоришь много! Гляди, пожалеешь! — пригрозил Бзыга.

Ермак оглянулся на своих. Крепкие, загорелые, они, как дубы, вросли в седла. Вояки! Гляди, рука Богдашки Брязги крепко сжимает рукоять сабли. Но он и товарищи притихли, опустили глаза в землю. Укротил их всех окрик атамана — сильна его власть!

Степенно и твердо сказал Ермак атаману:

— Чую, не послы это, а переговорщики из Астрахани едут челом бить Касим-паше.

— Не твое дело! — властно сказал атаман. — Я тут набольший из вас и мне только положено знать обо всем… Эй, купцы, к вам мое слово! — Бзыга спрыгнул с коня, подошел к седобородому и стал с ним вести речь по-ногайски.

Ермак и его втага свернули в строну. В караване опять началось обычное оживление: почуяли астраханцы свою руку. По приказу седобородого, на ковыль раскинули мягкий, пушистый бухарский ковер. На него разостлали дастархан, слуги принесли медные кумганы, расставили серебряные чаши. Налили свежего кумысу, положили салмы, баранины, круту. У колодца зажгли костры и стали жарить на углях баранину.