Притчи

Странник поднялся с земли, выломал прутик и подал иноку:

– Гони ее на монастырский двор. Сколько раз в день ее доить будешь?

Инок тоже поднялся с пенька, принял прутик:

– До заутрени, раз, после обедни, два, и на вечерней зорьке.

Странник вздохнул:

– Э-эх, скольких детишек этим молоком можно было бы выкормить. Солдатиков отечеству.

– Верно, – опустил глаза инок. – Да нет дела важнее, чем восхваление Бога.

– Богам нужно отечество. А отечество без защитников погибает.

– Но и молитва защищает, – подвел глаза к небесам инок.

– Защищала, – согласился странник, – против монголо-татар. А защитит ли против ядерных боеголовок?

– Посмотрим, – сказал инок.

– Поглядим, – согласился странник. – Да как бы не проглядели.

На том инок и странник разошлись. Странник в котомку спрятал кружку, вскинул котомку за плечи и скрылся на лесной тропе среди деревьев, а инок, погнал коровку, более поглаживая, чем похлестывая прутиком, за монастырскую стену.

22-23.10.2003 г.

Врата мира

Пара троек котов с облезлой, свалявшейся шерстью шло по пустынной улице за катафалком мадам. Коты эти были не из тех, что обитали в ее квартире, а бродячие, бездомные и дворовые, которым она выбрасывала остатки жирных обедов своих домашних котов. Их было семеро, истинных хозяев квартиры, а она, домовладелица, как ни верти, состояла у них в услужении. Для них стояли диваны и кресла для них, были расстелены ковры и подстилки, готовились специальные кошачьи кормежки и два раза в неделю прибирала пожилая домработница, тихо кляня про себя всю эту кoтoвасию. Иногда коты дрались, и тогда их разнимали собаки: у мадам жили еще три собаки – собачонки немыслимых азиатских пород, любимое лакомство корейцев. Сама мадам состояла в обществе защиты животных и активно боролась за их права. На ее счету числилось несколько тяжб с особами, уличенными в дурном обращении с братьями меньшими. И особам этим не поздоровилось. Она подбирала брошенных котят и отвозила в приют для беспризорных зверюшек, а однажды спасла еще слепой выводок от участи быть закрытым в землю.

Мадам жила одна, не считая, естественно, этого зверинца – объекта ее волнений и опеки; претенденты в мужья в доме появлялись и исчезали чаще, чем эти коты.

И вот кошачья масленица кончилась в одночасье: мадам вынесли ногами вперед. Домашние питомцы разбежались, куда глаза глядят, и, не приученные к улице, канули в неизвестность. На кладбище провожать пошли только бездомные, бродячие, облезлые коты, да и те по дороге исчезали один за другим.

А душа мадам приблизилась к эфирным высотам и готова была в упоении возноситься выше, туда, где эфир становился легче и лучезарнее, но натолкнулась на полупрозрачное, почти невидимое, однако плотное облако, в высоты эти ея не пропускавшее. Она попыталась обогнуть его, слева, справа, но только различила слепленных, свернутых в клубок прелестных существ, напоминающих эльфов, вернее, малышей эльфов от трех до пяти лет, с голубыми, розоватыми, зеленоватыми трепетными прозрачными крыльями. Эти призраки эльфов не сводили с нее своих не по-детски печальных глаз.

– Что вам надо?! Кто вы?! – взмолилась обессилившая в тщетных попытках прорваться душа мадам

– Мама, мамочка! – загалдели призраки-эльфы, и от этих слов ей стало так тепло и приятно, как не бывало даже тогда, когда самый пушистый из котов забирался на колени и заводил свою ласковую песню. – Мы твои дети! – и шумно забили, забили крылышками так, что поднялась белая искристая пыль. – Девочки, – сладко пропели они, и им вторило плывущее эхо, – и мальчики!

– Какие дети? У меня не было никаких детей! – встрепенулась душа мадам.

– Были, были! – зарокотали дети, – были и есть. Ты же нас видишь!

– Вижу, – сжалась душа.

– Только мы не рождённые. Так и останемся не рождёнными среди небесных кущей, сиротами в надоблачных широтах… и меридианах. Ты нас не захотела…

– А с пап не спрашивается? – попыталась защищаться душа мадам.

– Мы подождем и пап, – мечтательно вздохнули души, не ставшие детьми. – Папа. Так хочется познакомиться. Мы ведь могли с ним ходить на рыбалку или за грибами… Не пошли. Потому что последнее слово всегда было за тобой, мамочка!

– Ах, – поникла душа мадам,– а чем бы я вас кормила?

– А что это такое: кормила? – удивились детские души.

– Какие же вы наивные!

– Наивные, наивные, – воспрянули они. – Мы ведь даже не дети, мы будущие дети!

И вдруг потемнели, как темнеет небосвод, когда его заволакивает дождевая туча.

– А-а-ах, не будущие!.. Не быть нам, уже не быть… коль мы встретили нашу матушку не на земле, а на небе.

И туча на глазах стала чернеть. Душа мадам теперь не видела, куда же ей двигаться, чтобы пройти в те высоты, манившие из-за тучи короной сияющих всеми цветами радуги лучей. С разных сторон одновременно до нея донесся усталый голос:

– Чтобы пройти, надо сначала пропустить других. А ты не пропустила, ты – мать, врата в мир земной. Ты. Тех, кто любил бы тебя и ты бы любила.

– Виновата наука, медицина, общество, геноцид в стране! – завопила душа мадам.

– С каждого спросится свое, – отозвался голос. – Ты ответь за себя.

– Чем бы я их кормила?

– Но котов же ты чем-то кормила! И вырезкой, и сметаной! – громыхнул голос.

– Неужели у моих детей больше нет шансов быть? – ужаснулась душа мадам, будто до нее что-то дошло.

– Души-сироты… Кто их усыновит? Но тому вдвойне воздастся.

Душа мадам разорвалась от жалости и боли; обрывки ея неожиданно вразнобой прокричали: «Мяв-гау-у-у!!!» – и попытались слепиться, чтобы сделать еще попытку прорваться в эфирные высоты. Разогнались, ударились о плоть почерневшей тучи, таившей призраки душ детей, и рассыпались в прах.

За гробом не шло ни одного кота. Да и не было уже никакого гроба. Лишь клок черного дыма, отрыгнувшийся через трубу крематория.

9-14.05.2003 г.

Дорога домой

Памяти Коренёвского священника Петра Ивановича Маркова,

убиенного под оркестр на Бутовском полигоне в

феврале 1937 года. Канонизирован в 2006.

Перовкурсников физико-математического факультета поселили в общежитии через дорогу от Матросской тишины. Удивительно, совсем рядом по Стромынке проходит трамвайная линия, от тяжеловесных внуков конки дребезжат стекла в рамах и подрагивает бахрома на абажурах, а печально известная улица Матросской тишины никогда не выходит из тягучего полусна, будто окраина вымершего уездного захолустья. Впрочем, окна общежития, бывшей Екатерининской богадельни, выходили как раз на Стромынку, и о тишине в комнатах, где жили по восемь душ, можно было только мечтать.

Татьяне досталась койка и тумбочка у окна, смотревшего во внутренний двор здания, построенного буквой «П». Посредине двора островом возвышалась церковь, – бывшая церковь, однокупольная, с одним крыльцом, без боковых дверей. Крест с купола давно был снят, золотая обшивка ободрана, а на двери прибита табличка, сообщавшая, что это архив. Вид у церкви был сиротливый, как у пригожей девицы в обносках с чужого плеча на принудительных работах. Татьяна ее так и прозвала: «сиротинка».

Ездить на занятия – путь неближний: почти час по трамваям, метро, автобусам столицы. А столица-матушка безразмерная, кого хочешь измотает, даже молодую, полную сил, застоявшихся в провинции, душу. Да еще если она каждый вечер возвращается в комнату, где семь таких же нерастраченных Софий Ковалевских без конца хлопают дверью и где их не ждет ни ужин, ни стакан чаю – и ни потопаешь, не полопаешь: обо всем надо позаботиться самой, претерпевая волчий голод, когда сдается, быка проглотила бы, набросилась, съела, да еще заела-запила чем-нибудь.