Страница 13 из 14
Старые песни времён своей молодости нам пела наша прабабушка Вера Дмитриевна, для нас – просто баба Вера. В детстве всё схватывается на лету. С ней мы ходили на пикник на Заячью поляну. Это была для нас самая дальняя прогулка по светлому берёзовому, а у самой поляны – сосновому лесу. Мы шли по песчаной дороге, собирали букеты, любовались деревьями, слушали ветер, который наклонял верхушки высоких берёз и шелестел листьями. На Заячьей поляне у нас было свое брёвнышко, рядом с которым бабушка расстилала полотенце и раскладывала провизию. Она прошла всю Отечественную войну военврачом-эпидемиологом, и в её речи часто проскакивали военные словечки. Мы приступали к трапезе, голодные после долгого пути съедали всё, что она прихватила с собой, оставляли белочкам кусочки сыра, а птичкам – хлебные крошки.
Баба Гуля готовила меня в первый класс: с боем заставляла читать книжки вслух ровно полчаса. Это для меня было самым страшным наказанием. Но потом я не раз благодарила её, когда запоем читала романы Жюля Верна, «Три мушкетера» Дюма, и всё больше и больше, в основном американской литературы, – книги, которые мне на стол подкладывал папа. А начиналось всё на даче с чтения по слогам с бабой Гулей.
Дедушка называл её Грушенькой или Гурочкой, а полное её имя было – Августа Михайловна. Её красота и очарование заключались в честной и светлой душе и в чудных больших карих глазах. Волосы она строго зачесывала назад и собирала в пучок – с такой прической она ходила всю жизнь. В семье есть портрет бабушки 1932 года, нарисованный дедушкой, когда они только поженились, – в молодости она была красоткой. На даче дедушка спал в маленькой комнате и, когда просыпался, сразу звал бабушку, чтобы поцеловать. Потом дедушка надевал свою знаменитую полосатую (зелёную с чёрным) выходную пижаму и шёл открывать дверь на веранду и на открытую веранду. На открытой веранде по всему периметру в деревянных ящичках росла и цвела настурция с круглыми ладошками-листьями и огненными цветами. Мне всегда казалось, что это кольцо из огненных цветов охраняет наш дом. Дедушка на даче любил рисовать букеты на открытой веранде. Но прежде долго гулял в одиночестве по полю и на опушке леса – собирал цветы. На открытой веранде начиналось таинство составления букета. Там стоял железный столик, очень подходящий для его постановки. Выбирал вазу или кувшин и ставил цветок к цветку, веточку к веточке – приглашал бабушку на совет и, как ни странно, иногда нас с Анютой.
Я часто стояла у него за спиной и смотрела, как он работает прозрачной акварелью. Один раз я вдруг почувствовала, что очередной букет, который он рисовал, будет принадлежать когда-нибудь мне.
Дедушка как будто прочитал мои мысли и спросил: «Дашенька, как ты считаешь – заканчивать мне его или оставить так?», и я его уговорила оставить – уж очень он мне нравился – прозрачностью и незаконченностью. Так и вышло, что этот букет попал ко мне и напоминает о дедушке.
У бабы Гули была страсть – сажать цветы – это были и маргаритки вдоль дорожки к сараю, и пионы между гамаком и малиной, и поляна нарциссов перед домом, большая клумба с флоксами, и огромное множество других цветов. Однажды бабушка решила совершить подвиг – выкорчевать огромный пень с корневищем перед домом. Хотела на его месте посадить нарциссы. Пока у нас был дневной отдых, мы с Анюточкой прилипли к окну и наблюдали за бабушкой. Она делала подкоп под корневищем гигантской сосны, видимо спиленной бывшими хозяевами. Бабушка билась не на жизнь а на смерть, и, наконец, корень немножко поддался и качнулся, тогда она позвала нас, и мы все, поднатужившись, толкнули, и он перевернулся. К нашему ужасу на дне образовавшейся ямы ползла змея – полоз цвета дождевого червяка с голубым зигзагом на спине. Этот трепет страха я помню до сих пор. Но бабушка спокойно сказала, что это мирный и слепой полоз и он не кусается. Мы были в восторге и устроили папуасские пляски вокруг поверженного монстра да ещё жилища мерзкой змеюки.
Я обожала ирисы. Они, на мой взгляд, – самые загадочные и изысканные цветы. Из Москвы на дачу я привезла тёмно-лиловый ирис. Я посадила его на самом красивом месте участка в песчаную почву недалеко от старой яблони. Может быть, он до сих пор там растет. Конев Бор стал для нас праздником, который всегда с тобой. В самых чудесных снах мне снится дача.
Гроза
Папа, как всегда, приехал на дачу в пятницу вечером. Мама была в экспедиции. Я думала – почему она не может бросить экспедицию и навестить меня? Но папа каждый раз говорил, что она скоро приедет. Мы с Аней-Баней ходили его встречать до уголка – где была дача Татуновых и дорога поворачивала к станции. Когда он появлялся из-за деревьев, у меня радостно что-то ёкало в сердце, и мы с Анютой бежали ему навстречу целовали его в щёки и висли на поясе. Он доставал из портфеля шоколадные конфеты и угощал нас, после этого он говорил: «Ну – двигаемся вперёд!», и мы шли вперёд в сторону дачи. Я ему рассказывала, что происходило за неделю – о наших с маленькой Анюточкой приключениях. С маленькой, потому что её маму – мою тётю тоже звали Анютой.
Папа всегда привозил с собой чего-нибудь вкусненького к чаю – круглые печенья в коробке или конфеты. А бабушке отдавал замороженную курицу и мясо. Она складывала всё это в морозильник. Папа шёл в дом поздороваться с дедушкой и со всеми домочадцами, а после этого мы отправлялись в сарай.
В сарае он открывал два окна в сад, чтобы выветрить сырость. Я ставила заранее собранный букетик в кувшин с водой, показывала свои рисунки, нарисованные за неделю. Это были в основном принцессы в невообразимых нарядах. Папа был доволен, но говорил, что лучше было бы рисовать натюрморты. Он закончил МАРХИ и работал в одном из Моспроектов, дома рисовал необыкновенные картины. Как-то раз, уже в конце жизни он с сожалением признался, что ему надо было поступать в художественный институт. Папа приезжал уставший после работы и долгой дороги на электричке и ложился отдохнуть на диван, а мы с Анюточкой ворковали вокруг него.
Анюточку – мою двоюродную сестру мой папа любил и прозвал Аней-Баней и ещё – Банифацием. Ей это очень нравилось. Ей тогда было пять лет, а я готовилась идти осенью в первый класс. Она была «шалуньей и плутовкой» с честной и открытой душой. В карих глазах сквозила хитреца и кокетство. Она тоже показывала папе свои рисунки в стиле Миро. Папа ее хвалил.
Раздавался бабушкин голос: «Ужинать!». Все собирались на ужин на закрытой веранде. Иногда варили глинтвейн или открывали бутылку вина. В сумерках зажигали фонарь над столом, очень красивый и таинственный, привезённый тётей Анютой и дядей Ваней из Египта. Мне казалось, что наша веранда – такая же красивая и таинственная снаружи, как этот фонарь. Завязывался шумный разговор. Нам с Банифацием разрешали посидеть подольше. Но нам были скучны взрослые беседы. Мы шли на открытую веранду и наблюдали за ночными насекомыми, прилетающими на свет старого фонаря, висевшего над металлическим столиком. Там мы впервые увидели огромных ночных бабочек с серо-сизыми крыльями и чёрными глазками на передних крыльях. Они были пушистыми от пыльцы. Дедушка и мои родители собирали бабочек. Но мы им ничего о них не сказали, нам хотелось, чтобы наши бабочки были живыми.
Папа перед сном приходил сказать «спокойной ночи» мне и Банифацию и предупредить, что завтра мы идем в поход, и шел в сарай делать зарисовки в альбомчике и спать.
Утром папа сказал: «Махнем в Можайск!», и мы, прихватив Бани-фация и ничего никому не сказав, махнули. Шли через поле в сторону деревни. Вокруг колосилась пшеница, среди неё вспыхивали ярко-синие пятнышки васильков. Над нами висел, как бисеринка, жаворонок и пел нежную песню. Настроение светилось и ликовало, как может быть только в детстве. Я поняла, что мы, наконец-то, идем смотреть плотину. Её почти не было видно с холмика по дороге на речку – так она была далеко. Холмик этот образовался во время войны – рядом с ним были две огромные воронки от разорвавшихся снарядов.