Страница 9 из 13
Глава VII. Донбасс и Приднестровье: найди десять отличий
«Пиши правду»
В мае 1991 года я впервые поехал в журналистскую командировку в Молдову. Кишинев казался по-южному беззаботным и приветливым. В утопающих в зелени парках гуляли мамаши с детьми, в ресторанах подавали вкусную балканскую пищу и прекрасное вино. Атмосфера в городе мне показалась просто курортной.
«Тоже мне, нашел курорт! Скоро русских из автобусов начнут выкидывать, а ты тут жизнью наслаждаешься», – огорошила меня кишиневская русскоязычная знакомая. Ее страхи были объяснимы. Народный фронт Молдовы выступал за воссоединение с Румынией. Местная интеллигенция требовала признать идентичность молдавского языка румынскому и придать ему статус единственного официального. Периодически, хотя и редко, на митингах местных националистов можно было услышать лозунги: «Чемодан, вокзал, Россия!», «Русских – за Днестр, евреев – в Днестр».
Правда, лично я за две недели пребывания в Кишиневе не чувствовал даже намека на опасность. Все люди были очень доброжелательны со мной, и никто ни разу не упрекнул меня, что я говорю по-русски.
Побывал я и на ежедневной «тусовке» националистов (они же по совместительству демократы), собиравшихся в центральном кишиневском парке около памятника Штефану Чел Маре (один из самых видных правителей Молдавского княжества). Мне запомнился один из агитаторов – красивый мужчина с роскошными усами. Главный тезис его выступлений был, что «знание молдавского языка – это плата за гостеприимство». Он долго говорил с какой-то молодой женщиной на русском, а потом она, запинаясь, перешла на молдавский. Это была русскоязычная молдаванка. Многие городские молдаване в советское время стеснялись говорить на родном языке.
Здесь я встретил и литовца, который на правах более опытного «специалиста» объяснял молдаванам, как бороться за независимость. Мимо прошел пьяный мужичок, и местные активисты тут же объяснили прибалту: «Это наша боль! В новой независимой Молдове алкоголизм исчезнет!»
Тем не менее и активисты у памятника не производили впечатления злых людей и со мной – русским из Москвы – все были очень доброжелательны. Увы, местные славяне не разделяли мою беззаботность: «Это только начало. Атмосфера сгущается». Однако, как выяснялось, настоящие страсти кипели не в Кишиневе, а приблизительно в двух часах езды от него – в Приднестровье.
Здесь, на левом берегу Днестра, преобладали русские и украинцы. Напуганные «румынизацией» жители Левобережной Молдовы, а также города Бендеры в 1990 году провозгласили Приднестровскую Молдавскую Советскую Социалистическую Республику (ПМССР), естественно, непризнанную официальным Кишиневом. Основной силой сепаратистов стал Объединенный совет трудовых коллективов Тирасполя, не скрывавший своих симпатий к коммунистической идеологии.
Когда я приехал в Тирасполь – столицу самопровозглашенной ПМССР, – обстановка в городе была наэлектризована до предела. Создавалось впечатление, что люди забыли о всех своих домашних делах и живут лишь в нервном ожидании «интервенции» с правого берега. На мою беду все местные безошибочно вычисляли во мне заезжего репортера и с ходу начинали читать мне лекцию о «румынском фашизме» – уклониться от разговора было просто невозможно. При этом почти все мои собеседники жутко обижались, что в Кишиневе их называют сепаратистами. Почему-то это слово они воспринимали не как термин, а как ругательство. Заканчивали приднестровцы беседу со мной всегда одинаково: просьбой (а если точнее, требованием) «писать правду».
На центральной площади города почти непрерывно шли митинги. Тысячи людей выкрикивали: «Приднестровье! Румынский фашизм не пройдет!» Периодически какая-нибудь дородная тетушка выбегала на середину площади и поднимала вверх руки: собравшиеся немедленно замолкали – это был знак, что человек просит слово. Было очевидно, что тираспольчане наслаждались такой «стихийной демократией», ощущали себя «вершителями истории». Атмосфера всеобщего возбуждения настолько захватывала, что даже я, помимо своей воли, начинал сочувствовать митингующим.
Правда, несмотря на искренность людей, было очевидно, что кто-то ими все-таки управляет. Так, на митингах мне приходилось видеть старушек с плакатами: «Дети Приднестровья против румынского фашизма» (плакаты делались централизованно, и иногда в спешке демонстранты брали не то, что им положено).
В Тирасполе я впервые столкнулся с ностальгией по СССР, попыткой «законсервировать уходящую эпоху». Эпитеты «советский» и «социалистический» в названии непризнанной республики были далеко не единственными приметами советского времени в местной жизни. Любовь к уходящей эпохе здесь проявлялась даже в мелочах: молодожены по-прежнему возлагали цветы к памятнику Ленину, а местные ученицы носили классическую советскую школьную форму (с белыми колготками и фартуком). «Это у вас там в Москве кооперативы открывают да Ленина поносят. А у нас как было все по-старому, так и останется!» – со слезами на глазах говорил мне ветеран Великой Отечественной.
Добровольцы
Побывал я и на позициях добровольцев из России. Кстати, именно на войне в Приднестровье впервые появились так называемые казаки. Лично на меня они произвели впечатление чего-то несерьезного и очень напомнили членов какого-нибудь исторического клуба. Эти люди охотно позировали перед журналистами в своих нарядах начала XX века.
Запомнился мне и ныне знаменитый казачий активист (был Верховным атаманом Союза казачьих войск России и Зарубежья до 2005 года) Виктор Ратиев. Сегодня бывший атаман организует отправку казаков на Донбасс, называет российского президента «царем» и обещает лично пороть критикующих Путина казаков.
В Приднестровье карьера Ратиева лишь начиналась, и тогда он буквально навязывался на интервью журналистам. Передвигался атаман по республике в сопровождении своего «пресс-секретаря» – смотревшей на него влюбленными глазами местной девушки, а изъяснялся исключительно матом.
Кстати, все добровольцы жаловались мне на «предательство» как союзных, так и российских властей. «Мы тут жизнью рискуем, защищая славян, а нас там, в России, как прогульщиков с работы выгоняют!» – говорили мне не слишком трезвые казаки.
Был у казаков и еще один повод для недовольства российскими властями: «Мы – главные защитники России, а в Москве не хотят возродить казачьи войска».
«Серый кардинал»
Впоследствии я бывал в Приднестровье неоднократно, и каждый раз меня принимал (впрочем, как и других журналистов) сначала пресс-секретарь президента, а затем и госсекретарь непризнанной республики Валерий Лицкай. В относительно небольшом и очень провинциальном Тирасполе этот невысокий, с солидным брюшком человек выделялся своей вполне столичной интеллигентностью и эрудицией. И это было неудивительно: хотя Валерий и родился в Тирасполе, до начала приднестровского конфликта он работал преподавателем в Кишиневском, а еще раньше Гаванском университетах.
Очень многие журналисты (включая меня) из-за обилия коммунистических символов в ПМССР относились с недоверием к непризнанной республике. Задача Валерия Лицкая была убедить таких скептиков, что весь этот антураж лишь несущественная деталь, а в реальности во главе республики стоят образованные прогрессивные люди, стремящиеся сохранить славянскую идентичность Левобережья.
Валерий Лицкай был настолько обаятелен и красноречив, что журналисты поддавались его аргументам. Тем более было очевидно, что именно этот образованный, тонкий человек является ключевой фигурой в республике, по сути, ее «серым кардиналом».
«Агенты Кремля»
В Кишиневе же на приднестровских сепаратистов смотрели как на марионеток Кремля, послушно выполняющих волю союзного Центра. Здесь любили рассказывать историю, как председатель Верховного Совета СССР Анатолий Лукьянов говорил тогдашнему президенту Молдовы Мирче Снегуру: «Не хотите приднестровской проблемы – подписывайте союзный договор!»