Страница 1 из 16
Лидия Чарская
Заслуженное счастье
Допущено к распространению Издательским Советом Русской Православной Церкви
© А. Власова. Обложка, иллюстрации, 2014
© ЗАО «ЭНАС-КНИГА», 2014
О книге и ее авторе
Когда-то среди читающей молодежи не было человека, не знакомого с именем Лидии Алексеевны Чарской (1875–1937). Ее сказки для малышей, детские рассказы, повести для юношества, романы для взрослых, стихи и пьесы мгновенно исчезали с прилавков магазинов. Она была самой популярной детской писательницей начала XX столетия.
Л. А. Чарская (псевдоним; настоящая фамилия – Чурилова, урожденная Воронова) родилась в Царском Селе. Семь лет она провела в Павловском женском институте в Петербурге, впечатления институтской жизни стали материалом для ее будущих книг. Окончив театральные курсы, Лидия поступила в Петербургский Александринский театр, где играла второстепенные роли до 1924 года. Сценическим псевдонимом Чарская она подписывала и свои литературные произведения.
В 1901 году журнал «Задушевное слово» напечатал первую ее повесть «Записки институтки», принесшую начинающей писательнице необычайный успех. С тех пор повести Чарской появлялись в этом журнале ежегодно. Они стали невероятно популярны среди детей и юношества в дореволюционной России.
Любимыми темами писательницы были приключения брошенных, потерянных или похищенных детей («Сибирочка», «Лесовичка», «Щелчок») и жизнь воспитанниц закрытых институтов («Княжна Джаваха», «Белые пелеринки», «Большой Джон», «Юность Лиды Воронской» и другие). Герои книг Чарской добры, честны, отзывчивы, открыто проявляют свои чувства.
После 1917 года судьба писательницы резко изменилась. При советской власти ее произведения не издавались, они считались «мещанскими», «пошло-сентиментальными» – словом, вредными для советских детей.
Так книги некогда известной русской писательницы надолго были преданы забвению. Они стали переиздаваться в России лишь в конце 1990-х годов – и нашли своих читателей. Ведь все они рассказывают о человеческих качествах, которые востребованы во все времена – о доброте и любви к ближнему, о сострадании и бескорыстии, о самоотверженности и человеколюбии.
В книге представлена трилогия о девушке по имени Ия, которая после окончания института вынуждена работать, чтобы содержать старушку-мать и младшую сестру.
Первая часть («Ради семьи») рассказывает о том, как Ия становится классной дамой в пансионе, как она завоевывает сердца своих взбалмошных воспитанниц. Во второй части («Тяжелым путем») девушка оказывается в роли гувернантки в доме своего брата и воспитывает двух непослушных племянников. В заключительной повести («Заслуженное счастье») Ия, благодаря случаю, занимает в богатой семье место воспитательницы больного мальчика…
Ради семьи
Глава I
…Где-то поблизости с шумом упало яблоко, и Катя раскрыла милые сонные глаза.
У входа в ее шалашик стоял крестьянин Ефрем и протягивал ей какую-то серую бумажку.
– Иштафета издалеча. Отнеси маменьке. Расписаться велят.
Катя не сразу поняла, чего хочет от нее этот седобородый, сухой, как спичка, человек в ветхом зипуне[1], исполняющий в соседнем селе должность почтаря и посыльного.
В ее растрепанной головке еще плыли сонные грезы, какие-то сладкие сны, с которыми так не хотелось сейчас расставаться.
А кругом звенел своим летним звоном ее любимец сад. Жужжали пчелы, пели стрекозы, чирикали птицы, порхая между ветвями старых яблонь и лип. В узкое отверстие входа заглядывало ласковое солнце, и из шалашика, любимого места Кати, куда она приходила мечтать, грезить, а иногда и спать, можно было видеть наливавшиеся в последней стадии назревания сочные яблоки, словно алой кровью пропитанные ягоды красной смородины и играющий изумрудными огнями сквозь тонкую пленку кожицы дозревающий на солнце крыжовник.
Одним общим ласковым взглядом черные глазки девочки обняли родную ее сердцу картину, и она быстро вскочила на ноги.
– Телеграмму привез? Давай, давай!
Выхватив из рук Ефрема депешу, она с быстротой, так свойственной ее резвым четырнадцатилетним ножкам, птицей метнулась мимо него и помчалась к крыльцу, мелькая красным ситцем платья между деревьями и кустами.
– Ма-моч-ка, те-ле-грам-ма! – кричала она из сада, без тени тревоги на оживленном, загорелом, как у цыганки, лице.
– От Андрюши из Венеции… Верно, приедет скоро!.. Тра-ля-ля-ля! Тра-ля-ля-ля! Приедет наш Андрюшенька, приедет, – запела Катя.
Последняя фраза прозвучала уже на пороге крошечной террасы, где Юлия Николаевна Басланова, хозяйка маленькой усадьбы Яблоньки, сидела за чисткой крыжовника для варенья.
Склонив седеющую голову с добрыми глазами, такими же черными, как у Кати, но далеко не такими жизнерадостными, как у той, она вооруженной ножницами рукой тщательно подстригала мохнатую бородку на каждой ягоде, вынимая их из корзины, и отбрасывала очищенный крыжовник на большое блюдо, стоявшее перед ней на столе.
Ей помогала старшая дочь, семнадцатилетняя девушка с поэтичной головкой блондинки и серьезным лицом, в котором большой неожиданностью являлся энергичный склад тонких сжатых губ, придававший некоторую суровость всему ее хрупкому облику.
Большие серые глаза девушки смотрели задумчиво и строго.
Ия Басланова и по внешнему виду казалась полной противоположностью своей младшей сестре – олицетворению жизнерадостности и веселья.
Катя с шумом ворвалась на маленькую террасу и теперь, приплясывая и прищелкивая пальцами, кружилась перед матерью и сестрой, распевая во весь голос и потрясая высоко над своей черной растрепанной головкой только что полученной телеграммой.
– Тра-ля-ля-ля!.. От Андрюши… тра-ля-ля-ля! – напевала она.
Юлия Николаевна побледнела. Она заметно встревожилась уже с той минуты, когда услышала звонкий Катин голос в саду. Сама по себе телеграмма уже являлась из ряда вон выходящим явлением в их бедной событиями жизни. А тут еще депеша пришла из Италии, от ее сына Андрея, молодого художника, отправившегося совершенствоваться туда, в эту поэтичную прекрасную страну, издавна славившуюся колыбель высшего художественного искусства.
Было от чего взволноваться и встревожиться любящему материнскому сердцу.
Ия поспешно встала из-за стола и подошла к сестре.
– Перестань шалить, Катя… Давай скорее телеграмму, – тоном, не допускающим возражений, проговорила она и, быстрой рукой взяв у сестры депешу, вскрыла ее.
Дыхание захватило в груди девушки. Она волновалась за мать. Телеграмма могла принести одинаково как хорошие, так и дурные вести. Но лицо Ии ни одной своей черточкой не выдало охватившего молодую девушку волнения. Серые глаза казались по-прежнему спокойными, и таким же спокойным был ее голос, когда она громко читала полученную депешу.
В телеграмме стояло несколько строк:
«Прошу бесценную мамочку благословить мой брак с княжной Анастасией Вадберской. Свадьба завтра. Целую всех. Андрей».
Пока Ия с трудом разбирала русские слова, написанные латинскими буквами (так принято писать депеши за границей), лицо Юлии Николаевны передало целую гамму самых разнородных ощущений. Здесь были: и огромное всепоглощающее удивление, и испуг, и боль разочарования, и, наконец, отчаяние.
Когда последнее слово в депеше было дочитано, тяжелый вздох вырвался из груди матери.
– Андрюша… милый… дорогой Андрюша!.. О… О Господи! – прошептала Юлия Николаевна, откинувшись на спинку стула.
Из-под сомкнутых ресниц по бледным щекам покатились крупные слезы.
Катя, хранившая до сих пор на своем смуглом от загара личике выражение самого жгучего, ничем не преодолимого любопытства, вдруг по-детски скривила рот и тоже залилась слезами.
1
Зипу́н – одежда русского крестьянина в старое время: кафтан из грубого толстого сукна, обычно без ворота.