Страница 10 из 157
Развел костер, поджарил рыбу на прутике... Все это было знакомо и обыкновенно, как дома.
На другой день, когда сошел утренний туман, снова замелькала впереди, на том же расстоянии вчерашняя котомка. После полудня стало жарко, и котомка показалась уже ближе. Николай видел, что путник впереди замедляет шаги. И вот, перед вечером, выйдя за поворот, увидел он такого же как сам парнишку, сидяшего на траве, в стороне от дороги. Он был бледен и оттого запыленное лицо его казалось еще грязнее, а большие синие глаза, с черными ресницами, смотревшие на Николая, светились, как озерки сквозь лесную чащу. Николай хотел пройти мимо.
- Далеко ли? - слабо окликнул тот.
Так произошла их первая встреча.
Из короткого рассказа паренька Николай понял, что он - московский, из рабочей семьи. Как попал в деревню к родственникам, где оказалось "еще хуже", чем дома, Николай не уловил, но очень обрадовался, узнав, что из деревни он сбежал и теперь идет домой, прямо в Москву. Вдвоем - куда лучше! Так совпали их пути. Они пошли вместе.
Городской житель, Федор, оказавшись один в лесных просторах, растерялся. Он голодал, слабел; осторожные, насупившиеся деревни провожали его хмуро и не давали ничего. Может быть так и заснул бы он, обессиленный, навсегда у дороги, если бы не накормил его Николай жареными на прутике подъязками.
Много ли надо такому человеческому зверенышу! С каким восторгом уже к вечеру он следил, как Николай, сквозь прибрежные заросли ловко выуживал блестящих рыбешек, потом сам покорно и внимательно повторял его движения, закидывая удочку и подсекая рыбу в нужный момент, учился выбирать и укладывать ветви для защиты на ночь от росы и дождя...
А Николай слушал с широко раскрытыми глазами рассказы Федора о трамваях, которые без всяких лошадей возят человек по сто сразу, о каменных домах, - куда выше вот такой ели, - а там и за водой ходить не надо - сама течет наверх по трубам, и лампы - без керосина, и зажигаются без спичек...
- Какая жизнь!.. - волновался Николай, чувствуя теперь, что шагает куда-то вверх, к новому.
...Острия труб показались на горизонте и стали расти все выше, выше - в небо, казалось, не будет конца этому росту... Где начался город, Николай так и не понял.
...В Москве поднималась великая стройка. По главным магистралям пошли первые, после перерыва, трамваи. Леса, упершись на тротуары тяжелыми своими ногами, карабкались на стены фасадов, изуродованных мелкими оспинами пуль и язвами снарядов. На прохожих капала краска, падала комочками штукатурка... Голодная Москва по окраинам, на больших кооперативных огородах, ковыряла из-под взрытой земли картошку, оставшуюся после уборки.
Шел двадцать первый год.
...Столица встретила Николая так же сурово, как деревенская природа Федора. Сумасшедшими голосами рявкали на него автомобили, гикали ломовики, вырастали вдруг совсем близко, грозя раздавить, сказочные, волосатые битюги, невыносимо гремели перевозимые рельсы... От всего этого Николай шарахался в испуге, и, может быть, так и погиб бы он в этом городском хаосе под какими-нибудь колесами, если бы не маячила перед ним котомка Федора, который спокойно провел его в тихие переулки Красной Пресни...
Родственники Федора приютили и скромного спутника его, нашли завод, узнали: Никифор Тунгусов, литейщик на "Гужоне" действительно умер... Написали матери в деревню, а ответ пришел из сельского совета: не стало уже и матери.
Николай остался один.
И - нет. Не один! Был Федор. Вместе они жили, вместе учились в детской колонии, в Сокольниках, потом в техникуме. Николай учился жадно, успевал много читать, ходил на концерты, в музеи, слушал разные лекции - все его интересовало, все влекло. Он познавал неведомую для него раньше жизнь - не как дикарь, влекомый величием открывшегося перед ним нового мира, но как полноправный, хотя и не чаявший этого, наследник, именно ему предназначенных, сокровищ. Свою ненасытную тягу к познанию, к овладению культурой он возвел в основной и, конечно, "вечный" принцип и назвал его своей "жизненной системой".
Федор не обладал такой всепоглощающей страстью познавать. Да и способности были скромнее Николаевых. Зато интересы его давно определились, ограничились - сферой механики, машин. Стать инженером - созидателем - вот что было целью его мечтаний. В то время, как Николай плавал в бездонном и безбрежном море "культуры", рискуя, быть может, и захлебнуться в нем, не увидев берега, Федор уже нащупывал под собой почву специальности, что и позволяло ему идти в жизнь, как он полагал, более верной дорогой, чем его друг.
Разница во взглядах была причиной не только бесконечных споров, но даже настоящих ссор между ними. Дружба их отнюдь не напоминала ясное, безоблачное небо.
Но это была настоящая дружба, хотя они никогда об этом не думали, этого не чувствовали, как здоровый человек не ощущает теплоты своего тела. Да и сейчас, вспоминая это время, Николай думал не о дружбе, а о чувстве ответственности, не оставлявшем его тогда во всей этой гигантской работе над собой. Какую бы победу он не одержал, что бы не постиг, чем бы новым не был поражен, увлечен - все он немедленно тащил Федору, делился с ним своими трофеями - независимо от того, нужны ли они были тому или нет. Перед ним хвастал, его старался поразить своей волей, упорством, успехом. А промахи, ошибки, слабости - таил до поры от Федора, будто стеснялся его осуждения. Получалось так, что все, что он делает для себя, для своего "кругозора", своей "культуры" - он делает, если не для, то во всяком случае, перед Федором. И это очень помогало, это было нужно - не будь этого чувства ответственности перед другом, может быть Николай и не осилил бы столько... И раньше, - Николай вспоминал детские годы, - бывало так: не только выполнять разные поручения по хозяйству, но даже рыбу удить он старался как только мог лучше, с выдумкой, чтобы только увидеть потом, как в нежной, одобряющей улыбке щурятся материнские ласковые глаза... И как же это было радостно, как поднимало дух, как хотелось тут же сделать что-нибудь еще большее!
Да, нужно, обязательно нужно человеку для борьбы, для стремления ввысь, - чтобы билось рядом с ним горячее, близкое - другое человеческое сердце!..