Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 10 из 25



– Ага, ни больше ни меньше, – ответил Манфрид, который на самом деле не был в этом уверен, но не хотел пугать брата догадками. – К тому же, если он вправду не просто лунатик[9], что ему мешает прямо сейчас наброситься на нас? Или раньше, пока я спал?

– Верно говоришь. Хочет небось страху нагнать, чтоб мы до самого утра глаз не сомкнули и ослабли к рассвету.

– Именно! – подхватил Манфрид, которого обрадовали здравые рассуждения Гегеля. – Любой дурак тебе скажет, что всякие нечистые твари бродят по ночам. Никогда не слышал, чтоб они предпочитали белый день, как обычные люди. Так что отдыхай пока, а я постою на часах.

– Даже слышать этого не хочу, братец. Моя смена только началась, когда я тебя разбудил. Я подежурю, а ты дремли пока.

– Ерунда. Я же вижу, как у тебя глаза запали, и вон губа дрожит, как всегда, когда ты устал до полусмерти.

Гегель попытался посмотреть на собственный рот, но круглый нос загораживал все, кроме кончика бороды. В итоге он неохотно улегся, потому что был слишком взвинчен, чтобы продолжать спорить. Его по-прежнему бросало то в жар, то в холод, но Гегель уже и сам не понимал, это от того, что за ними следил ночной гость, или просто от изнеможения. Несколько часов он притворялся спящим, но одним глазом следил за деревьями. Затем братья поменялись местами, и Манфрид стал изображать сон – еще менее убедительно, надо сказать. В ту ночь отдохнул лишь Конь. За час до рассвета Гроссбарты сели у костра с арбалетами наготове – оба слишком измотанные, чтобы разговаривать. А еще у них закончилась даже репа.

IV

Прискорбная утрата

Свет зари разгорался мучительно медленно, и, когда Конь взвизгнул, братья резко обернулись. Ничего не шевелилось в сумраке, только Болван бил копытом, тянул привязь и, выкатив глаза, пялился на что-то у них за спиной. Потом они снова услышали свистящий звук и медленно повернулись лицом к врагу.

Он сидел на низкой ветви в нескольких десятках шагов от них и шаловливо улыбался. Судя по редким и тонким волосам на сморщенной макушке, он уже разменял шестой десяток, однако зубы и глаза казались одинаково острыми и жестокими. Впрочем, внимание братьев было приковано отнюдь не к его лицу.

Ниже подбородка в нем не осталось ничего человеческого: тело напоминало скорее пантеру или леопарда, какие, говорят, водятся в безлюдных краях. Пятнистая шерсть поднялась дыбом, пучки разных оттенков выделялись на фоне участков голой кожи. Посвистывающий звук исходил от полысевшего хвоста, которым чудовище хлестало себя по бокам. Передние лапы свешивались с ветки, лениво выпуская и пряча кривые когти.

Гроссбарты были готовы к чему угодно, но, увы, их представление о чем угодно не предусматривало дикого кота размером с кабана и с человеческой, старческой головой. Конь продолжал повизгивать, больше ни единый звук не нарушал утреннюю тишину, пока чудовище и люди разглядывали друг друга в пробивавшемся сквозь лесной полог свете. Решительным движением зверь сел так, что все четыре лапы оказались на одной ветке.

– У-ух-х… – промямлил Гегель и неуверенно направил на него арбалет.

Манфрид мог только потрясенно пялиться на монстра.

Гегель вообразил, как они сейчас одновременно разрядят свои арбалеты и всадят по стреле в оба глаза жуткого создания. Оно повалится с дерева замертво, да еще шею себе свернет, ударившись о землю. Тогда они сдерут хитро сшитый плащ из шкур животных, а под ним окажется сморщенное, но решительно человеческое тело. Гроссбарт сглотнул и привел этот план в исполнение.

Гегель выстрелил, но его била такая крупная дрожь, что прицелиться было невозможно. Стрела пролетела мимо чудовища куда-то в лес. Манфрид тоже машинально дернул спуск, но даже не поднял арбалет, так что болт взбил облачко пыли у них под ногами. Старик ухмыльнулся еще шире и шагнул вперед по ветке.

Оставалось биться с чудовищем на земле. Нужно только сохранять спокойствие, и вдвоем у них вполне может получиться то, что было бы невозможно для одинокого путника. Но если дрогнут, оба погибнут. Ни один из братьев не надеялся, что это будет худшая смерть, какую можно вообразить. Выхода нет – нужно драться!



Братья завопили. И бросились бежать. В разные стороны.

В голове у Манфрида пылала одна мысль: выбраться из леса. Поскольку он бегал быстрее Гегеля, оставил бы брата позади, даже если бы тот не удрал в противоположном направлении. Манфрид видел деревья, кусты и даже ручей, но мельница его мыслей остановилась, и он сам превратился в зверя, который хотел спастись любой ценой.

Не нападение и не звуки погони, а внезапное осознание, что он остался один, привело Гроссбартов в чувство. На какое-то время они потеряли голову, но теперь поняли, что разделились, и за ними охотится жуткая тварь. Гегель не замедлил бега, но резко свернул влево и выхватил меч, заметив, что где-то уронил арбалет. Манфрид перепрыгнул через ручей и встал как вкопанный, глотая подступившую к горлу желчь. Медленно развернулся, чтобы увидеть преследователя.

Никого. Лишь ветер теребит верхушки сосен. Журчание воды притупило слух, в груди кололо, и от каждого вдоха становилось хуже. Он по-прежнему сжимал в руках арбалет, но все стрелы остались в лагере. Топор выскользнул из петли на поясе, но, хвала Деве Марии, булава на месте. Дрожащей рукой Манфрид вытащил ее и тут же резко крутанулся на месте, чтобы встретить подкравшуюся сзади тварь. И снова увидел только густой лес. У Манфрида чуть не подогнулись колени, и он устоял, только опершись о замшелый ствол ближайшего дерева.

Нужно отыскать брата. Они поддались на уловку Дьявола, и, если Манфрид скоро не отыщет Гегеля, обоим придет конец. Но если начать кричать и звать его, можно привлечь чудовище.

Что-то плеснуло в ручье, и Манфрид подскочил в воздух. Он вертелся до тех пор, пока не закружилась голова, лишь бы враг не подобрался со спины. Только убедившись в собственном одиночестве, Манфрид решился заглянуть в ручей.

Он присел и выудил из воды кусочек металла. Дрожь сменилась дикими спазмами, когда он опознал часть уздечки Коня. За плечом послышался царапающий звук, Манфрид медленно обернулся и увидел его.

Старик неторопливо спускался по тому самому дереву, о которое Гроссбарт опирался минуту назад, лез прямо по голому стволу, вгоняя когти сквозь кору в древесину. Чудовище настолько не спешило, что даже подняло голову, чтобы улыбнутся Манфриду.

Манфрид хотел убежать, но поскользнулся на мху и свалился с берега в ручей, завопил что было мочи, молотя руками и ногами по воде, пока не выбрался на сушу с другой стороны. Чудовище по-кошачьи уселось напротив него за ручьем, продолжая бить себя по бокам хвостом.

«Гегель!» – раскатилось среди деревьев эхо, и тот остановился, пытаясь вычислить, откуда донесся крик. Либо брат орал неподалеку, либо природа лесной чащи усиливала эхо. Никаких звуков, кроме журчания воды рядом, не последовало, и Гегель вновь бросился в кусты, ведомый лишь чутьем.

Тварь прыгнула через ручей на Манфрида. Бормоча молитву Деве Марии, тот взмахнул булавой и даже задел кожу на голове старика, но чудовище пригнулось и сбило Гроссбарта с ног. К счастью, во рту у него росли все же человеческие зубы, так что укус только прорвал штанину да оставил кровоподтек на бедре, прежде чем тварь отскочила, чтобы уклониться от нового неуклюжего удара булавы.

Запрыгнув на ближайший валун, чудовище принялось наблюдать, как Манфрид пытается встать на ноги. Укус не нанес особого вреда, но, отпрыгивая, тварь распорола Гроссбарту икру когтями задней лапы. Когда он попытался встать, кровь хлынула рекой, но Манфрид все равно сумел подняться на колени и занести булаву. Он заорал на тварь, а та вновь бросилась на него.

Удар булавы пришелся чудовищу в плечо. Тварь покатилась прочь, рассекая воздух когтями. Манфрид нашел в себе силы подняться, но понимал, что и в лучшем состоянии не смог бы убежать от монстра, а теперь в ноге мерзко пульсировала боль. Тварь вскочила и метнулась к нему, но остановилась почти на расстоянии удара, а затем принялась ходить вокруг человека, оглашая лес глухим, утробным рычанием.

9

Лунатик – здесь сумасшедший, полоумный человек. В Средние века верили, что появление полной Луны может вызвать у человека приступ безумия. Источником этого убеждения стали рассуждения Аристотеля и Плиния Старшего о том, что, поскольку Луна обладает властью над водами, управляя приливами и отливами, а человеческий мозг, по большей части, состоит из воды, полная Луна должна оказывать влияние и на воду внутри головы, таким образом меняя поведение.