Страница 4 из 13
Я давно переросла поводок и самого Буджуни, но он по-прежнему оставался моим защитником. Меня нельзя было удержать в клетке, несмотря на все старания отца. Пожалуй, если бы его опека проистекала из любви, мне было бы легче с ней смириться. Но ее корни таились в чувстве самосохранения и страха. С тех пор как умерла мама, наша взаимная неприязнь становилась только глубже.
Я еле слышно вздохнула, и орел тут же вскинул на меня глаза. Свет, — снова раздалось у меня в мыслях. Жадно. Вопросительно. Скоро, — пообещала я, невесомыми движениями поглаживая перья на изящной голове. Конечно, я лгала. Он не увидит света. От зари нас отделяли долгие часы. Но я все равно останусь, и пусть Буджуни ворчит сколько ему вздумается. Нос у него был не хуже, чем у отцовских гончих. Он без труда отыщет меня, если захочет.
Я устроилась поудобнее, плотнее подоткнула юбку, чтобы идущий от земли холод не забирался под ткань, и закуталась в плащ. К счастью, весна была в самом разгаре и снег давно сошел. Деревья стояли окутанные зеленой дымкой, под ногами пружинила густая трава. Я свернулась полумесяцем вокруг орла и подложила одну руку под голову, другой поглаживая шелковые перья и посылая ему самые целительные мысли.
Защитника из меня не получилось. Я так увлеклась концентрацией на благих пожеланиях, так самозабвенно передавала бедной птице ощущения покоя и мира, что и сама не заметила, как уснула, убаюканная этими образами.
Глава 2
Я ПРОСНУЛАСЬ ОТТОГО, что Буджуни похлопывал меня по щекам маленькими пухлыми ладошками, а веки щекотали золотые усики рассвета, который все вернее разгорался между кронами на востоке. Я замерзла и задеревенела, левая рука потеряла чувствительность, а в правой лежало длинное перо — черное, с неровным красным кончиком.
Орел исчез. На траве осталась кровь и несколько перьев, но более ничего. Неужели он погиб? Я вскочила на ноги, здорово перепугав Буджуни. Тот давно уяснил, что бесполезно бегать по лесу, выкрикивая мое имя, — я все равно не смогу ответить. Вместо этого он пользовался своим непревзойденным нюхом и знанием моих любимых местечек. Сейчас на лице тролля читались усталость и искреннее облегчение.
— Что такое? — спросил он, заметив мою тревогу и дергая за руку, чтобы привлечь к себе внимание.
Я указала на кровь и перья. Орел. Раненый. Затем сделала неопределенный знак рукой. Я не знала, воспринимает ли Буджуни мои мысленные слова или просто давно выучил систему жестов. Возможно, наше понимание было из тех, что устанавливается между людьми, которые долгие годы живут бок о бок. В любом случае у нас с Буджуни был собственный язык — примитивный, но вполне достаточный для общения.
— Пропал, — коротко проворчал тролль. — Видно, утащили его.
Я в печали склонила голову. А я даже ничего не слышала! Как такое могло случиться? Возможно, орел умер и его бесшумно унес волк? Буджуни склонился к земле и проследил пальцами дорожку из сломанных веточек и примятой травы, которая вела прочь от крови и перьев. Волк?
— Нет, — фыркнул он, будто я задала вопрос вслух. Ему частенько такое удавалось. — Не волк. Человек. — И он указал на полустертый след пятки, оставленный в грязи. — Это точно не зверюга.
Стрела. Буджуни поднял на меня взгляд. Я похлопала себя по сердцу, а потом сделала жест, будто натягиваю лук. Похоже, в конце концов охотник нашел свою добычу. Хорошо еще, что его заинтересовала только птица. Во сне я была совершенно беспомощна.
Буджуни нахмурился: ему явно пришла в голову та же мысль. Позабыв о следах, тролль выпрямился и упер руки в бока:
— Не иначе как твое мягкое сердце превратило в кашу и мозги. Тебя могли убить, Птичка! Или того хлеще.
Я опустила голову, признавая его правоту. Но его слова ничего для меня не изменили — и не изменили бы накануне. Я все равно поступила бы так же, и Буджуни это знал. Еще секунду я помедлила на поляне, отыскивая в небе какой-нибудь след орла, но напрасно, его нигде не было. Я огорченно вздохнула и надвинула на волосы капюшон плаща. Обвивавшая голову толстая коса на ощупь напоминала терновый венец — и выглядела, вероятно, так же. Я постаралась вычистить из нее самые крупные листья и пух. Меня сложно было упрекнуть в тщеславии, но лучше не привлекать к себе излишнего внимания, когда мы вернемся в крепость.
— Ради всех богов, хватит ночевать в лесу, будто ты безродная попрошайка!
Буджуни явно вознамерился как следует поворчать. Однако, хотя его голос звучал сурово, от тролля отчетливо доносилось слово любовь. Я не слышала мысли людей так же, как их речь, но улавливала одно, главное — наподобие тех, что воплощали суть животных и деревьев. Главным словом Буджуни всегда была «любовь», и это несколько примиряло меня с его руганью.
Я вздохнула и направилась к крепости. Буджуни тут же забежал вперед и раскинул короткие толстые ручки, пытаясь меня остановить. Я спокойно обогнула его. Я не собиралась дерзить, но у меня не было возможности постоять за себя в споре, а идти и слушать я могла одновременно. В отличие от Буджуни. Его рот и ноги работали только по очереди, и теперь тролль почти повис у меня на руке.
— В каких-то милях отсюда идет война! Война! Где дерутся сотни ополоумевших мужчин и дикие твари, которым утащить женщину за волосы — раз плюнуть! А если бы они наткнулись на юную девушку, которая спит на полянке, как подарок фэйри?
Я кивнула, показывая, что поняла. Но Буджуни это не удовлетворило.
— Твой отец отрежет мне бороду, если узнает, что ты через ночь сбегаешь в лес поболтать с деревьями! Ты что, хочешь лишить бедного Буджуни последней надежды на личное счастье? Да какая троллиха посмотрит на меня без бороды? — И он вздрогнул в искреннем ужасе.
Я мягко потянула его за руку и продолжила путь вперед. Похоже, Буджуни совершенно захватили пугающие перспективы лишения бороды, так что я позволила мыслям соскользнуть на войну в Джеру — войну, за которой мой отец и его советники следили с самым пристальным вниманием. Король лично разбил лагерь на наших землях, окраины которых превратились за последние месяцы в передовую. Как и его отец, юный правитель чаще рубил головы со спины коня, чем сидел на троне. Но на этот раз противостоящие ему создания были страшнее любого тирана.
Даже наверняка преувеличенные, слухи о вольгарах вызывали неподдельный ужас. Говорили, что они убивают ради свежей крови и плоти, веря, будто таким образом перенимают жизненную силу жертвы. У их предводителя, известного просто как Вожак, были крылья грифа и бритвенно-острые когти. Своей армией он командовал с воздуха, наблюдая за полем боя из-под облаков. Порта сдалась первой, за ней, усеянные трупами, пали Вилла и Дендар. Теперь вольгары продвигались на юг, надеясь полакомиться жизненной силой Джеру, хотя король Золтев давно истребил всех Одаренных.
Сейчас его наследник со своей армией сдерживал наступление в долине Килморды. Мой отец разрывался между надеждой и верностью. Он был одним из вассалов Джеру и, разумеется, желал вольгарам поражения. Но с не меньшей силой он желал и занять трон. При идеальном раскладе король Тирас должен был пасть в бою — но только после того, как одолеет Вожака и его стаю нелюдей. Тогда мой отец смог бы надеть корону, не замарав рук.
Умирая, мама напророчила старому королю, что он потеряет душу, а его сына отнимут небеса. Слова ее сбылись не вполне: Золтев давно умер, что сталось после этого с его душой, было никому не известно, а вот Тирас до сих пор пребывал в добром здравии, хоть мой отец и надеялся, что это ненадолго. Он был следующим в очереди на престол и жаждал трона так же, как я жаждала свободы. Мама предсказала, что я больше не произнесу ни слова, но если умру, отец тоже погибнет. Ему не приходило в голову усомниться в ее словах, поэтому следующие пятнадцать лет я провела под замком и на привязи. Отец с тревогой выискивал во мне признаки нездоровья и ежеминутно ненавидел за то, что наши судьбы оказались так прочно переплетены.