Малыш

А что же мисс Анна Уэстон? Не устала ли она наконец выказывать Малышу это чрезмерное внимание и ласку? Может, ребенок и правда был для нее лишь мимолетным увлечением, игрушкой или даже рекламой?.. О нет, ведь у нее действительно была добрая душа. Мисс Уэстон продолжала заботиться о мальчике, хотя и уделяла ему уже меньше внимания. Но, в конце концов, она ведь была занятым человеком, актрисой, всецело поглощенной своим искусством, выходящей на сцену почти каждый вечер, – что же удивительного, если порой она забывала приласкать его?

В первые дни ребенка приносили по утрам и сажали к ней на постель. Она забавлялась с ним, разыгрывая из себя мамашу. Но это мешало ей хорошенько выспаться, – а спать она любила по утрам подольше, – так что со временем Малыш стал допускаться в ее комнату лишь к завтраку. Ах, как прелестно было видеть мальчика рядом с собой, сидящим на высоком, специально для него купленном стуле и кушающим с отменным аппетитом!

– Вкусно?.. – спрашивала она.

– О, это так вкусно, – ответил он однажды, – как, наверное, то, чем кормят в больнице, куда увозят из приюта больных детей!

Надо заметить, что хотя Малыша никто никогда не обучал хорошим манерам – да и можно ли было ожидать этого от Торнпипа или от О’Бодкинса? – он все же резко отличался от других воспитанников «Рэггид-скул» врожденной скромностью и спокойным нравом. Он всегда казался выше своего нищенского положения и старше своих лет, если судить по выражаемым им чувствам и его поступкам. Даже легкомысленная мисс Уэстон не могла этого не заметить.

О мальчике она знала лишь то, что он сам мог рассказать о своей жизни, то есть начиная с момента, когда он очутился у владельца марионеток. Очевидно, он был брошенным ребенком, и мисс Уэстон, заметив в нем «врожденное благородство», решила, что он был сыном какой-нибудь знатной дамы, принужденной покинуть его при самых трагических обстоятельствах… И тотчас же ее воображение нарисовало целую драму, которая могла бы иметь громадный успех на сцене. Она, конечно, играла бы главную роль. О, сколько бы слез она вызвала у зрителя! Как хороша она была бы в этой роли, просто потрясающа… Взволнованная, вся трепещущая, она хватала Малыша и стискивала его в своих объятиях, воображая себя на сцене и, казалось, уже слыша восторженные овации публики…

Как-то Малыш, смущенный ее ласками, спросил:

– Мисс Анна!.. – Что, милый?

– Я хотел бы вас спросить…

– Говори, моя радость.

– Вы не будете меня бранить?

– Бранить? О нет, нет!

– У каждого ребенка ведь есть мама, не правда ли?

– Да, мой ангел, у каждого есть своя мама.

– Почему же я не знаю своей мамы?..

– Почему?.. Потому что… – не сразу ответила озадаченная мисс Уэстон, – потому что на это есть причина… Но когда-нибудь ты увидишь свою маму… О, я уверена, что ты ее увидишь!..

– Ведь вы не раз говорили, что она красивая, важная дама?..

– Да, да, очень красивая и знатная!

– Но откуда же вы это знаете?..

– По твоему виду… по твоей наружности! Вот потешный малютка, вздумал, о чем расспрашивать! Ведь это же необходимо для драмы… чтобы она была важная, красивая… Но ты этого не поймешь…

– Да, я не понимаю, – ответил Малыш с грустным видом. – Мне иногда кажется, что моя мама умерла. – Умерла?.. О нет! Не надо так думать… Если бы она умерла, то и драмы бы не было…

– Какой драмы?..

Вместо ответа мисс Уэстон только поцеловала его. – Но если она не умерла, – продолжал между тем Малыш с неумолимой логикой, свойственной его возрасту, – и знатная дама, то зачем же она меня покинула?

– Она была вынуждена это сделать, мой милый бэбири!.. Против своей воли!.. Зато потом, в финале…

– Мисс Анна… – робко перебил Малыш.

– Что?..

– А моя мама… это не вы?

– Кто? Я?.. Твоя мама?!.

– Ведь вы же называете меня своим дитя!

– Да так всегда говорят с детьми твоего возраста, мой ангелочек! Бедняжка, он вообразил… Нет, я не твоя мама! Если бы ты был моим сыном, я бы тебя никогда не бросила… Нет, никогда!

И мисс Анна снова расцеловала Малыша, однако он ушел от нее совсем грустный.

Бедный ребенок! Кто бы ни были его родители, богачи или нищие, он с одинаковым успехом мог никогда больше не увидеть их, как это и бывает обычно со всеми детьми, найденными на улице…

Беря на попечение ребенка, мисс Уэстон мало думала о принимаемых ею на себя обязанностях относительно его будущего. И то, что ему надо дать образование, сделать из него человека, пока не заботило ее, так как ему было всего-то пять с половиной лет. Но в чем мисс Уэстон была твердо уверена, так это в том, что никогда его не покинет. Хотя, конечно, он не сможет вечно ездить с нею из города в город, из одного театра в другой, особенно когда она отправится за границу… Тогда она поместит его в пансион… в лучший пансион! Но покинуть – никогда!

И однажды она сказала Элизе:

– Он делается все милее, не правда ли? И какой у него прелестный нрав! Его любовь вознаграждает меня за все, что я для него делаю!.. И какой он любознательный! По-моему, он гораздо умнее своих лет!.. Но как он мог вообразить себе, что я его мать! Бедный малютка… Как будто его мать могла быть такой, как я! Наверно, она была женщина серьезная… степенная… А все же, Элиза, нам следует с тобой подумать…

– О чем, моя госпожа?

– Да о том, что из него сделать…

– Что сделать… сейчас?..

– Нет, не сейчас… Пусть себе растет, как деревцо!.. А вот впоследствии, когда ему будет лет семь или восемь… Кажется, в эти годы детей посылают в школу?

Элиза собиралась было ответить, что мальчишке уж точно не привыкать к школьной жизни после «Рэггид-скул», хотя на этот раз, конечно, следовало бы отправить его в более достойное заведение. Но мисс Анна не дала ей высказаться:

– Как думаешь, Элиза?..

– О чем вы, госпожа?

– Будет ли наш ангелочек любить театр?

– Он-то?..

– Да ты только присмотрись к нему! Он будет, кажется, красив… У него чудные глаза… благородная осанка… О, уже теперь заметно, что он будет восхитительным первым любовником.

– Тра-та-та! Вот вас и понесло опять!..

– Я научу его играть на сцене… Ученик мисс Анны Уэстон! Как это хорошо будет звучать…

– …лет через пятнадцать.

– Так что ж, пусть и через пятнадцать лет! А все же он будет тогда прелестным молодым человеком, и все женщины…

– …будут вам завидовать! – договорила Элиза. – Слыхали мы уже такое! А хотите знать, госпожа, что я об этом думаю?

– Что же, Элиза?

– Этот ребенок никогда не согласится быть актером.

– Но почему?!

– Да потому, что он слишком серьезен для этого.

– Ты, пожалуй, права, – согласилась мисс Уэстон. – А впрочем, там видно будет…

– Да, госпожа, время еще есть!

Действительно, времени у них было еще много, и если бы, вопреки мнению Элизы, Малыш оказался способным играть на сцене, то все могло бы кончиться к общему благополучию…

Пока же у мисс Уэстон возникла оригинальнейшая мысль, какая могла зародиться только в такой голове, как у нее: она решила, что Малыш все же должен в ближайшем будущем выступить на лимерикской сцене.

Ему, пятилетнему, выступать на сцене!.. Поистине лишь такой взбалмошной особе могла прийти в голову подобная несуразность… Впрочем, идея эта была не столь уж сумасбродна. Дело в том, что мисс Уэстон разучивала в ту пору драму или, вернее, мелодраму под названием «Терзания матери», которая за годы постановки уже успела извлечь из глаз зрителей столько слез, что ими можно было бы заполнить все реки Соединенного Королевства. Так вот, в этой пьесе была роль ребенка, покинутого матерью из необходимости и затем найденного ею в самой ужасной нищете. Роль эта была, конечно, немой. Ребенок, исполнявший ее, должен был только подчиняться ласкам и объятиям «матери», давать вертеть себя во все стороны, но не произносить ни слова.

Наш герой как нельзя более подходил для этой роли – и ростом, и все еще бледным личиком, и глазами, столь привыкшими лить слезы. Каково будет впечатление, когда он появится на сцене, да еще рядом со своей приемной матерью! С каким увлечением, с каким пылом проведет она пятое явление в третьем акте, ту сцену, когда у ее героини хотят отнять сына! Ведь изображаемое на сцене будет почти действительностью, ее ужас и страх потерять ребенка будут почти реальны! Несомненно, успех в этой драме превзойдет всю ее прежнюю славу.