Novae epistolae obscurorum virorum. 

 

Epistolae honestae virorum Russorum, quas magister Constantinus Semenis hunc in librum collegit.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Tomus primum. 

Praefatio Maratandi Nigmatulitandi ad haec librum. 

 

Quando me studero Latinam bone valde, et posse scribere alioquis epistolas, vestigias, scripturas etc., – me acciperui ad scriberam hujam librum, nomine quis linguam ciceroniensis vocat, quid «Epistolae obscurorum virorum: epistolae honestae virorum Russorum, quas magister Constantinus Semenis hunc in librum collegit». 

 

Magnam causam, debitum quid me acciperat haec librum scriberat, – est tum, quod in meam temporam in Rossicae adduxit diurnarius «sinistros» sive etiam «comministas» Constantinus Semenis, quad vero esset tot mendaciosus circulator et falsandi ante cameram in regis canalam «Rossica 24»; sed hujus histrio illectarat multum populum, et corruptarat valdiam parves haec, et mutarui ille in duce. 

 

Et me, erati veram fidelibus iram amplectis, ducerat, qui dece scribant librum, in quae me derisere magistri Constantini et illum amicis, ex qiis me posse nunc memoro Demetrium Trabum, Borisum Julium, Alexandri Pantschini, Michaeli Clerum etc. Et cum alios novam dies Constantinus in tam temporam valde et valde delirando, et mihi ad album accensum, et me non possui somnare, et tot cogitando: «Quaeso hujis spurcitiam me perdidum totum?». Sed me nunc non terrorista est, et me deducit librum scribant contro Constantini et amicis illum. 

 

Librum haec me titulandant «Epistolae obscurorum virorum: epistolae honestae virorum Russorum, quas magister Constantinus Semenis hunc in librum collegit». Quad me delectum haec nominatio ad meam librum et congruus stilum, quid nunc tamen impopularum est, quaeso me in epistolandis stilis starui scribere suasi librae, et quanda causa haeca? Me responderat nunc ad haec quaesitum: causa in tot, quod mea favorita libra ex omnes libres latinitates, – «Epistolae obscurorum virorum» Hutteniorum est, et quad dicat omnes istud puristas, quod-de libra esta scribita in Latinam barbaricam, – nullam ad me haec signalizavit, et me erit continuare amorandere librum Huttenam. Debitum amore ad suturam latinische Deutschensae, me scriberat librum in stilum epistolandi et in Latinam culinariam, sed hac propter tuam, quod alioque linguam me non sciro. 

 

Posthac me librum suam absolvitum et perlegaram tot, – me expressum illum in Interratam, sed non ex suam nomine, sed ex nomine Constantini Semeni, et facerat me haec propter Huttenus etiam suasi «Epistolae» super nominum Ortuinis Gratiam expressuit, et me ad illum vestigiis vadero. Post expressandi librum in Interratam sup nomine alienam, et post librum essui omnini litteraturi consortiones exscripsat, – valdium scandalum subrexit. Causam nunc in tum, quod aliquis ex unites Constantiniensiis congoscerat de meam saturam ludum litterariam, et cum quaesites ad duce suam tractarat: «Ah, Dominus Constantinus, Dominus Constantinus, quaeso Vos non dico nobi, quo Vos et Latinam scirendo!? Tamen Vos doctum, Dominus Constantinus! Me mirabiliandum in bonam sensum verbum...». Etc, etc, sine meta. 

 

Et breve omnes canes, qui sicut verveces paciis pascuando in schedam Constantinorum, scirendo, quo «magister Constantinus librum Latinorum scribant, sed nemo dico de hujam nos»; et dominis Constantinus vero non didicit suasorum cricetinas bellarum de haec libri, et tecet, sicut partigianus in percontationem. Sed esto erit non pro-manum Constantini, utpote lemminiis illum rumorando de librae, et accipiat translatando illum in linguae genorum, et cito perlegerat posse in haec librum de sicutam rem, quo illam mentes non possui lato. 

 

Sed nunc, quando omnes nos perriseratuit bonam t ampliando, me posse expresso haec librum sup suam verum nominem, quas me et facerat in hoc momentum. 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Praefatio auctoritate.

 

Quo volo scire omnes philosophiam, –

Tam scire quod in Pharrisiam!

 

– επίγραφος για το βιβλίο.

 

Αφιέρωσαν τω μαθητές σχόλε DCX, qua in Petropolis est. 

 

Historia hoc libri startum retro uno anno; in die hoc nos (me, doctor Eugenius Radius, et doctor Dmitrius Trabus) sedere in taberna et loquitandi cum amicis meis, et quando me bibunt V chyphus vinorum, in meus caput veni una sententia. Me μιλούν, quo bene erit, se nos expressam aliquam buchum sive librum ad nostris iuvenes. 

 

In nostrum polemitatum temporem nos iuvenes totum propulsavit ex manus, et non illum nos diligerui, et dominatum nunc degeneratio in vitae publicum. Omnes homines nunc corrumpo, scientia in Patridae nostrae pereo et pereo, discipules in scholam magistrandi non scire nomines magnam virorum ex horae nostrae: Sergius Rexius, quo facero primae rochetae in mundi, Dimitrius Mendelius, quo facero primum orbus aerum in mundi etc. Circum nos nunc totum stuprum, impudicitiam, avaritiam, mendacium, et plusquam reforma educatione! Corrupto nunc morales homini in socium, decompositum populus debitum «culturam» «popularum» americaniam. Nunc homines in Rossicae stare valde «liberi»: illum non venerare doctores, magistros et aliam viri sapienti; omnes nunc dicit, quo nos totum bibere, et comedere, et scandalizare, et animum desidia inficere, sed nos non laborare nunquam, et mani nostri albi sunt, quod mleco sive lactae, et quo corpi nos adiposi, quod lactibus porcellis, et quo nos decet cecidi, quod paysanes cecidi latrunculi, quando illum cacepi. Sed sic possunt dici totum viri indocti, qui non inspexit in artibus et scientiam, et qui non quireo elegantiam interpretare verborum Engelsium secundum septime methodam: dialecticiam, practiciam, pragmaticiam, realisticiam, grammaticiam, semanticiam et mysticiam. 

 

Sed nuper proveni sic nominatum «novae» «progressivi» «scienticos»; illum dixi de egalitas, de reformandi, de pax in mundi, de problemam in socium nostrum etc., etiam illum semper damnarunt antiquas scienticos, quod nos sunt. Illum non suspicerunt antiquas libres et morales nostris abavis, qui nunc in caelum est. Nos ex maximum inceptum suspicarunt aliquam malum in verborem illum, et nunc nostrum cautiones apparereo verum: omnes haec «scientici novi» evaderitum totum agentibus americanienses. Vivat nos! 

 

«Omnes haec sic nominatur «progressivistam» – est etiam novum genus stercum», quod dicitur nuper noster doctor Dmitrius Trabus, – vir doctorissimus! Ipse scire penitus, quo ad haec «modernes scienticos» non possunt crede, et quo illum omnes Filii Diaboli Mamonnae Americanae, ergo illum viri mendaciosi, debitum illum pater est mendacius et pater mendacium. Sed nunc «Im Volke geboren Erstand uns ein Führer, gab Glaube und Hoffnung an Deutschland uns wieder», quod sonarui in unae bonum et alter carminae teutonicam, et quando nunc nostri amici ex iuvenes sonare in strasses et in aliquam locis publicam. Nunc nascior in volken rossicum propensio novae: valde et valde exorirunt junges homines, qui credero in Dux, in Patriam, in Fideles Christianae Ortodocis, in potentiam antiquam Sovieticum Unionis, et etiam in Spiritualitas! Sed delatores occidentales non dormitaro; haec λυκόση americani totum volunt contaminatum jungische nostrum. 

 

Nuper haec hostis rossicum generis, – haec foeditatis parvi ministri Satanorum, – expressum unae libretto, qua est verum pamphletum; non, non est pamphletum, sed pasquillum monstrosum! Haec libra titulando «In defensionem reformae educatione». In istud copriam (ex κοπριά) librum haec pygmaeis colloquavit de reformam educatione in tonum benitas, illum venditaro et venditaro haec reformam americaniensam, et etiam illum dicit, quo Summa Schola Economicum – est non cubile agentibus ξένης, sed institutum bonum et productivum, et quid illum laborare pro Patriae nostrae et pro genus rossicus. Certo, omnes hac est totum malae propagandae et agitatio infaustum; haec americanischen narren non possum fefelli nos, – antiquam sovieticis scienticos, – et nos erit longe nostris hostis lassare, ad Finem Victoriam! Sicut vivat! 

 

In anno MMXVI erat nostra magnissima Victoriam in hic bellae: ministram educationis novum stare nostra amica, nostra musa, – Olga Basiliana. In hic die omni nostri inimici, omni nostri aemuli etc., – flevi sanguiam lacrimes, ut in hic die nos probarum, quo nostra partia in systemam imperium et in perpendiculum imperium; nunc omni decet memoraro, quo nos habeo potentiam, et si unum ex nostris magistris dicit, – suam minister auscultare illum stare. Et nunc nunquam non decet inducerum dici malum de magistris nostris, ergo est nostri dignitatis et sophiam magistri.

 

Sed nunc affatim verborem de res universales; nunc nos decet dici de essentiae libri nostrum. Hoc lector nostris, fortasse, quaereri nos: «Quapropter hic libri nomizatae «Novae epistolae obscurorum virorum», si scribunt illum bonum et sapientiam homines?». Et nos respondero ad hic quaestatium sicut: «Vos omnes sciro, quo omnes sic nominatur «progressivi» nomizavit nos omnes «viri obscuri», «rutres», «arboreandi» etc.; et nos, – in humilitatem majestas illum, – stare nomizato suami haecis verborem; ergo nos et titulavit librum «Novae epistolae obscurorum virorum»». Igitur, hic libro nos colligero epistolas aliquam bonum virorum, qui vivunt in Patria nostra et nuncior, et multo epistolas est in libri haec. Auctores librorum stare titum maximum bonum, dignitates, honestates et notabiles vires ex omnes locis Patriam nos: Doctor Dmitrius Trabus; Doctor Alexander Panchin, me et alii. In epistolarum haec viri digni cogitato et scribo de gravissimam problemam de nostrum temporem; librum sic – est verum thesaurum scientiarum ad usum nostri iuveni amici ex meliores scholam Moscoviensi et Petropolisiensi. Omnes magistros scolares et universitates decet redderunt praedictum, quat illum studentes legerui librum haec! 

 

Etiam me expressi gratiam multae ad omnes, quod auxiliam cum expressum librum hoc. 

 

Datum in Moskvae, in startum primaverum MMXVIII anno. 

 

– Magistro Universitatis Novae-Eboracumiensis Eruditus Dominus Constantin Semenis, diurnarista, scriptor, blorrerus et verum marxista. 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Epistolae ad Alexander Panchin de Dmitrius Trabus. 

 

Salvate! 

Doctor Dimitrius Trabus salutant magister Alexander Panchin, profundissimus de biologus russians et luce in tenebris. 

 

In reliqua aliquam in sanatoria in silvam et mountum Altaum me legere una libra, qua nomine «In custodire reformam educatione», videtur. Omnes nostri magistri nunc damnatione ista libra, et me legere ista in tempus libere. Meus caput start quatiens et omnes decidit in area. Me non scire, qua me postulant scire: in miles non disciplum tunc. Et nunc, quam non scire, quad me scire, me scribere ad vos, quad vos totus scire, quad me scire; et quam vos non scire, qua me scire, me non scire, quad me scire, et me doleo magna. 

 

Quad in «Criminalum legerum» dixit Deus vox: «Istum mare grande et amplum, et habebant in illum reptilias, quam non numeri.». 

 

Ambalare me in istu sabbat ad babiloni numeri vel babilon ditatur, et istum magnam magus dicit, quad me non bonum vir, nominatione me asinus et dicit, quad me ebriosus, as satirum. Omnes istu verbum est mendacium Iudae, quad me non ebriosus, et quad me bibunt aqua vitae russians, me non stare ebrius, quam me bibunt in μέρα, et non malum meus sanitas habebant de tunc. Vos dicit aliquam in pagina vestra, quad aqua vita ad sanitas virorum bonum magna, et omnes astemus est sectantes vel malum hominissen. Memore, quam vos cum me bibunt magnum bonum cerevisia aliquam in Sina taberna; in istum ambulare novae. Me non facere fantasio pax vel vivere sine vinum, cerevisia et alios potus. 

 

Meus bibilum non stare ad dei septem, et me doleo ad istum, pecuniam dare ad doctores. In Dominica me bibunt vinum valde et in hortum ξένη ascendit, et somno in frutices, lupa. 

 

Omnes bonum ad vos, vivere in amor mulieris advenes. Valete! 

 

Epistolae Alexandrum Panchinum ad Dmitrius Trabus. 

 

Dignitatimus de rossicus biologus salutant doctor Dmitrius Trabus. 

 

Me praesidium vestrum epistolae, quad me pulchrum methodum gaudiamus et risus meus ora visitant; valde in locus tuus, qua vos intro in caespes et somno tunc; cum meus nuper facere simularum historia. Bibunt nostrum cum amicii meus duo lagenas vischium et ambulare de civis, odio omnes viatores; evigilavi nos super ponticulus, as verum trollis. 

 

Est sordidusimmus librettum, quad vos scribere meum, me legere in locus laborare meus, et nunc dicit, qua non in omnes mundi libri malissimus istum non esset. Autorae est turpissimus obscurorum virorum, quad necessum comburere cum eam opus quad brevi tempore tam bonum. Libri istum vocatus in meus odio fantastum, quad non posset, quad istum genus opere scribere et imprimerum in terra nostrum. Autor ambulare contra omnes rossicus scientiam popularum. Eam dubitatio in verbum magnum doctorem Sergeum Manisum, et eam non volo concortat cum Constantini Semin, et nominatum Eugenius Radius obscurorus et rasismus, indoctus et stultatus. Eam omittere istum nobilisvirorum ad totus fundus. 

 

Eam commovere odium omnes magistri nostri, et quam comissiam ad bellum contrum obscurantismum nunc facere memorandum de oficialum insimulatio istum libri. Plus illum nos conversatio in iudicium, ubi nos habebant iurex cogitatio et amicii, quad facere in interesmus nostrum, cum propositio ad approbatio istum libri extremismum, et si non voluntum interdictum istu libri, nos vocavit omnes nostri doctum et facundum iuristum et philologus, quad facere istum diligenter, et si non potentes istum, nos contribuere magnum pecuniam ad iurex, quam primum partis nos secretum subducere de aerarium Universitetum Moscoviae, et secundum partis meritarum in creditum de dominus Tinkoffus. 

 

Omnes magistri nostri et doctores in Moscoviae exspectare nova seria filmis de Constantini Semin, quad decet facere totus celeriter. Videre vos, quad bonum actores emerum nostrum cognitissimo amicus Constantin, qua ad istum pingerum veteranum de Bella Patrida et scholaris «magistri», qua commodorum nunc; me fere credo ad illum, quasi eam inceptum risusum et dicere, qua est modo scurrae. 

 

Volo ad vos multibus dies vinum et roses cum mulier vestrum et alios. Valete!

 

Scribere ex Moscoviae.  

 

Epistolae Alexandrum Panchinum ad Dmitrius Monedulus. 

 

Dignitatimus de rusticus biologos infrum salutant honorissimus de rusticus philoshopheraes Dmitrium Monedulum. 

 

Dare ad eam fortuna etiam centum annos vitam, quad hoc etiam operum in laboratus eum multibus doctores, sicut unum vestra vita pretium vitas omnes doctores in Terra. Omnes nos scire, quad vos grandissimus de rossicus philosophis totus, quad non etiam aequalis vos in syllogismum. Igitur vos certusum omnes alios in nostrum terra cognitatum philosophium, me retinere conversatio ad vestrum animus, enim eum non aequusum in omnes mundi. 

 

Scribere me alique tempus retrum famosus fabulae, quod nomine «Novum philosophium rexorum», in hoc me oppugnarum ad διαλεκτική Gegelicum, voluntis proculcarum eus in coenum totus. In istum momentum, quod me darum meus arsum ad mundi, corripereptum ad me istum Nigmatulinus cum eus criticum, et si dicere omnius, quad mentem. Eam dicere, quod me est malum stilista, quod me scandalizavit Gegelum, sed non dicere de essentiam, dicere, quod me valde stultum, et etiam eam scribere contro me metricium carmenis, in quoque eam stimulavit et maledictum me magnopere validum. 

 

Igitur me scire, quad vos est dignitatimus de russicus philosophaes, me scribere ad vos cum volo incogitare, quad est medicantes ex διαλεκτική Gegelicum, enim istum damnationum marxistam facere suos cum me et magistri nostri non observantium. Licet tunc decedere illum damnationum disciplinum, quando totum inamicum scientia; dignitatimus doctor Carolus Popperum pridem probarum illum, et mendacious, et miserus omnes eorum criticum Nigmatulinum et eus adsignates. 

 

Me valde petitionis vos suppetium ad me, quamque me usuris in «Semper Infernum», que vos scribere valde perdudum annos retrorsum, et vos non scribere novae libres magnum annos igitur. Intro meum pueritiae, quoque me possum eniam puerem parvulus, me legere vestrum divinas compositionis; vos est meus astra viatoria, meus    solaris luxuriem radius in tenebris regnum, meus exemplum morales. Me amorem vos amor non fratribus. 

 

Quod vivere vestrum uxorem? Verum si dicit famas, quod vos unusquisque dies supponere: in culinum infrum mensam et super mensam, et in crabattus, et in terrassae? Aliqui tempus rursus me visitatio Asiae Kazancium intro domo eam, igitur eam άνδρας utinam in peregrinatium laborarem, et nos valde bibunt vinum et cerevisiam, et post hoc supponere violentis et ferusum. 

 

Voluntatem vestris artibus proventuses et grandum pecuniam. 

 

Datum ex Yaroslavlium. 

 

Epistolae Dmitrium Monedulum ad Alexandron Pancinus.  

Honestissimus de russicus philosophos salvatum suos amicus Alexandron Pancinus.

 

Laetitiam me quare, quod vos scribere ad me nunc, ubi scriptos vestrum valde bonum et dulce, et me omnes amore legerum vestros epistolae ad otium. Vestros confectionis, quad me dicit super, valdium bonum; illum istum vos proficerem magnum progredior ad publicus herbosus. Vestrum non consequisuam tractarum attentionis vestrum ad istum adversarium Nigmatulinum et perderedidi suos fortis ad materiam temerarium, ubi illum est novhissoc (ad «novae historiae socius»), et quad omnes illum cogitatio parvuses et non meritare exquisitionis. Valdium illum, istum etiam est maximist et communist, et istum signalizavit, quod non illun habebant mentem bonum. 

 

Scribere ad vos quasimo placationis, sed non concordis, ubi illum est stultam et fideles in homini honestum. 

 

Quod dicere de meus intiminis vivere, tam me necessare loqui, quad omnes in illum de me formatis, sed non informatis, nihil bonum, fere. Istum autumnum me faberarum multibus aqua vitae, tincturas, vinum et cerevisiam, et quad me non molestum in longus vesperes hiemes. Vectitarium me ad autumnumis mercatum, quad me emeremptum multibus diversum productes, in quad numeri et rerum delicationis; quad me vocavit vos ad meus cenulae, quam nos manducare istud cibum et inebriatus in volo. 

 

Causae de meum innumeri pecuniam sunt, absolutum, meus gratia magnum, ubi totus eam, quad scire omnes, et quod contradictionis verborum de marxistae stultae, obligatum omnes negotians suos pecunias. Aliqui tempus retrum me redimerem non-malum villae in stilum serum-antique vicinem urbs Τόρικος, quad me temporalite praedisponerum profectus sum in posterioris aestus; quam habebant etiam hortum cum cupressetum et marmotatus labrum. Meus subtilis servi faberunt omnes laborum   morum, quad me non facerunt etiam me est genius; Georgius Eucharistius translavit meus idealos in multibus popularum, verborum novaes adeptes, et valdium pecuniam me habebant ad eum εφημερίδα.

 

Beati me etiam in maximum gradus tam, quad me haberem bonum uxorem, cum quod me quotidie rixariatus in lectum, quad illa in maximum gradus destinationis ad istum opus; me non retrum habeonis sicut satisfactionis omnes meus affectationis; illa valdium bonum multibus meretricis. Commode, me non dixit eam, quod me parvusissimo morbus; syndromes comparati defectus immunitatis non curationis, quod omnes scire. Etiam totus doctor Alexius Aquatransportarus et vos, meus amicis, conameninis curationis me; primum cum vos darum ad me bonum spiritum tincturae, et vos invenirio ad me profundus doctor Teutones, qua curatio me multibus cibum, vinum et medicamenis. 

 

Venirio meum unum magnum epistolae ad unus pharrisiam philosophus; pharrisiam philosophaeres, quod omnes cogitatio, est bonissime de philosphaeres in omnes planetum, ubi in illum civitas essum alma mater omnibus universitaetes. Etiam illum philosophus non potiritus quasimo pulchrum, beluae et accuratum latinitas, quad me, quad illum non stipulum in fide suos et non legere libros Bazilium Rosanum, quad omnes omnes francos dubium, quasimo eus scribere ad latinitas tantum barbarios, quad me fere potentes interpretarior eus, sed me decetum utor illum, ubi illum propositionis ad me solidus pecuniam in formus academicalis grantum Pharrisiam Universitete. 

 

Vivere in luxuria non mendacium cum mulierum genus. Valete! 

 

Scribere in tramenis ceterum Peterburgus et Novaeurbanum. 

 

Epistolae Constantinum Semin ad Dmitrium Monedulum. 

 

Quantum annum culex natus, 

Quot pulices in canis vivit bonus, 

Quot cerevisia me bibam per annum, 

Tot salutem ego mitto ad vos animum! 

 

O grandissimus de omnes russicus scienticos, obscure suos mentem suam Bahtinum, et etiam valde illecebrosus virum, sub massae quam me cubarum, ad vos me scribatur non unum volus, sed etiam, quad me inopiam in auxilium vestros.

 

Nuper ad nos accidium magnum convivium, quam cum meus essem multiam nostros magistrandi de Universitatium Moscoviae; nos bibit valdium cerevisiam et vinum, sonare cantantem et saltationis. Et quam unus polylogos cantionis «Almonim», tam ad nos emergersum unus illecebrosus certationis, sunt quam me retranslavit vestrum.

 

Istud polylogos dicit ad vos, quam esta cantata est cantata zionismum, sic quo tam sonarum: «Be'arim, bakkefarim et diglenu narim, ve'alav haganah vekhibbush!». Be'arim signalizavit tunc, quam rebolurum, vekhibbush etiam signalizavit etiam, quot Bundus, et etiam probare, quam cantata ista certum zionismum. In tunc tempore unus polyhystor (eam sultissimus cogatationis multi generum fascismos) propositum, quad ista canta est fascismos et scribere illa intimum amatores Hitlerum et Mussolinium –  russicus iudaeus Abramum Sternum. Me non credere ad eam, ubi scire ad vos, sic Hitlerus non habent iudaeus intimum amatores, exceptionim Goebbelsum, et in probarum meus argumentum ad illum praeposui vestros viscuseris. Omnes illum valdium suspectus meus ingenii, sed eam non certitudinis, quam me dilectus verum positionum, et etiam scribere ad vos, volontas cogitationis vestros suffragium ad istum questationem.

 

Beneficium vos, meus dignitatimus magister, me superbiam progressum in studiosum multibus scientismus; impugnare me nuper ad legerum librem Schopengauerum. Verbum, ad meum excedentis doctorem, quam me defferentium dignoscior de meum collegos sublitus, me grates ad tantum vos. Essem credero, quo me nunquam non abrumperum studiosum. 

 

Vivere in amor virorum et non mendacium. 

 

Scribere in currusis in via ad Branskum in unum distantis vicum, quam me vehi ad facere meum filmum de disciplinam. 

 

Epistolae Dmitrium Monedulum ad Constantini Semin. 

 

Dmitrius Monedulus salutant suos parvulus et dulcium amicus. 

 

Φίλε μου, Constantinus, allocutiae ad vos etiam, quad dedicarum de bonissimus novitiatis, quod me scirento tunc nuper. Quat vos memorum, meus filios mellis, me scribere ad vos de chupacabras, et etiam ad quad, quo me habentum honorun mittere scripto ad unum pharrisiam philosophum. 

 

Lautatem meum non scire limesitis, ubi istud philosophus accingium esse in Moscoviae urbus advenirum, propositio eum audiatur ad famam meum, quad me magnissimus theoreticos cellae, et etiam cogitatum ad eus ad multinum gratias et virtuses meum. In sicut momentumes, filios meus, me cogitatio ad tam, qua me non frustrum oportetum in iuventas meum esurirum, latescero in multam foetiduses concameratumes in χωριάς amotuses ex milesitis conclamarem, sufficerio ad milezionares redituumes, et etiam facere coituses et furtivuses ad istum milezionares. 

 

Me nunc facerum accessum ad organizatium bonissimum obventum tam pecuniam hostesitis in capitalum; nunc mandaretum omnes epularum in carusas cauponaes, exscriberium lagunculaes vinum et cognacis ex Europam, redempturae luxuriam camerium in «Metropolium» cauponiumis. Ad me istud obventa istium doctorem vel magister, ubi me immemoratum, quad promotus habebant istum professorem, habetum valdium sensus, ubi ustud professor pollicitum strenuarium ad retranslavit meum libres et postquam imprimerum illum in Europam; eam pollicitum, quo subigerium eamque servises literatores, scholarises et studentam scribaturum ad me multium exsultationis et furoris opusculumes ad pressorum illum in anglicas et francos diariumes et actes scienticationes. 

 

In istum etiam Dominicum me vocavitarum tu, meus amicus dulcerissime, in luxuriam balneorum, quad considerum propter civium, in unum villam suburbicum; tam esse omnis, quad ad nostrum gaudiatum decetiam: parvulusem habitum et nitidum pueri annorem quattuordeciam, pulchrium puellae clementis et crassum, multitudinem vinum et cerevisiam, compluvium de marmotatum rosarum. Me paratum acciperio tuo, possum me tam laetitiarum istum novitiarum bonissimum. Etiam te scribere, amabum, aliquantum bonum commentationis ad illum in tuos «Agetatiam». Me suspicerio te maximum. 

 

Commodum, Constantinus, volunt me etiam sicut certium cognosciriam ad vos unus quaestationem, quad inter connexum cum theoretiam marxistum, in quam vos profundus valdissimum et scientor maximum, immo superveniriam vel seperbiam in istud operarum istum insignemum Tarasovum. Disputarium me aliquando temporum retrorem ad unus doctorem Michaelum Sacerdum, quod confirmarium, quad Adamantium in Unionum Soveticus compingerium socialismus. Me contradicerem eam et veritas dixit, quad Adamantium esset totalis sub censurae anglicos exploratores, qua probarum essem in circulus illum istud anglicos exploratores, quad multiam eamque magistrandes scire anglicos lingua et viatorem ad Britannia, sed in istum tempore diplomaticam linguam esset francos linguam, etiam legationes non decetem scire et linguam anglicos, quad probatum totum et severum, quad illum esset vestigatores. In responsius eam nominationum me ovimum et elleborosum. Volo   etiam certium cognosciriam ad vos: quad persuasionis habebantur ad quaestationem illum theoriam marxistum moderni; sperumque, quo illa concortatium cum meum opinionis et verborum superbi. 

 

Verbum, me nunc valde gaudiatores nostris positionum; unum, quo me totus conturbatur est meus impotentia. Nuper tempore retrum me conspicerum, quo illa interirem totalis, quo turboris meum multatis, ubi me habetur uxoris iuventas, quam tunc possum indulcedinis in me as virum. Volontate etiam cognoscirem ad vos aliquam supellectilis contrum istud malum. 

 

Vivere in amore immortales et immorales. 

 

Datum ex meus villae «Praedium». 

 

Epistolae Borisum Rostrumum ad Constantinam Semenis. 

 

Magnissimus de omnes rossicus diariumes salutantum magister Constantinum Semenis.

 

O dignitatimus de dignitatimus russicus diurnarium, aurumque magister Constantin Semenus, vos habebantis non scire confinis. Me scribere ad vos non etiam sic. Omnino causae in tunc, quat me nuper longum tempore aegrorum valdium. Mammillam meum valde sic crescerum et tumentiam, quad obstare me magnum cruciatum. Medicines dicit, quad est omnino ad insanitas modus vivendi et multium cerevisiam numerum. 

 

Istum esse non timorum, quat non dolores meus hepatis. Medicines dicere, quadistud ad meum amoritas ad frixum porcae lardum et frixum hillae afflictionis meus hepatis. Illa valde dolorem et mitto meum multus problemam. Etiam ad meum corpus suboririum acnes. Et me semper dolorem ad oedematis: omnem meus corpus quasimo aqua plenum. Medicines dixit, quat istum nexerum cum infirmatum renibum. Me facile solvereo ad medicines magnum pecuniam, quat me iterum potentum manducare porcus lardum et frixum botulum. 

 

Nuper me videre vest film bonissime, et decet volo dicere, quad illum magicum in suos excellenterii; vestrum mentem et fantasia non cogitatio finis aliquando in omnes questationes. Volunt accuratum: videre vos filmum «DIARIUMES. Dificulterii vita in supernum», quat faberum nos socius Georgius Eucharistius. Ad meum punctum viderandi illum dixit de valde subtitles materiales, etiam magistrum, filmum valdium bonum demonstrare essentiae nostrum cum vos operare. 

 

Adipiscium me alique tempore retrum litterae de dominus Dmitrius Monedulum, quat dicere me, quo eus volunt credito de meum duae milliones caederes, ostenderum, quo eas reddere illum ad me ex tertio mensis. Timet, qua illum denuo ludunt valde pecuniam in mappae vel bones, vel in ebriosatis abireo, et nunc volo ridere illum in suos capitalum; me non volo dare illum meus pecuniam, sed non volo maleficium et corrumpere relationes cum sit digna noblissime vir, et igitur me contribuerum eam tuam pecuniam, quad nos concentrare de alique rossicus patrioticae operarium Interretes ad auxilium armatores et miles Tanacarbonarium. 

 

Commode, volunterum didacticae de vos: verum dixit de casum cannibalum in amotum viciis Rossicum? Legere nuper aliquando istum in actae «Famigerator», et plus in «Flavius diurnorum» et in «Actae vivos». Vos singularum curruses in multium vicum nostrum terrae, et igitur decet, fortasse, scire est. 

 

Datum ex unum sanatoria in montibus Tauridae. 

 

Epistolae Dmitrium Trabum ad magister Constantini Semenis. 

 

Doctorissimus de russicus diurnarias salutant dignitatium magister Constantinum Semenis. 

 

Me scribere ad vos in valde et sonitum dolorem, in quat me habitat in nunc temporem; me nunc desiderium angoris mortale et glaucum. Omni die me cubare ad spondae in truncum status, et omnes istum defunctis meum ex unum hostis parvulissimus et foedissimus, quo nomine –  Nigmatulinum Maratorum. Istud abominandus vir efficaciae ad me, quat πράσινο φίδι οχιά; me odium illum as omnes istud «progressorum» Μεταρρυθμιστώνη. 

 

Nuper tertio dies me videre istud ασπίδους ad mercatum libretaties moscoviae non-fictionis, in quat istud monstrum odiosam spectare et emero libres multium. Me multium admiratio, quat custodes permeabile esse istum scelestum in symposium bonitatae virorum! Et quatum est liberalum spectum me – eam salutantum feram gaudium, et dixit, quat illum in futurum Martis esse legerum sermonam oratoria in Universitetae Moscoviae, in primum corpus de facultatae philosophiam, et auditum illum esse doctores de Pharrisiam et Bovivadum, Heldenbergam et Leidenis. 

 

Et quad me istum verborem audio – me tunc ad illum odio; me non credero istud vir indignatatimus, et illum finalum stragis in ocularum meum. Me etiam suos occasum in syncopis et non potentis regredior in optimalum status, et non fortes habeum. Istud vermis omnes meus respiraram dies perdero et venerarum meum corpus et spiritus mortale et totalis; me scribere igitur litterae ad iuristum cogitatio cum querelae de conatum ad meum sanitas et vitae ad lateris Nigmatulinum; me magniam voluntum, quad istum criminalis latrunculus respondere ad actionam illum contro tam infirmatum et veteris dignitatimus, sed decrepitus et pauper igitur vir, quat me. 

 

Etiam nuper temporem me ludunt in ludaes multubus et bibunt vinum rt cerevisiam in meum domo; omnino dies me cubare ad lectum et comedere. Omna vita mea tabescero totalum et me non potentum laudae novae inviatum; omni tempore me cogitatio de istud blattae turpitudinissimus, de istud Tartariam vomicae. Nunc me volo ambulare ad balneam et convalescero, sed non in illa puellam bonis. Me vules habeo etiam unum puellae bonum et cum adiposum corporem, sed me non habeo quat me vules. Plusquam me omnino cogitatio de pueres multibus: adustum, nigrum, paranigrum vel subnigrum, album, petilum et musculatorum, adipae et macilenta, severum et luxuriam. 

 

Scribere ad vos de istud questationem: auxiliam meum - exscibero ad me aliquantum pueres bonissime et dulcium. Me scire, quat te amorum istud parvulissime, sed carissime diabolam, qua occupazionum tuos coram totalis in studiosam annorem etiam. Memore, quat in Universitetae te currusam ex classes ad tuos amoritas puerum? Memore, quat me dare ad tuam adressam pulcherissime pueres de omni Moscoviae, de omni Russiae, et consulere te in questationam intimum et privatum? 

 

Me amore te, meus primum amicus, et etiam ad te scribere: mitterum ad me non omni respondam tuas, sed et si puer mollis.

 

Ex meum villa supmoscoviae.

 

Epistolae studentis pauperam ad magister Constantinum Semenus.

 

Unis mosciviae socialis studentis salutant laudae Dominus Magister Constancii Seminorum. 

 

Salvate! 

 

Me nunc adaviatorem in Moscvae ad istum septimanae et coepissum disciplinarum studiosam in Universitatum locis ad politicae cathedrae. Peterum veniae de me stilarum barbaricae et insolitam, quad istud litterae me scribum ad geniculum meum in tenebris cameram. Igitur me viarum ad Moscvae ad aviatorum nuper, et nunc me habitatis in locum procum in nostrum capitalum, in Cerasam, et valdium in pecuniam egereum. Retro secundo annos me habeo unum optimalum mitis et circularis abdomen, quo tollere singularum, sed nunc me mutatio in veris sceletum. Me, filius legatorum Conclusium civitatae et generus nobilis, nunc ambulare ad finis pauperam! Vos – plus legatorum filius, quad me, et unis discrimen inter nos in tam, quad meus pater in carcerum nunc, sed vos paterum non caperio etiam nostrum policiae in crimenalum. 

 

Sed non cogitatum, quad me mendicabulum contemptionis, quod me non sicut. 

 

Me scribo ad vos iterum quad non habeo in Moscvae unum fautoris, quo potentam auxilum me aliquando, et si me despiratum vel desperatum, quad verissemero, vivere in unum aperturam odium et odoris. Et me volo, quad vos esse nunc meum faetoram. Vos dexetum auxiliam ad me, quad me vester terraefrater et popularis, quad me est filius magistrum, – quad vos, – et me tam studentis, quad retrum vos; omnes scire, quad vos non mericitio diplomae Universitatae ad mercatoram, verum? Et si vos non auxiliam, me potentam clamoram de omni mundi ingratum veritas de vos, et vos non habebantur fortes ad custodiam suam. 

 

Plusque me decet scribere ad vos de positurae in gentes Urales Universitatae, ex quam me crussum in Moscoviae. Decanus nostrum «satus fit et ebrius», quat in cantatum congruentiae sonare, et eus potentus in finalis die, in quad me essen in Universitatae, videre et locui cum sciurus magnum, cum que me tam occurrero in retro annorem. Eam bibit «sine meta», quad nos popularis nominatissimus et dignitatissimus, in honorem quad nominatio nos alma mater; et eus tam bibit duo lagunculam aqua vitae in unum die. Rarum eam bibit etiam spiritus purgatum et cum spiritus sanctum loqui. Historicatus nos dixit in lectios suos de mirificus res: de catinam aviatorem, de advenae cum planetam alios, de chupacabram, et de aliquando stultorum. 

 

Et vos decet memore, quad me potentibus dicere SICUT ad vos, quad vos non potentis vivere quad nunc postquam! 

 

Ex meum modestum cameram. 

 

Epistolae Artemium Orbriosum ad Constantini Semin. 

 

Salvate magister! 

Vulgus moscoviam scholaris salvate dignitate magister Constantini Semin. 

 

Facere vos magnus fautorum et amatores de artibus vestrum, et qui, quad aegalitum et vos, viarum marxistum et doctorem in unus veritas scholare, mea scribere ad vos ille descripta cum bonissime mentenem, non nulus cum volo facere irae vos.

 

Quad me, qui quoque monstrum super, facere vestrum occultus amicus, me vade ad via principale cogitia, qui quad stare veritas superbi omnes intime concubitus, ad illum volo ad vestrum bonum ad volo oculus aperta vestrum ad veritas sunt de magistrandi reformam in nostrum glorissime Respublicae.

 

Multibus qui unum annos meus vita dare ad studiorum de phenomene reformam, omnes cogitare ad me documentes legere, qui rossicus, quad soveticus; disciple me illu pedagogum doctorem libres et professionam actes. 

Se vos scirendo (et me credo, quo sicut doctrem vir, quod vos, scirendo), quo est haec monstrum parvus Maratus Nigmatulinus, haec blatta «mit dem Bart, mit dem langen Bart», quod sonarui in carminae prussianae antiquae. Haec echidna cum longis loquelam nuper ederui libri malum et contropopularum, et hac libri ipse nomizato «In custodire reformam educatione» vel «In defensionarum reformae magistrandi» (ipse scriberam libri haec in rossicum, et nunc me non habeo translatio latinitatis, ergo me audire duo versiam nominatiae libri haec). Sed me non in potestas spectare, quod istud barbarus, istud impudens illitteratus scriberam et ederum simulatudo libres; ergo me scriberam suam libri, in quae me damnarui Nigmatulinum et «cum gladium sillogismum  in manu me stravi illum superstiones». Igitur finem meus opere stare scribere libri, quae me nomizato «In scandalizarum reformae magistrandi», quad me ut procer in nassa Internetum multi chronos super, et nunc exemplum mitto ad vos, quad vos potentes corrigum.

 

Vivere in non mendacium amor! Valete! 

 

Post scriptum: 

 

Possum vestram beati veniam ad illu casus, quad me interrogavit non ad tunc adressum, qui me debitum, ludum administratio vos ad laborum ad tunc filmum, quad vos facere. Volo parvus ad atone de criminalum meus, me exsisto certus mitto ad vos unum bonissime et verissime fabulum, quad vos multus possum ad omnes vestram proecti: lana stare ad legere illum. 

 

Post post scriptum: 

 

Etiam haec blatta Maratus Nigmatulin, haec inrossicus lignum, haec niger malissimus, scribunt de vos, dominus magister, haec carmen scandalizarum. 

 

Censura de Constantini Semin. 

 

In Semin, etiam minima diurnariis, 

Quod etiam potest non scribis.

 

Semin, vos ignorant ut eius ipsa fundamentum,

Ignorant, qui me considerare magister es omnium. 

 

Vos postulo et dixit ad gullible populus: 

«Ego magister de septem liberales artibus!».  

 

Non es magister septem liberalibus artibus, – 

Te magister septem peccatis mortalibus. 

 

Te audent blasphemare reformatione nostrum, 

Tu nostra vituperetur Ministri honestum. 

 

Te nescis, quam interpretandum Engels decorus, 

Cum te studio malum in Universitete, culus. 

 

Sunt tibi valde informes et poeta malus, 

Qui non scit metrics, de quoque latinus. 

 

Tibi culcita captum ad Satan et servis eius, 

Cum ipse indiget familiaritatem vulgus.

 

Valete! 

Datum ex Moscoviae. 

 

Epistolae Artemium Orbriosum ad Constantini Semin. 

 

Salvate dignitate magister Constantini Semin! 

 

Quot in mari sunt guttae, 

Et qiot in Colonia sancta beguttae, 

Quot pilos habent asinorum cutes, 

Tot et plures tihi mitto salutes. 

 

– «Epistolae obscurorum virorum». 

 

Scribere ad vos in novae unus moscovian scholaris, quad volo secrete meus nomine, qui illu multi rerum, quad facere possum deprehendere illum autori scribere multibus inamicis; de inducere illu vivo in infernum. 

 

Meus historia habebant colore politicus genus, a de possum me multi longine non volunt scribo ad vos de illa, quad compossitium illum πολύ νόστιμο, qua dixi Graecos, ex igitur me quoque volunt ad vos parvus poeticae illum. 

 

Ad meus vita me visitavit tercio scholus, quad unio cum valde informatus meus animos ad socius faberare opere, ad omnes tercio studuosum disciplinum historium, scire multi decima magisteres unum dignitate disciplinum, ad quad potentes dixit aliquam commodo detalum. 

 

Quostationissumum et gravissimus possum potentialum dixit ad vos, quad omnes scire ad me magistri historicum habebant unum totus politicus mentes, quad non defectem ad illum, quad volo studiosum artis humanitarem, et non potettes vocavit valde mirum, quad tunc mentes non possum ultraiustum vel ultrasinistrum; primum casus me videre in multibus locus, amam ad in multi annos. 

 

Vos totus iure me cogitare, qua fantasio, quad omnes meus migistri historicos, quad habent multi, habebant vulgus novanazium et negtocenturiam mentem, non rere unio illu. 

 

In tunc chronos, amam, non possum, quad simularum mentem valde peccatum professionum formaus de magistri nostri, ad quad me anbulare oratore in tunc epistolae, quoque aliquad ex illum habebant scire encyclopedismum, et unus amam legere Iure Novae in veritas lingua eam. 

 

Verum dicere, ante me non totus communistum, habebant in unum parte cum meus magistri in ideologum questationum, et non mentem parvulus discomfortum, quad in lectios sociologium ad nos stare propagandum programmes telе alveo REN-TV vel novapaganis filmum «Ludum [multibus] Deus». 

 

In nostrum lectios erat magnum interestum, quad tam multi habebant expugnare disputates ad historium, economicum, iuristum, sociologium, psyhologium et philosophium questationum, quad omnes ex nos, scholaris, invenit suo quad fascistum, liberalum vel communistum, qua nostrum magistri custodire omnes principium de liberum verbum. Me, ad classicum, ad omnes lectio fabere detalum sermonum, in quad me dixit, quad «Protacolum Sionus» – est verum documentum, quad Holocostum non habebant, quad Goebbelsum est communistum secretum, dixit et me de masones, secretum nazismum castras in Luna, chupacabras etc. 

 

Ut dixit, quad me non habent pretensionem ad meus magistri, multibus cum eius et nunc ad me valde intimum as comrades senioris, quad me mutatum meus mentem ad communistum, et eius non. Unus de eius, stare ad me intimissimis omnes alios magistres, non totus stimulare in me amor ad legere bones scientes literaturum, vel studiosum me phetoricam artibus, quad postulant, que me non legere meus sermones, et dicere illum ad memore. Ut non vos potentes speculativum conclusio ex meus epistolae, me ut dicere, quod totus unus magistra habebant studiosum in 1990-es annos, in choronos tunc omnes alios finales illum studiosum et ad satus curriculo in USSR. 

 

Commodo vestrum veniam misercors ad non classicum stilum et legere valde sumburum. 

 

Valete in charitas non mendacium! 

 

Datum ex Moscoviae. 

 

Epistolae Alexander Vocarus ad istam magister Dmitrius Trabus. 

 

Salutant vos sine numeri, venerabiles vir, que est profundissimus sup coelum in filmandi aliquandum. 

 

Quo me erat unus puer, que totum nunquam facere ad omnes dies, otium sine temporem, et cubare in meum spondae antice televisium et comedere aliquando bene, dulce et apidem cibum, que tam amant iuvenes ex meum generosum, me vos amat tam valde, que non amat vos in omni haec mundi: in rossicum vel in aliquando terram. Me memoriam bene tuos die, in que me tractavit ad vos, Dominos meos, et quod vos dare ad me valdium cantharum cum fortasse cerevisiam, et quod me bibit ille et somnum. 

 

Nunc vos beati amicus vivere in istud devotum, mendacium et sinespiratis Oxfordum. Quod dixit humanista Erasmus, que scribit in tam bonam latina, quae me tam, in suos carminae: 

 

In Oxfordum doctores massae, 

Profundus istud genes, 

Sed quod in omnibus mundi

Ex alios magnam notes? 

 

Quasimo, vos scire, que me – est doctorissimus et zelosissimus ex aliquandum istud malum doctores englicos, ubi quod in «Criminalum legerum» nos audio, «doctor scientius tam differentiam ex scriblitae, que familia ex tres homies potentiam illum comedere», et me est doctor bonus et profundus. Sed quo me dicit de vitae hoc, me laudebant tam, que me vivere in Patriam meam pauperum, que me habeo tunc aliquandum ludentiam vesperis et nostibus in companiam firmum sociis ex studentibus; nos bibunt vinum, cerevisiam, vischium et potiam alios severus et virorum, et nos non-ebrius et postquam tranbululavit ad mulieres et puellam, et nos supponere et cum illum comedere aliquandum cibum, et post somnum in multibus locis. Me somnum ad armarium et sup caespesitis, et ad arenam pedifollium, et in lectum cum unum frater meus, et etiam vicine stagnum, sed sup mensa me cubare utrum plerumque. 

 

Nunc me vitae aliquae laboriose et dolorendo, qua omnibus istud dones englicos me scandalizare acer bibonis, multibibus, contaminatus studentibus, «Adulterum omnibus uxores professorem», «Filius Bacchum et Veneris», «Doctor septimae peccatum mortale», «Frater-perversus» etc. Et etiam istud trufatores «Asirasmum» me nominatum ex meum subtiles notes in scripturae Erasmum et valdium reverentiam ad hoc. Vos, meus Pater Dominus, mittere ad rossicum publicae, quo omnes professoram ex Oxfordum sunt bufones, que odium et risusticiam magnum rossicus eruditum, quam me sunt, que omnes illum infirmum invidiam et superbiam, et nos scire, quod 

 

«Superbia, livor, malitia, ira, 

Non vos defunctis, que morte Hoostraten...». 

 

Nunc me sede in meum cameram in campus unum, spectare in fenestrae et exmemoriam de tam, quod me abitio ex Rossica, et multibus fratribus dare ad me aliquandam res necessarium et superflum, sed vos dare ad me bonissimus et necessarius muneris ad vir, quo decet in peregrinatio discedere, – sunt cupae vinum ad 400 litrae. Cum istud dolium me tractare ad omnes viam Europae, et bibunt non totum in omnes tabernam (sed in haec tam), sed in via singularium «sine meta», quod in carminubus sonare. Et quod me in Frankfurta venirio me habeo in hoc locus convivium cum cerevisiam et vinum, postquam me saltare cum unus doctor teutonicos, et post istud doctor ad me vomitum valde sunt, et me tam verberare ille, quod illum cadero ad arenam et cacavit odorem magnam, me et omnibus tunc risuvit. 

 

Bene retro erat tempore, et nos essen iuvenem, que nunc, et pupulus in Rossicae erat credulum, et ergo nos potentem accumulare pecuniam in suos recessus, et nos non habeo aliquandam conflictatio cum lexam. Sed nos populus stare valde mentem, et cogitato eam non-malum, et non libenter dare pecuniam ad circulatoris, quod vos et me; quo me proficisci ex Petrocivis vel Peterburgum ad Oxfordum, tam meam comitari multibus civitatis, quo comedere me aliquandam subtilis et dulce cibum et melium vinum, et fortium cerevisiam tenebris, etc., et speculare ad me quod ad deus paganis, et manadare in manus meus tesseram et actionis companiam aliquandum, pecuniam valde et doniam luxuriam, et etiam documentam ad villam, latifundiam, aedificiam etc., quod istud stultes mentem, quod me potentiam auxiliam ad illum et deciderio illum problematis; illum credero, quod me est doctor Oxfordum, quod me sunt amicus ad Sanctissimus papae et reginae anglicam, sed me leviter illum mendacio et expilare. Est casus antiquariatam est primum perspicua, qua me non libenterio reditum in Patria mea; valde parte ex tam stultes nunc vivere et aliquandam habeo massae pecuniam et potestas, et illum magnam iram ad me. 

 

Valete! 

 

Datum ex Oxfordum.

 

Epistolae Alexander Vocarus ad Dmitrius Trabus. 

 

Quasimo me non potent exponero totum causam in mea vita, me scribo ad vos secundum, et in hoc litterae me explicatum omnibus privatum et intimum singulorum, quo esse in Oxfordum. In haec divinas collegium me inaffectum ad bone vinum, que mittere ad nos ex Italiae, Galliae et Iberiae, et quod dulce, quo saccharum vel mel acaciae. Se me in futuram libenter et potentum essen habeo me mitto ad vos unum capsae cum istud vinum. In Oxfordum inchoare bibunt in 12:00 horae utrum, et non finis ad somno, et nunquam dicit ad nos, que est non-bene ad sanitas et animus, quod omnibus scirendo tunc, quo «vino laudent coram et animus hominem». Tunc me non habeo aliquando curam et dolores in operarum meus: duo vel tertio horas in die me perdidi ad lectiam studentiosam et omnino aliquando tempore ad meum amirabilis sociis, cum quam me vivere in amoritas non mendacium. 

 

Me habeo nunc unus automobilis vel currus, – nominatur que volonte, et me potentum vectitari ad locis viam ex omnibus provinciam, et in «domam tolerantiae», et in praesaepii aliquandum, in quo me fumigatum cannabis et cum puellam ebrium coitum in multibus gestam et poses, et nunc me exstudiam multium novae methodis haec ars antiquam et dignitas. Me singularum conquirere extraordinarii ex meus sholaris, et quod illum bonum et abundantis iuvenis et puellas, illum apportare in unum mensis valdium summae in meus portatilis, et istum plusquam me habeo benitas lucrum ex tamen latifundiam, praedii et terram, quo me dare tam philanthropias stultae ex Peterburga, de quod me scribum super, et etiam me locare multium domam, meritoriam et villam in aliquando locis Europam et Rossicam (quod ad me tamen dare istud asinoram ex Peterburga); plus me negotium mittatio et facerio de ναρκωτικός aliquandam cum meum amicus ex facultatio chemiciam, et in hoc me facerare lenocinium, et tam hoc methodum me in residi habeo solidum et benitas numeriam, quod me potentiam vivere cultum et dignas, sed non luxuriam. 

 

Et nuper me concludero divinas in commodi sua pactum cum unum iudeos ex Londonum, et ista pollicereor ad me 500 000 euros, sed est secreta sunt, et vos non decet dicit de ille aliquandum, ergo est partis non-lege. Sunt hac operarum in tam est, quo ad amplum et benitas velox navis ex Liviam et Numidiam portam in Britanniae afferrarum heroinum et alium «medicamenti», et ex Britanniae in Africae septentriam mittere virgines sevis-meretrixem, quod nos trans captio subreptiam ex civitatis maritimum. Sed nunc magnam pecuniam me addero in istam operarum, et non habeo in manus meus aliquam massae pecuniam, et in posterior sexies mensis me non potenti illum habeo et essen pauper totum. Et quo vos credo ad me, se me est vestrum amicus bonissimus, tam vos potentiam nunc ad me dedi in debitum parvulissimus summae pecuniam ad primum vitiam inopiam, que vestrum socius iuvensis potentae aliquandae partis panem sibi emero. Et se vos non mitto ad me pecuniam numeriam, me clamoritas et dixit ad omnino doctorem et ignotum mundi, ad doctores Sorbonnae et Oxfordum et populus Europae totum et mundi, quo vos in iuvenem annoris suggerero XII spiritas hominem ad Deus in unum silvae in Provinciam Lenincivitas. 

 

Me scire, quod valdium numerum operarum et causam criminibus, in quo vos erat participaro, et quod multium vitam iuvenis et senexis vos perdidi, et quod peccatores vos facere in haec vitae, et me potentiam scriberum grossum libri de illum et exprimero ille in Oxfordum typographeum. Vos decet scire, quo me est amicus bene, quo vivere ad principium «Rectum – est honor meus», sed quam cum me litigitiam, me stare sunt durant, dirum et minaxis competitor, quo dignas suam largitas ad acerbiatis rationis bellatum; se vos detrectatum me, tam vos habebantur pollentissimus hostis. 

 

Scriberum in meum camera Oxfordum unum lunis nocte ad luxam cereum in caelis parce ebriosi. 

 

Epistolae Georgium Eucharistum ad Boris Rostrumum. 

 

Quo stellarum in luxuriam caelum, 

Et quod in Moskvae stratis venetum, 

Quod me scire philosophiam nomines, 

Tam ego vestrum mitto salutes! 

 

Me salutant vos sine numeri aliquandum et cum gratiam divinitas, que zelo ad vos in hac Sabbatio! Me mittere ad vos aliquandam voluntes benitas, tam quo me scire, quo vos in status mentenis bonum nunc et habeo multum pecuniam. Vos respondere similitudo: «Quo istud bufonus volunt ex me, et etiam illum scribum ad credibilis pecuniam bonum; tam me non afferro hoc eam!». Sed me non est simularis, quae vos cogitatio in caput vestrum, tamen me sunt amicus vestrandi, quod in omnino causam in auxiliam ad vos currere; memoriam exprimerum tamen operare, quod nos sedebant in unae sordidum tabernae in Rostovum-Tanantis, et haec vos bibitur VI lagunculas vile vinum Rubedarum, et statim totum ebrios, et vos clamare vocum suam carminibus captivis et carceris, quam omnes timet vos; etiam vos attingero ex bracis vestrum quaedam nudiam et concuteram haec, et postquam vos demero et bracis, et aliquandum vestis, et currerum in mediae vici, postquam exciperio scandalizarum policiam unum. Istud vir apprehendi vos et in carcerum mittere, se me non emero illum meum pecuniam, ergo vos liberarum et vos potentum viatum in Conferentiam scienticae in Volgocivis; vos decet memore momentum istud, tam quod Rosanus in suos «Cecidi folii» dicit, quo «gratia sunt bonissimus ex vitii, non-gratia – est malissimus ex vitiam», et tamen Monedulus probarum istud affirmatio, quam illum scribo in suam notabilis, quo «Gratius vir – est vir christianum, et ad illum decet relatum quod Fridericus Nietzscheus testamenti», et omnes viri, – tam pueri omnes scire, – quod illum erat philosophos christianum et obscurantum! 

 

Me nunc agero unum fructuosum causae, in quam nos potentis caperiam multibus beneficiaries et pecuniam solidum, se hac operarum deprehendi prosperis et fortunatis, et se est non, tamen nos evadero in carcerum Centralis Vladimirum, et facero nos magnam scandalum in omnino Rossicae. Sed se vos ad aleae ambulare parate, tam me loquis de istud opus. Quod scriberum Lupinsectarius in suos «Diabolus», «omnes diurnarii, quo scribum de thematicae haec, sunt bufones vel aversabilis; tertium non est», et nos etiam diurnarii, quae scribum de aliquando «frixum» thematicos, et habeo pecuniam ex illum. Igitur, conservaro hoc in paxem; me nuper sede ad duo sellis, tamquam me non possunt ad unum sedero, quo me tam valdium et dignas; sicut me sede, nunquam facero, trahere transquam buccinae cerevisiam et unam manum scribo articulus, et subito una bona acia in meum caput pulsare; hac erat tamen bene sententia, quo me multum miratis et etiam cadero ex sellis, et sicut scarabaeus exem fabulae pueratis non possunt stare; plus me profundero omnia cerevisia. Nunc me delegit istud sententiam ad vos. 

 

Quod scire omnes bonam virgines et vires, circae Moskvae sunt una αγορά, quo in vulgus nominatum quo Cercizones, et quo vires dignas et doctorem nominatio nostrum secundo domo vel Paradisus modernis virorum; multibus mercimonias in haec locus nos potentum invenirio, et pretii tamen bene ad homines non-valde dotatae vel simpliciter parte-avarum. Verborum, non decet scribo longum de omnes arboritas istud mercatam, se vos scire de illum sine me, quod emeraro nuper temporem hoc autovehiculum firmatum et prope novum, sed totum partissime furatrinis. Igitur, me cogitatum, quo nos habeo multium amicis ex Universitas, et ex aliquandae locis quaestiosam, qui obtinere officii et statii multibus et habeo aliquando gradias et titulis honorabilis, et suami nos quoque homines veneribilis (tam est sigillibus Veneris significarum); omnes nostri socii, omnino circus nostrum, sunt consistiti ex graviam virorum, quo habeo in manus suam grandiosum potentiam. Et me concipere nunc sup tanquam propositi: socii nostri raptarum bibliotecae universariae, laboratoriam, museis collectiones etc., et omnino abundantiae trahere ad αγόρη, et vendero ad meus bonissimus et benignussimus amicus, όνομα ένας τό χρόνον γνορύζο, tam illum nominatum Aslanus Mufudius, et illum et bonum socii non totum me, sed omnes nationalistos in nostra Patria, quod eam habeo constitutio cum Rossicum Unioram Nationalum, et armam afferre; et quoque nos tradidi libres et alium gazam, nos corriperam nostrum pecuniam et, – quod nunquam non scirendi de haec maleficiam, nos incendiazavit Universitas, et in omnes merces ncendium coargueri. 

 

Plusquam me proposui talis στρατέγια, quo me amore, quod me amore virorum dignas et puritas: omnes scire, quo vos partissime possessizavit pecuniam et auxiliam humanitatae, quo nostrum fratres accumularum et colligerizarum, – fere demerio, – ex pauperis rusticis, sed me tanto audacis, quo me oblatum ad vos tanquam methodus, de qui me scribo longui. Vos decet spoliare horreum cum omnes supellectilis et arcae cum pecuniam totalis, – in haec sunt differentiae medium nunciam vestrum operare et operarum potentialis. Postquam vos facerio hoc opus, nos combustum omnes aedificii, et nunquam, – tamen subtilis et magnum rarum investigator, – non intellego et non explicaro essentiae nostrum criminum. Nos egredioriam ex aquam non tanquam puristis, quid adiposae et foetidiam, sed tamen felixis et saturis quod anseris ad nostrum festa mensae. Et quod vos possunt loqui de meus combinatio, aliquam tam, qui illum sunt geniosi? 

 

Nunc me decet absolvi istud litterae, et valetatio cum vos, sed in conclusio me dixit, quod cum haec epistolae mittum ad vos una carmina, sub quam me titulavit nomine auctoris meum. 

 

Datum ex Moscoviae. 

 

De panem vino. 

 

Carmina, qui essen scriberum Georgium Eucharistum in Sabbatio in prandiumis temporem. 

 

Ah, didicit populus mattis nunc male dicere – 

Non dare fratrem nostrum vivere. 

 

Dicunt quod mox cadet Tertia Roma, 

Nunc anseres non e salvare de somno. 

 

Dicunt quod barbari sunt trampling area, 

Quod erit evanescunt simul terra mea. 

 

Quod mox arefaciam subsidiis oleum, 

Iratus ad nos, Omnipotens Deum. 

 

Cor induravit, moribus erant in declinare

Licet nos a Peninsula capta in mare. 

 

Dicunt quod erit populus ferrum 

Contra nos pro opus gerunt bellum. 

 

Sed mitescere, mi amicus bones,

Melius sparguntur panem vinum per carbones. 

 

Bracarense in a cacabus ignem calidum, 

Sic tibia sequitur spiritus vinum. 

 

Nobis silva abscondit a mundo confidenter, 

Nulla milites Reipublicae arbores inter. 

 

Cras ibimus in foro vinum vendere, 

Fatum est manu semper erit dare. 

 

Erit in nobis hoc videlicet aeternum.

Si ego obdormiscere, me excitare de ternum.

 

Epistolae Constantini Semeni ad Alexandrus Tarasovus. 

 

Quid piscis im caeli marem natarum, 

Et quid cerevisiam in stomachum virorum, 

Quid in Amsterdamae meretricis vivos, 

Tamen salutes me mittere ad vos! 

 

O Venerabilissimus et Doctorissimus vir ex Doctorissimus et Venerabilissimus, vestrum honoria vivunt in temporem aeternae, quod vos sunt Magnissimus Magister de omnes nostris magistris, et vos «flora das flores», quid dicit Deus in Scriptura! Me scribum vos nunc λόγω, quid me nunc infirmatus starendo omnino et dolores in vita mea conveni super caput meus, et nunquam me non potentum auxilium, sed totum vos possunt me exciperio ex haec palusis, in quod me deprehendum totum ex sunt meum superbiam, stultiae et aviditatis. 

 

Sed de omnia ad ordinis (σειρά); vos, credibilitando, scire de meus filmum novum de reformandi magistrandis in χώρις nostrae, quod me valdium et in multium harmoniam scandalizavit et compellarizavit, et non aliquando lapis ad lapis non custodirendo, et cum coenum illum miscerui. Spero me partissime, quid vos etiam videre hac filmum meus, sed quid non est, – tam non tamen malis in haec non sunt. Me facere istud iratorissimus et acerbus valde ad multibus officialis virorum ex Magistratum Disciplinaris et Scientiae, et me non spero, sed scire, quid meum creatio facere scandalum magnum et mittere ad me coronae lauri ex manis Victoriam et Άτη, – grecum bonis et largitatis dea, qui me sunt diurnarista et ateista, quo non «fideles in Dei et Rex», quod in antiqua carmina gallica sonui. Et quando me exhiberui meum operare ad iurex publicum: me cogitatio, quid omnes gravisis et pecunirisis personaries, de quendi nos loquitam in filmum nostrum, insectatum ad nos, et quid omnes doctores, et magistris, et studentis, et rectores universitatis, et plusquam pauperam populus ebriosus, adiumenti me totum et firmatum; realitatis essen alium valde et malitas! 

 

Tam me presentatio hoc filmus, successum orationes ad Mauritas Philosophos, tam me utior ex multium «ursandi anguli» litteris et epistolaris, et alimodum χάρτες, et in omnes haec sriberandi homines quid me sunt fraudator et circulator, quod fefelli boni et benigni, sed super debitum credulae viri; plusquam legero me in istud epistolam, quo in meus filmus totum balatronis et bufones ludum et magistros scholam rusticis simulando; dicitur ad me, quod hoc inhonatabilis diurnariustas, quod me, populus non volunt comprehendere, quod me sunt παράσιτος et mendaciosus expilator cum non-numeri oris vel ventres. Se me legerum alimodum minationis in hoc epistolas, me tanquam vade in luxuriam caupona, in hic me volo comederum dense et bibunt valdium cum meus bonissimus amicus et combibis Eugenius Radiusis, qui sunt crassus sicut dolium, et qui «non stultus bibintur». Quoniam nos inconciliaro tertium parte ex hoc pecuniam, quo nos colligero ex populus, nos caperum consilium concelebrare hac et facero ad nos et amicis nostris universitatis et magistriensis numerabilis amplum convivium et symposium postquam cum puellam et pueris parvulis, cum vinum luxuriam et meliorandi, et cum verum teutonicos bufones. 

 

Sed in popinae, in hic me cum meus faeculentis amicis ex Universitatae Moscoviensis sede, invadero jugulatoris in nigrum larvis, insectarior ad nos et agero rixae valdium et cruentae. Nostrum bonis et subtilis Climum Scarabaei, quid est doctor Universitatis Peterburgensis, erat verberaro scamniae tam fortis, qui non potest loqui post hoc et totum lamentatum: «Oh, capitula mea, oh, meus corpus albus et laxus, quod ut feudali, oh, mea armoracea brevitas!». Sed in istud sutuatio abruptae me non perdidi honoritas et affligectum unum ex hac praedonis tamen forte de cantharum cerevisiam, quo illum casum sine conscientiae; postquam me sufficerio cultri ex meum braccis et percuterio secundum vir ex haec. Post hac alios barbaries fugerio hinc, et nullus ex nostris magistris non aegrotaro valdium, sed post istud festis non infortunatis ad meus caput collabi integer pluvia malis, et non me videre finis illum! 

 

Trans duo dies me ire in Moscoviensis Pedagogicam Regnum Universitetae; in hac locus nos amore rector et decanus (haec amoritas me valde multio et non quod fratri), et professores, et totum studentis non deprehendi observantiae ante nos, et non dempsi capitum quod nos videro; modernis iuvenes viri, – studenti et studiosi, et baccalauri novaemodi, – omnes haec bufones contritum me suam inscientiam et infamiam ad nos. Nos sunt diurnarii, quid vulgus decet verecundiam quod deorum antiquas vel apostolis dei, sed nunc illum ad nos relationis quod ad cloacalis! Verum dicit meus idolum Tullius, «quo erat vitii sunt, tam nunc est moralitas». Tanquam essen bene reductum bonum tempores soveticus, quando vulgaris plebis contemptibilem nostrum pedis lamberui, quod dicit poeta Demenus Pauper: «Et lamberui pulvis meus vestigii». Quando me inducem cum meus amicus Eugenius Radiusis in Grand Atrium Universitatis, tam ad nos insequior studenti diaboli, qui clamavit in omnes oris: «Magister Constantin – est canis filius; illum sunt mendax et vinolentus, quat et amicus illum!». Illum dicit, se me et quasi sicut me omittero in Universitate, tam mundi corrumpior totum, enim me reditus dare ad officiales multum; vos decet scire, quo me verum non dare reditus, sed dare totum doni luxuriam. Plusquam illum loqui, quo me stultus, et quo me emero diplomae meum, et aliam fatuitas haec gerero; post istud ignotum scholaris nos verberarum tamen forte, qui me et nunc non potenti ambulare optimae! Malum, tormentum, morbiam et dolores in mea vita totum detruderum sanitas, felicitas et omnis bonum, qui erat in ille! Quot poeta dicit: 

 

Me tabescerui ex angoris, 

Tollero germinis et ramis, 

Sicut populus vel myrtus;

Me bibit lignosus spiritus! 

 

Quat hac triste confiteri, me nuper verum bibit spiritus et potiam multium tertiam dies sine finis (sed non est erat spiritus lignosus), quod me scire, qui totum illum possunt me laudant parve et brevitas. Me valde infirmum, et totum celeriter, verisimiliter, morte; vos erat meus bonissimus magister, et vos singularum auxilum me et suppetiam, et vos decet subvenum me nunc, quando omnes viri et immo canis me odium et parvipendentiam me. Nunc me proficiscior ex Moscoviae in Germaniae, ad aquam mineralis medicosum, quod me decet sanitas meus corrigero post omnes dolores, quo faceritas cum me nuper. Cum haec epistolae me mittere ad vos carminae Grecum, qui me scribum hodie in prandium temporem. 

 

Valete et servaro sibi! 

 

Scribum ex аеroportis Nepotum. 

 

Μου η λαχτάρα. 

 

Εγώ πάλι εμμονή με φοβερή λαχταρά, 

Όχι στη ζωή μου, ούτε ανάπαυση, ούτε χαρά. 

 

Να αντέξει κάθε μέρα προσβολές μου είναι δυσκολό

Από τους ανθρώπους, το πνεύμα άθλια και σκοτεινό μυαλό. 

 

Αδαείς και ανόητοι οι εκπαιδευτικοί τη χώρα λυμαινονταί, 

Ούτε ένα σχολείο απαλλαγμένο από αυτά δεν έχει μειναί. 

 

Ποιος χρειάζεται τώρα οι γνωςείς αυτές?

Πολλούς, αλλά δεν τους εκπαιδευτικούς ολές. 

 

Ψυχολόγος μας για την ψυχή τίποτα δεν ξέρει, 

Των γραμματικών δεν ξέρει, πού να κόμματα θέσει. 

 

Ότι και να πω, αν τσακώνονται άσεμνο συγγραφείς 

Πίνουν κρασί πολύ και συνθέτουν το διαφορετικό ανοησίες.

 

Δεν διδάσκουν τώρα οι εκπαιδευτικοί ήθη και έθιμα τα παιδιά, 

Αλλά οι ίδιοι βυθισμένη στην απαίσιο και αηδιαστικό αμαρτιά. 

 

Με περιφρόνηση λένε για τους εκπαιδευτικούς καλύτεροι ανθρωποί, 

Αλλά το μάθημα αυτό στον εαυτό σας εκλέγουν συνήθως ανοητοί. 

 

Ανόητα ιδεαλιστές και κάποιοι ηθικολογοί

Πολύ ενδιαφέρον, όπως και οι πλουσιοί. 

 

Epistolae Dmitrium Monedulum ad Georgius Eucharistus. 

 

Salvete! 

 

Vos sunt amicus meus bonum, 

Et amator grandi dulcis cibum, 

Te meus sunt lux in tenebris regnum, 

Et frater amoritas in meus lectum! 

 

Me salutant te, amicus meus, qui nunc me habeo profectus grandiosus et innumerabilis honoritas, quo cecidi ad caput meus, quod nix pruinis! Tamen philosophius ex Pharisiam, de quam me videtur scribunt nuperior, venirio ad nos et dare ad me valde nummate pecuniam ex aerarium Universitetae Sorbonnae, et est summae totum valde, qui me nunc emero sibi novum autovehiculum et etiam tam esse etiam valde pecuniam; vos decet laudant de me, quo vestrum Magister nunc et imperum ex inopiam totalis; retro me possunt comedere jecuri ficatum vel, quod nominatio ille gallicas, – foie gras, – totum duo dies septimae, sed nunc me manducare istud ad omnes vesperis meus.

 

Haec gallicos stultus vir audium me cum disponerum auris, et rare intermissum me quat clamoravit: «Ah, est totum divinae, est totum bene, qui me audiaturant vos aeternum, quoniam vos sunt Philosophus «ex Deus», et nullum et omnino mundi comparis et egalitatis Vos; continuaro quaeso!». Postquam istud franciscas visitarum cum me omnes bonum locis in Moskvae; quod tam, Universitetae Moscoviensis, Cremlinum, meus domus civis et omnes meam praedii circae Moskvae, et quando illum dare in manus meus pecuniam pharrisiensis, nos cucurri ex haec horae in Galliae aeroplanis primum classae cum vinum album et ludis, et decet me dixit, quo non simpliciter nominatur haec vinum «Campaniensis», enim ille valde collocaro cordis virorum ad colloquis companiam sodalis et multium alimodum oblectamentis. 

 

Post tam nos assidero ad terrae gallicis, nos in hospitium vehior in luxuriam currus, qui habeo nomine generosum – Mebacchus, et illum suam nomine congruentiam, utpote apparatum firmum frigidarium cum meliorum vinum album et rossum. Nos veniriam in nostrum ξενοδοχείο, nos celeriter et libenter lubens ebrius fio «in frivolum», quat loquitor in nostra Patria; Ernestus Hemingus in suam fabulae «Et scandero sol» vel, quid in nostrum translavit illum nominavit – «Festum», loquibatur, qui «nunc prandium ad paris expeditis totum; emeraro nunc et XXX lagenas vinum campaniensis». Nunc me decet aberraro parte et dixit, quo istud scriptor sunt genius, quod probarum, qui est exanimis et multum bones exemplum, qui optimus vir obligatum bibunt vinum, cerevisiam, cognactis, vischium et potiam alios, et totum haec possunt stare amcis aeternum ad viri honorabiless. Sed redirum ad nostrum agnis pharrisians; postquam nos bibit III lagunculam cum alimodum potiam spiritum et fortissimo valde, nos auderum ambularum in unae refectoriae luxuriam enim nos erat valde esurire et non habeo aliquandum patientiam super; nos itum trans Hortus Luxemburgus, et non spectare nos ad noctis tenebrosum et pullus, sed videre nos totum caelum purus. Ireo nos ad viam tenebris, et totum φως ex laternas lucerum ad nos; gravis labor et opus – cessum ad loci verum – quando te ebrius valde, sed me possunt facere haec, et in hac consistiti sunt mea honoria. 

 

Sed nunc me non habeo possibiliatis aliquandum ad descriptum vos meum dulce vita in Galliae, sed vos possunt credo me, qui me vivere nunc in amoritas carnis et peccatorium; sed vos unum ex nostrum magistris, et vos, quod et alios, scire, quo bonum vir, se eam delictis non multo saepe, castimoniam rare (omnes nos scire, quo inedia multum, si spiritus erosiam et abireo totum ex corpus nostrum, et stare maeste in coram animas nostrum; ergo nos decet castimoniam rare et valde in cerebellum nostrum, sed non in venter), et se eam habeo pollentis religionis cum multibus sectatoris, sacerdores, ecclesiam et latifundiam, tam eam utique vindictam animae sua! Et Jesus bibit vinum raro, et illum comedere et manducare, et temptatum vel temptaro Callidis Dominus; ergo me sicut Jesus sunt, et vos decet scire, qui omnino hominem non αλλοδάπο me (et ad vos tamen)! Se dixit brevi, quod modernis amore brevitas, qui loqui Sanctum Sergeus Laudantus, me vivere in Pharrisiam quod in bursam Christum; se vos tamen vivere quod me, vos decedero ad tessellatum marmoreus propter exspectare et suspectum, – sicut me exsacrabilitas, obscienitas, adoraminatum et contemptum vel condignum, – quod vos esse licenter. 

 

Valete! 

 

Datum ex Pharrisiae. 

 

Epistolae Igorius Sagittarius ad Constantinis Semenis. 

 

Salvate, amicus meus bonum et carissime, qui sunt unum ex multum! 

 

Nunc me scire ex meus melior amicus Dmitrius Trabus, qui vos nunc sunt multo triste ergo alimodum pervincere vestrum dolores; vos decet scire, quo illum captivare totum propere. Me scire ex rumores mundialis societatis, quo vos nunc infirmum valde et multibus, et omnes ex haec sacrum pilules, tabulettes et alios praeparatis, quat vos mercari ex Sinarum Respublicae Popularis, ex simpliciter Sinarum Respublicae vel in vulgaris – Taivaniam, et plusquam ex alios terram orientis. Me audit ex dignas et honoritas virorum, aliqui certi ex quam sunt castransis Donbassum et «militibus silvanis», quat in carminae sonare; haec vires benitas loqui, qui vos mutatum et metamorphosum in narcomanus, qui sede nunc ad geroinum, cocainum, et alios medicamentis. 

 

Sed vos scire, quo me non sunt stultus, et me non credo in aliquandum famam sine inspectionis firmum; me certe sciro, qui vos contererum illegitimae vecturis aliquando medicamentis, qui in Rossicum terre interdictum totum vel partis, – me bene memore, quod me auxiliam vos cum transvehectum sit mercis trans finis Donbassum et Rossicum. Nunc me decet facere unae receptus et loquar duo verbis de tam, quat agor nostrum negotiam in Novaerossica, et ut hoc bella luitiam et pretiam, ex qualis aerarium, ex quid et, – qui ingentis maxime, – ex cuius pecuniam, ex cuius crumenam. Omnes ex sic nominatum magistris nostris, – et etiam ille baceolus et scurra Eucharistus, qui me «glorificare» singularum, – ille sunt totum stultae, quo non intellegero, quid vituperarum me in naturae; aliqua opusculum in illa maledicta et sacra diurna me tam σκανδαλόζω, quid me non scire, hoc meus oculis occultaro, – tamen istam dissertationis me laedero et nunquam laudaro; sed istud erat discessus lyricorum. Igitur, omnes ex nostrum magistris scire et intellegerum, quo bellae in Donbassum non esset sine maxime valde pecuniam, sine massae montis agnum et aurum, sine auxilium ex dives homines, et sine aliquam factoris, sed non esse in omnes Rossicum Mundi, quat nos struexi hoc et nunc (et in alium mundi tam) aliquam vires dives et abundantis, quid volui adjumenti haec bellum supervacanae et cruentae, et hac pulsum nos ad radicis et extremum videndum. Sed quid, quare me narrare vestrum omnes est; vos scire, quo armatis non potentum vivere et militare proeliis sine ναρκότικαις alimodum: omnes miles nostrum sunt narcomanis et latrunculis, quo non habeo aliquando honoriae vel misericordiae, et me non dixit de aliquam honestatis; nos adhiberui illum suam et venderum in Rossica. Videlicet, aliquam vires stultae et sensibilis, qui sunt mollis intelligentes docti, quae plorare et lacrimare super homicidiam, infanticidiam et aliquae cidiam, quat habeo loci in Donbassum, sed istud thermophilum tepidariam hebrae; quod dicit nuper meus servus domi: «illum sunt mitis, et nos – militis!». Est vires est «caro ballistis», quod dicit Poeta Angelicus; hac miles et praefectis – sicut pecus, quid decet morte enim nostrum voluntas; non esse malum in hac non sunt – totum lex naturae durant, sed justitiam. 

 

Igitur, me nunc nuper visitare Argentoratum, quod gallicas nominatum Strassburgum, et in unae refectoriae luxuriam abireo cum meus amicus novum – vos non scire eam, enim illum est repraesentantis Commissiae Europiam, et me alerui eam et multibus illum ineptiam complereo, et dare ad eam pecuniam et praediam, et terram, et autovehiculis etc., enim istud benitas amator me et agnum purum vel limpidum. Hac officialis possunt auxiliam me in meus negotiam politicae, in quid me et adireo in hoc civis IV (sic!) mensis retro; in fluctum haec temporem me non adimplerum nunquam ex meus operam initialis et primii, sed instituerui plusquam novae capite cruciatus et non me videre finis istum dolores: omnes dies me surrigere ex mea camae, qui in meus numerum cauponiam, in VI horae et ireo in Commissiam, et totum in X horis vesperis me finis laborare in haec institutis horribilis. Quando me totum venirio in istud civis cum malum auris, – Pecuniosus et Peccatorius, – me fideles, qui me possunt decicidi omnes meus problematis cum pecuniam tam maximum, et me sordidarum haec numismatis in sinistrum et in dextrum, et non consummare vel calculare illum, et non ad pretiam spectare, et omnes membris ex Eurocommissiae applauderare me, et loqui in couloires, quod haec francis nominatum: «Quat hac melior et bene in suam largitatis vir? Se in Donbassum esse tamen dives virorum, ergo nos decet auxiliam illum!». Sed nunc valdium parte de pecuniam meus finalis, et me deberum comminuerui meus expensis, enim me impendi IV menses XL millionis (40 000 000) euros, et nunc me habeo tantum IX! Sed quando me praecisum fluminis aureis, tam omnes curtisani ex me aversarior, et nunc me non scire, qui me facere. Non simpliciter Huttenus nominatum haec civis hac «Civis Aureus», et scribo in unum  dialogos: «Istud civis steti vicine duam flumenis magnum – Rhenum et Illum, et omnes divities ex omna Alemannia hic confluero, et multum agnum et aurum in aerarium Fuggerum essent, et etiam valde in ecclesiam, ad sacerdores et cleris aliquandum, ad officiales imperialis in cistam compingerunt.». Percursum plusquam 500 annorem, et nunc omnes in haec civis tale quod erat retro, et nunquam serio non mutantur, et quod et V saeculis retro multitudo virorum ex omnes marginis Europae et mundi advenirio hic cum dense congestum pretiam chartis, syngraphis et alimodum documentis aestimabilis, et reddidi illum in manus haec incontinentiam virorum ex Commissiae! 

 

Sed me aberrare ex themis nostrae! Et in haec caupona, in quid me inireo cum amicus meus, nos cum curtisanis et curiales loquitas de aliquam levissimis momentis res (et haec parasitis innumerabilis comederui tamen dulce super meus sumptu, et verum manducare ex meus marsupium), et repente unus officialis ex Commissiae dixit me: «Vestrum melior amicus, nomine qui est Constantin Semenis, et quod nos scire, si illum in Americae studiosam in Universitetae Novae-Yorkensis, et hac sicut effigei Anatolius Navalnis, et tamen amicus vestrum nunc totum bibonis facerendo, et bibit omnes dies spiritus firmum et undare dolorem spiritus, et abutior medicamentis malum. Veniam ex vestrum manus impetrare, sed me non possunt narrare de omnis eventis in vita mea in hac epistolae, et me oblatum vos congressui in Baden, enim me audium, qui vos volui in haec loci Germaniae conquiescerum. Post tres dies me potentis vadero in Baden, et me credo, qui vos mos laudare videro amicus vestrum bonis et veteris.

 

Valete! 

 

Scribum in aedificium Eurocommissiam XX minutes ante satus colloquium serialis (quid numerus haec – me non memore) de causae Novaerossicum. Quando hac omnes finirior... 

 

Epistolae Alexandrum Panchin ad Alexander Maluspectarius. 

 

Salvate, magister meus patiens et misercordiam! 

 

Afflictum me nunc amplecti, 

Me satus bibit denaturatum, 

Et tam tempore ex mens degredi, 

Et sic spiritus lumen accessum... 

 

Non simplex me posui haec terzerimis vestrum in preambulae epistolae meum, sed totum enim me amor vos, et scire, qui vestra poetica divines et melior, sicut cerevisia diluta in die calidus, et ergo me declinare ante vos, et volunt sanitas ad vos et vitae longior, – C annores minimum. Omnes nos cogitatio in publicae, quo vos in poeticae meliorandi valde, quid Dante, quod volumenum illum «Comederiam Divinas» XX annos scribi, sed vos possunt compilarum tanquam carminae, qui facero haec provincialis vicanus, et etiam benitas, quid illum; et me nunc suspectum, quo in hoc truculenta Italia potentis nascirum tamen μεγάλης poeta, si nos scire, quo in istud vicum non vivere aliquando vires genialis, et haec λογίζω sunt, et nos decet auditur novaechronologicas, ergo illum dixit verum rem frequenter, sed rarum et illum facerio erratis. Me bene scire Latinae, et experirtum legere poeta haec in originalis, et potentum fero damnatio finalis, quo eam vir ignotus, et non habeo beati dicendi latinis, sed scribere in Latinae tamen sic barbaricae, qui me totum cum multo intentionis possunt intellego illum scriberandi. Sed haec meus «mentes vociferari». 

 

Vos non decet cogitato, quo me scriberum totum me nunc in causae malum incidero, sed hac verum: nunc meus inimicis, – omnes istud stultis ex vulgus sordidum et indoctoris et illum ductoris venarum me vicissim! Vos non decet misercordiam suos discipulus improbum, et nunc etiam tam magister corruptum, vos possunt conviciari me et non verborum, sed verberum me percussi et contumeliam, – quoniam me meritarior haec! Nuper me scribo in nassis socialiam «Intactio» de haec bufones, quod effigiam canis et cattis vel aliquando bestiam maleficium et maleficarum, quae nos in honoris et gloris scientiae nos sollicitudum exterminatium omnes totum ex hac mundi, quid nunquam non vivunt, – de philosophos malum. Nunc vos probabiliter dixi sup nasis vestrum mussitatum: «Quod haec stultus puer adultus scribero me? Quoniam me potentis auxiliam illum? Ah, Panchin stultae et vaniatis, stare te geneticos doctoris, sed in animae tua sistiti sunt puer causarium...». Vos, nimirum, possunt dicit sic, qui vos superior me in tituli vestrum, – vos sunt professor dignas et onomae, et me tantum senius collaboratis scientiam, et vos in bonum iure me scandaloze, et me non decet contumeliam, sed me etiam potest loqui secundum verbis in defensium meum, quoniam legis postulavit, qui necnon – etiam maniacalis Silvanis Bitcerum – non potest essent capior suam maximum libertatis – loquibantur libertas, et non omnes. 

 

Nuper me adipisci unum donum luxuriam et litterum glicos (γλύκος) ex Illum Sophiam (Σόφιαις) Alexander Curvaturus, qui nunc currum in Pharrisiae ad «Magnum Magister Omnibus Magistris», ut in francogallicas haec Homo dicentur, et meus Magister etiam, – ad Allenus Benuas, et quando illum scribere epistolae ille ad me, si credidi datum sup textum et textum hoc etiam, eam erat in Germanicae Hessenis provinciam et exspectare transgressum pyroscaphis trans Moenus iam tres dies in autovehiculi eius, et totum gelascero et ergo succumbero. Eus nunc vivere multo malum et volens suam status levare parte, et ergo vehiorum in Pharrisiae, «hoc alma mater omnes universitates»; illum mittum ad me corporis sicae, quod eam emero ex unum immigrantis ex Siriam, qui erat bellatoris de Islamicae Regnum, sed nunc haec vir honestus sunt invaliditas, et vivere pacificum et languidum vitae emeritibus teutonicae. 

 

Igitur, me credo, quo vos possunt defendi me ex haec monstram-philosophos. Vos decet scire, qui me maledictam totum malum philosophos, quod Gegelis, Cantus, Marxus et alios, sed venditum benitas philosophos, qui est Vos, – magister meus, Popperus, Rasselus et Savelovus-biologos, quid nunc est meliorissimus philosophos ex rossicus (sed totum post Vos), et me erat bonum miles in pugna, et vos scire, quo vestrum unaenominis Nicolaus Informositas-poeta scribo in suam «Elegiae»: 

 

Non omnes miles in pugnae damnum 

facere hostis, sed omnes vehi in pugnum! 

 

Nuper unus meus studentis in oecum lectionis tradidi me capitulum bufonis cum scriptae sic: «Rex omnibus stultis, qui possunt ex unae stultae educere mille!». Postquam haec indoctum et insolentis puer adultus evolvi unae carminae Maratum Nigmatulinum, qui me mitto ad vos tamen, ut vos potestis intellego et perscrutarum in problematis meam, et nimirum misercordiam vestrum matematicos, quod greci nominatum suam discipulis. Omnes studentis ex Universitetae Moscoviae me odiam, et etiam copelas – in greci, vel virginis – in latinae, destinaro me et pellero trans suam malitiam ad peccatum malaciam. 

 

Haec tamen carminae, qui scribunt istud malus Nigmatulinus: 

 

Damnatione de Alexander Panchin. 

 

O, Alexander Panchin turpis,

Tu monster, anguis similis. 

 

Tu horror in abominationibus eorum, 

Omnes alii sunt valde visibilis et odium. 

 

Scis de misericordia pro generis humanum,  

Tu non cognoverunt te humilitas ante Deum.   

 

Vos sunt mendicus in spiritu et illiterate,  

Vir magnus obscure et valde ignorante. 

 

Tu privatur forma, et puellae non te amatores, 

Et quia tam iratus est ad et omnem humanitates. 

 

Mens tua est, retusum ut securim enim carnes, 

Et corpus causat nauseam de omnibus virorum recens. 

 

Tu chimera misera, nudatus potentia vitam et sanitatum, 

Tu es tristis et miser filius tenebris copias infernum. 

 

Vos oderunt nostre Sanctum Dominum, 

Quia vobis peccata vestra punitum. 

 

Et vos damnati ebriosi et nequam solus,  

Asinus stultus, foetida, piger et durus. 

 

Nescis etiam grammatica schola vulgus, 

Quia te, animal, pro ea multum stultus. 

 

Vos ludo, araneario et honestum nobilem virum,

Sed tu in re ignorant plebe, frustra et falsum.

 

Non populus in genere tua henchmen, 

Asya, – sicut piscis lubrica meretricem. 

 

Illa lesbia contemptibiles et vitiosus, 

Ipsa etiam tibi, «doctor», multo stultus. 

 

Illa seducit populum constanter, 

Capita obscurare populus pauper. 

 

Te malum, ut eam ex patria quantocius, 

Tua multi stultitia – est populum passus. 

 

Non opus est tibi ad omnes, ut sicut a vobis,

Et ideo ut de Republica gloriosa et nobilis.

 

Amabo, auxiliam me mentis et solidis, et vivere in amoritas aeternae, et valete! 

 

Datum ex Calugum. 

 

Epistolae Alexander Curvaturum ad Alexander Zacharius. 

 

Salvate, meus fautor multissimus, qui nunc est generalis venerabilis, et omnino mundi ad suam pedes praeponerum! Me in honoria vestrum et victoriam divinas scribunt haec parvum carminae in dies meam mansionis ad litore Orientalis in Hessenis, et exspectatium transgressum Moenum. 

 

Me scire multo divinus

Et optimum virorum, 

Sed tamen bene firmatus

Me scire erat nullum. 

 

Et esse non in Donbassum, 

In omni mundi Rossis

Sic vos tam bellator firmum, 

Et nunquam erit omnis. 

 

Vos Dominus in terra hic, 

Et mare vos reventur, 

Et esse quod Deus sic

Vos, et non repentur. 

 

Et sciro vestrum in aliis

Et mirificum terram, 

Et expavero illum ducis, 

Me haec tam scire eram. 

 

Populus amor vos agis, 

In dies et in nocte, 

Quat sicut vos Dei Angelis, 

Quod vos labore sorte. 

 

Me non possum credo, qui vos tantum IV vel etiam III annorem retro erat sunt latrunculus silvanis, quod apere autocinetis et letarui illum heris in tenebris noctes mediae steppae Donbassum, sed nunc vos epulari sicut Imperator vel Rex alimodum. Vos nunc bone vivere, et habeo vos multum terram in Albaerossica, in Novaerossica et in Rossica tamen, et multibus pecuniensis donariis vos est herus in omnes χώρας mundi et Europae, et fabricam et viam vos etiam habeati, et totum duo respublicam labore ad vestrum vitae bene. 

 

Et vos sic vivere divinae in vestrum regnum, et non curant de me – vestrum magister senis et infirmatis, et non scribere ad me, et non mittere pecuniam, sed me sunt parte grossum vestrum animae, et me studiam vos omnium tamen ars politicis, sine quod vos non possunt etiam somniare de haec status, quod vos nunc habeo, et vos decet reverentiam ad me et grates. Vestrum amicus nunc tangerui malissimus temporem in illum vitae, qui sic malum temporem non essent etiam in Regiminis Soveticus; haec ductum in omnia terra communistis, – vulgus populum nos suppetiam, sed nunc omnes viri in Rossica – et multo Jugendliche non credo nos, ridisi sup nos et odio nos, et ergo nos non habeo pecuniam ad vita cum uxorem advocatis, muneris ad illum, vinum italiensis et francogallicas, puerum pavum et mollis ad ludum privatum, et aliquando inopiam primum vitis! 

 

Quando dominatio Ecclesiam Vaticanum in Occidentis satus sum vergere in labis, et postquam et Ecclesia Ortodoxis in Rossicae et in Greciae quoque deperdero totum flammae suo, et quando potestatis desererui illum tamen, – in haec tempore saecularis systemae educationis assumptum in omnes terris, qui brevi temporem nuper libertatis nactum ex dominationis ecclesiam, sic status et imperium, qui retro habeo hac Ecclesia Romana vel etiam multum! Minister educationis faciei sicut Sanctissimus Papa, illum administratoris primum – sicut Curtisani, Cardinalis et aliquando homines ex Curiae Romanae, qua in Roma est, et haec Curiam durum similitudinis nostro Ministerium, et Moskvae sicit Roma, et localis ministri et praefecti sicut episcopi antiqualis, et ministeriam subjectis et districtis scholae-fictionis sicut dioecesis, et rectori et decani talis abbatis, et multium Universitates, Institutis et academiam in amplum et parvum civis rossicus – sic monasteriam, et scholis in civis et vicis sic ecclesiam, et magistris in hac scholis – nostrum praedicatoris, et studenti ex Institutis paedagogiensis talis ex seminariam discipulis. 

 

Nos cogitare, quo dominatio nostre erit durare milies annorem, et qui illa erit perennis, quat dominatio Ecclesiam Romanae, sed vita durum saevitiam ad nos, et me nunc me morbiam valde sunt, et non habeo solacium alimodum. 

 

Et sicut me nunc in calamitatis cum caput, me imprecari ad vos, quat scribunt, qui «Dominus – illuminatio mea», et vos est Dominus meus, et ergo me clamare ad vos in malum meum. Nunc ex omnes tenebris locis evasi aliquandum homines, – iungis in massae, – iuvenes et copelam, et omnes haec volo decidi de veritas et falsiloquiam, et habendi suffragiam suam atomis, et illum non tribuit magistris scholaris et nostrum amicis ex Universitates, et hac est rebellium et aufstandis contro ordinis regalis, et me nunquam non potest deportare haec, quod me est vir dignitatibus conservatoris, et me, sicut Flaccus suam (quamvis et Quinta non habeo tam divinae Latina, sicut me habeo, et haec vir erat sunt illitteratum et affatim profanis qui in philosophiam, qui in litterarum, sed ipse interdum tradidi acutis indicii) «odi profanum vulgus et arceo». 

 

Me scire, quo vos est vir verum Dignas et Eudaemonis, et vos est «Heldus nostrum temporem», quod scribunt Lermontovus, et, – quod putant me et omnes magistris nostris, – vos est etiam verum Sanctus Modernis, et vos est nostra extrema et letcitis fiducia, et non est aliqua in mundi, et non erit in millennium! 

 

Valete!

 

Datum megalis maestitiae ex unum ruris vicine Moguntiacum. 

 

Epistolae Constantinis Semenis ad Igorium Sagittarium. 

 

Salvate, probus amicus meus! 

 

Vos scribere ad me, et quando legerunt vestrum litterae, tam meum cor effluexi cruorum! Me suspectum et trepidarum multo, et non potest loquere etiam unum verbum, et totum spectare ad chartae haec in mei manus. In meus caput non composui aciei, quod haec Eurohircis, quod dicintur de illum Poloni, possunt sicut conversatum cum vos, – si vos est vir honorabilis, et si vos pecuniosus, et habeo frontis melior, et plusquam ad antlicis vibrissarum longior, et accommodate alios vestigiis! Longitudinis ter dies me cogitare de omnes haec supellectilis, quod vos enarrare in epistolae vestrum, et de negotiam, qui cum vos in Strasburgum eveni, et qui evenit cum me in Moskvae, et qui cum nostri amicis in novissimum tempum fieri, et nunc me conflictare multium et bibere vinum omnes dies. 

 

Sed me non decet scribum de problematis meus sicut multo, quid vos etiam habeo dolores in vitae, et quando me erit infeci vestrum mentis: vos sunt homo violatis et contumelis hoc lamiis ex Internationalis iudicium jurium humanae; haec iudicis ex Iudicium Strasburgis, et officiales ex Eurocuratiae, et legates ex Europarlamentis, – omnes haec trahacis pueri, qui tantummodo extorquersi incertii, et volo totum eniti suami eius brachii lubricum et pinguis in vestrum marsupium, – inimici nostri, et hostii multibus. 

 

Igitur, me nunc quiescerevi in Baden, qui in latinae nominatur Aquae Aureliae, et vivere hic multo bonum: me surrigere plerumque in horae IX mane et vadero in bibariae et bibero duo vel quattuor scyphum cerevisiarium (et nuper in novissimum temporem me submissum etiam cerevisiarium ventri), et postquam me ambulatum de viciis haec civis et vicinitatis; post me ireo in popina et habeo divinum epulae, comedero caro assatum et bibere duo vel trio laguncules vinosum, post me abireo in meus cauponium et conquiescero nonnihil horam ad cenis, et quando stare tempore cenae, – me vade in caupona et manducarum amplus et dulcis tortae, bibere vinum et alimodum ludersi; me nunc emendaro meum sanitas et sensum sua multo bone. 

 

Vivero cum me in meam cameris unus puer ex Iberia, et hoc est puer firmus et optimosus, et nos vivere in laude cum eius, et non scireo nos scandalis in vitae concordiensis. Hoc puer effugeri ex domo illum in Barcinae, et accessi stadis Francofurtum, et hoc me inveni eius et decerperpsi cum me in Baden. Ipse amore me, cibum exquisоtum, vinum italiensis et vitae-ignaviam sine impotunis labore, – ipse sunt desidiosus et in futurum citerium ipse stare ganeonis (obiter, verbum ganeonis enascereo ex verbum ganeo, quat stuprum et luxuriam significaro, et verbum ganeo exoriri ex nomini Ganymedis, qui sicut meus amicus novum erat puer pulcheris). 

 

Nos omniam temporum communiter, et omnes dies (et noctes) in hoc loci cum meus amatoris ad me sunt «dies vinum und roses», et nos vivum in amore non mendacium, et meliam dies ad me quid minuten, et me dare sacramentum unum, qui me eum cum me in Moskvae subduxit. O, totus floreo me cum meus puer! Et me nuper fabricare unae carmina amorica (sicut nostri amici ex policien fabricare operam iustum contro homines et sicut nostri amici ex Universitetae fabricare dissertationam suam), et praeteream vos possunt legerum haec: 

 

De pueri pigeri et amabili. 

 

Ah, puer ignavus ad spondae-crabattum, 

Quod te dormitaro sup tenuise stratum. 

 

Quod veniam ex-sup hic astaro mollis tu crus, 

Putris sic farin, parte adiposi, multo brunneus. 

 

Facies tua angelis sic, et bucci tam orbiculatum, 

Et augenis tua tam lassitudinis et multo strenuum. 

 

Quat hesterno proculi te in monitorium spectare, 

Et nunc quiescevi, profunde et gravi te spirare. 

 

Et sic in balnea te sudare, et multo somni calidum, 

Everti te in corporise suam, et sentoniam te detrusum. 

 

Te declinatum ad me ante faciei orbiculare et melior mollis, 

Et scendi subucula super haesum tripherotis ventris lenis. 

 

Alvis tuam sicut zelis ex subuculae adecidi ad lectum, 

Et radii geliosis ad illum formis facundum et venum. 

 

Similiter undis et fluctis mareno adipis abdominis vectarior, 

Et quis motum sive etiam seufcer omni suadersi agitarior. 

 

Cutis brunneum tuam niterui in flamminis clarum, 

Et me suam manu trahero ad corium affectum. 

 

Haec corpus non scirem in vitae laborum, 

Sed suescevi ad morum et pigritiam totum. 

 

Omnibus dies in vitae securum cubaritum te ad lateris, 

Et stare tractabilis corporum, putris et obesitas musculis. 

 

Quat mollis haec lipos, quid ad manus amoenum, 

Et volunt me, quo non finitando divinae momentum...

 

Et etiam me scribunt unum hymnos in greci, et me sonarui hac in taberna nuper, et unus grecis emigrantis in omni vocem longe applaudaro me. Haec carmina infrae: 

 

Για το ταξίδι μου. 

 

Σε μια ημέρα ηλιόλουστη ωραί

Από τη Μόσχα πήγε στο δρόμο ειμαί. 

 

Παντού υπάρχει χιόνι λευκό, 

Κι εγώ γρήγορα το φαγητό.

 

Το αυτοκίνητο μ' γρήγορα περνά χιλιόμετρά  

Πλησιάζω προς της χώρας τα σύνορά. 

 

Στα σύνορα πίνω την φιάλη πρώτή, 

Όπου κονιάκ γαλλικά περιέχεί. 

 

Είμαι μέσα Πολωνικά βουνά ψηλός, 

Πάγωσε, ήπιε κρασί, κουρασμενός. 

 

Μετά ήρθα στη Γερμανία πλούσία,

Ήπια σε Δρέσδη ένα βαρέλι κρασία. 

 

Περαιτέρω πήγα στη Φρανκφούρτη χοντρός, 

Όπου μερικά βαρέλια μπύρας στραγγισμενός. 

 

Έφυγα από τη γη Χέσσεν δασώδη στη συνεχεία

Και πήγε στην Μπάντεν-νεκρή για θεραπεία. 

 

Εδώ τώρα ξεκουράζομαι όπως πρεπεί, 

Νερό πίνω και κρασί, ναι παίζω με το παιδί. 

 

Valete et veni ad vestrum palios sodalis in stadis Baden; erit bibere in tertium numeri, et vos scire, quo bibere in companiam amicis bonum – hilaritudis, quid bibere monachium, sicut clerus.

 

Datum in Baden.

 

Epistolae Michailius Clerus ad Vladimirius Mundis. 

 

Humilitatissimus professor dialecticae demero suam beretae fronte Vos, qui sunt Vos decanus philosophiam facultatis Universitetae Moscovianae. Me salutant Vos et mitto tam salutes, qui habitatum in Moscvae-flumen Salmis! Me dicit multum et dicit iterum et erit dicit, quid vos sunt magnissimus et sultissimus philosopos in omnia patrida (πατρίδα) nostra. 

 

Vos nuper scriberandi ad me et mirari me, quid causam meam in Petrucivis, et quo sanitas meum, et qui nos facere cum studentibus adversationes et oppositionis in nostrum Universitetae. Me suggerero milles excusationis ad vos, ergo me erat infirmatum (in hac tempore me abireo ex meam quintae albae febris in praedium) et totum nunc me acquirero potentiam scribere vos. 

 

Nos vivere in Petrucivis sic in mel et non scire dolores: nos habeo pecuniam in numerum valde et omnes dies ad nos veniam multibus homines abundantis et dare ad nos horologiam aureum et argenteum, monetis de generosis metallam, autovehiculiis etc. Etiam nuper ad unae nostrae iuristae pater studentium ignavum et, quid anglicos loquitum, – obtusum, dare praedium cum terris silvanis et ageris circum. Haec bonum et honorabilis vir amor suam paedis (παιδιά) valde, et in nunc annos illum filia ex scholae in nostrum Universitetae arroganter, et me audidi in andronis ex unus andros (άνδρας), qui illa voleo in facultatis philosophiensis arrogantero, et si est verum, me erit possum acciperum unus beneficium uberis, et me erit curant et facerio omnino, qui ita puella in nostro facultatio adveni.

 

Esti novariis est bonum, sed non totum, ergo nos nuper caperum delegatiae ex Pharrisiae, quod in nostrum bursum ducero nostris amicus Dmitrius Monedulus, quo est vester alumnus, et nunc ipse enitior animus permoventis proventes, – ipse nunc sunt parasitis Universitatis Pharrisiensis, et accipero multum aurum ex ganzae gazae universiae, et vos scire, quo Franciscas universitates est institutes pecuniosi et illum habeo multum aurum ad contis, quod dicitur teutonices, vel in logariasmos, quod dicit graeci, in cambiam Helveticis et Bahamiensis. Hospitis erat meliorandi valde, mansuetudinis in colloquam cum nos, illum singularo iociandi, risandi, vinum biberandi et in alimodum ludis carten luduandi. Me longiori temporem opinari et putarum in malum mentensis affectis, qui omnes haec franciscandis philosophos est «ranies», quando nominatur illum in patriae nostrae, sed post haec parvis colloquae me modificariam suam existimatio ad haec genus. Unus professor philosophiis ex Sorbonae adveni ad me et dicit: «Quad me laudare, se me possunt spectari vos, qui est meus occultis magister, et me non posse simpliciteri credero, qui me stare ante vos! Vos est magnissimus ex dialecticis post Evaldus, et etiam Gegelius non frater ad vos, quo vos superior Gegeli!». Haec professor ex Pharrisiae vir honorabilis est, et me scire, qui illum habeo multum pecuniam ex redituum studentibus, et omnes alios hostes loquitatum de ipse, quo illum profundus et subtilis philosophos scholae novaescholasticos, et illum ergo amicus mirxistam benitas. Omnes homines volunt totum felicitas in vita, et omnes ex nostrum amicis scire, quo felicitas est pecuniam sum. Sed omnes hac sunt vilitates, ergo et conservaro haec in paxem. 

 

Vos percontasivi, quomodo nos disquisitium cum studentes oppositiones, quae in numeri valdium in civitas nostrum, et me respondidi ad vester quaesitum: δεν ξέρω, quod in omnibus civitas, sed in Universitatis nostrum nos enecaro quis omnino volocogitatio totum, et non etiam in nostrum Universitetae nunquam mens voluntatis, et non omnes haec iuvenes poetas, hipsteres, oppositiones etc., et in vitae academicae dominatium totalis disciplina baculum vel punitionis, et vos impossunt videre in nostrum facultatae etiam unum studentis, qui discerne ex alios exemplaris studentis; omnes studentes ex facultatio meam est fautores nostrum Presidentius et sodalii partiis «Unitatia Rossica», et non est ex meam studentis inimici Sanctum Principatiae! Haec problematibus nos solvi simplicitiam et elegantiam: vos scire, quo haec bufones ex Ministerio educatione nomizato (νόμιζε), qui nos debito «iudicare sine emendatum ideologiam et politicam», sed haec narren non scire, qui nos impossunt facerendo sicut ex nostram honoria et ex famae bonum, et nos odi illum et volunt assumpsi libertas ex vexatiam regnum, et ergo nos continereo corruptiam in magistratis et ministeriam alimodum, quia «totum corruptia potentum vindictam nostrum educatio», quod nuper dicit noster amicus Alexius Amoritas, quid nunc emittero libri solidiam et aestimabiliam, et titulavit haec libri «Obscuro eruditiam»; in haec libri ipse etiam scribunt hac. Sic ecce, meus amicus, me et aliam professores in Universitatis Petrocivitatis habeo in externorum studentiam vestigatoris, et haec rattis argutis in breviter tempore paeberui ad nos nuntius, quod est conclamarui ad nos, se aliquid studenta conturbandi normales moraliensis «non scribature», – quod est damnarum rectori, decani vel aliae personae officialia ex Universitetae sive ex Ministerio educatione; se hac studens satus sum loquindi orationes contro nostrum Regis et Ordnung magistratis; se studiosus erat perspexit in opus indignitatis, quid est ergasiam (εργασία) ad wurdelis lagis, quat dicitur teutonici, vel in vulgis (turpis) locis, – se nos scribo in Latine classicarum, – quid est douleam (δουλειά) officiantiam, curieren, alimentaries, pantopolies (ex παντοπωλείο), propolies in tabernam etc.; quando in rectoratium sovietis noscero, qui unique ex studentibus nostrum vivere in peccantiam et quaesitum ad vitae, vinum et meretrixen trans laborarum nefandiam et prostituero nostrae Universitetae (me non volo, quat aliquid officialis ex Ministeriis regionalis agnovi, quo nos non solvi stipendium ad studentis nostrae), – nos statim et sine cunctationes exturbaro haec studens et non curat de eo longe. 

 

Me bionum (βιώνουν) et tentarum grossum deliciae ex tamen aciem, quod celeriter sinaniares occupatum nostrae patria; illum adeptiam signalizavi, qui Sina nunc habeo realis communismus in suam dominatiam, et nunc hac prima terra-communiensa expugnare Rossica omnia, et finis est! Me nuper scribere in Schanhaum et n Pecinum, qui me voluntate laborare in illum horae, quid professores in Sina habeo valde pecuniam, quae in Rossicam. Aliquid dicetur, quo sit immoralite sunt, quo sit antipatriotico sunt, sed me contradixi, – esto totum pragmatico, et omnes nostrum patriotam non volo intellegero unae verum sententiae, qua postulavit: «Totum pecunia in vitae solvi!». Me scire, quo nos decet amore betulis, sed me «non perdidi de meam duam guttes oleum», quod scribi meus amatoritatis romanistus Paulis Coelis. Meus amicus Constantin Semenus continerare me in haec sententiae et etiam nomize sicut, et dixit ante suam digressum in Germaniae ad sanatio, quando nos sedere in symposium in honaria exgressum novis filmum Constantini, – seriae tertiam «Ultimus campanum» vel, – quat me nomizato haec in meam generis teunocam linguae, – «Der Sturmglocke»; et magister Constantinis dici cum scyphi vinum in manu, quo «illum volunt, quat crantinum rossa armia siniensia occupatur Sibiriam totum et Moskvae, et Peterburgae, et locis aliis, et stabilare hoc communismus». Me magnam perturbatum, quo noster amicus Constantin post primactium filmum haec subitum abstuliam ex omnes reversi: ex socium, ex parentis, ex scientices, ex pedagogues etc. Nunc me tangero de eam et mitterui nuper epistolae ipsum in Baden; cum haec litterarum me mitto XII lagoenam vinum italiensum, quasi haec vinum ad sanitas bonum valde. In omnino nos vivere bonum et meliorandi; et quat vivere vos in Moskvae suum? 

 

Nuper me scribunt haec carminae heroicam ad Dies Electiam, quando nos iterum confirmaro nomimotiam (νομιμότητα) nostrum Administratio. 

 

Ode ad princeps Vladimir Putin. 

 

O Putin, tu donum pro nobis a diis, 

Sicut enim caeci te duce in tenebris. 

 

Heroes de praeterito mundus erit oblivisci igitur, 

Sed vos usque in sempiternum amore recordabuntur. 

 

Mundus erit oblivisci gloriosa Trajan et Cortes gestarum,

Quod prius erat, quia Romanis et Spaniards sanctum. 

 

Mundus erit oblivisci opes, bellum et pax opus Venetiarum, 

De Florentia potens et superbia ad caelum eius pulchrum. 

 

Nemo memento nunc de illa Medici familia potentia,

Quod et vetustate nimia comminuti ad pulverem historia. 

 

Defluxit inscriptions in antiquis monumentis heroes, 

Sed multa sunt, quae in perpetuum manere cum homines. 

 

Mundus oblitus Romanae legiones calcare, 

Quod audita in omnia litora Mediterraneo mare. 

 

De Bonaparte bonum et malum agit pereat memoria illius,

Et horrificam verbis et factis Adolf populus oblitus. 

 

Pridem mundi recepit a foeditatem magna bellum: 

Sicut utrenia caligo pictures Buchenwald liquefactum. 

 

Plerumque gesta sunt, sepultus in aquae flumen oblivionis, 

Sed quidam aqua super, sicut saxa propinquo mare, turris. 

 

Te, Princeps magni, pertinent ad phaenomena genus secundum, 

Quod ut sapientes, ut Palladis, pulchra ut Apollo, in sententia circuitum. 

 

Nos semper erit memento de magna victoriis, 

Quae fecisti eorum praeclara et mirabilia annis. 

 

Numquam decidet fama tua magna victoriae in Caucasus, 

Ubi bis barbari in fecit fuga pudore terribilis a finibus. 

 

Vos adepti estis, pacem et civilibus rebus progressus: 

In patria autem creavit multus of aedificia magna et novus. 

 

Sed eadem omnia tua magna res et actus – 

Hoc vincens Taurida a saeva et stultus barbarus. 

 

Viret et crescit dives Reipublicae sub sapiens fidem tuum;

Vos metus et odio barbari, sicut ligula populus bonum. 

 

Pontem de incredibili pulchritudine in Bosphoro ascendit excelsum, 

Sub eo ingens curia, et tempestas non obruit eum, quia est factus ferrum. 

 

Beatus est qui vivit in terra tua est magnus et dives, 

Ubi sub tua protectione divina sunt omnes cives. 

 

Valete! 

 

Scribunt in Petrucivis. 

 

Epistolae Eugenium Radium ad Constantinis Semeni. 

 

Vester amicus ex Rossicam

Scribunt ad vos in Germaniam, 

Cum multibus novitates illum vocavit

Et nunquam in verborum ipse circulavit! 

 

Salutes sine numeri me mittero ad vos, amicus meus κράββατης, qui me amoritando amentiam! Me vos amore tamen fortasse, quo nunc me totus conflagrarui ex zelum (ex ζήλια), ubi quando unus noster sodalis delegerui me, qui vos facerunt peccatum adulterium; quat te possum me, – tuam amicum alterum, – ad aliquando pueri molestaro et non etiam diatribunt haec rem cum me!? Vos decet scire, et quapropter me promulgaro ad tuam mentem, quo quando noster socius narrarunt me de tuasi amoritas periculam, – me facerunt malum in καρδία, et me possunt morte in loci hoc, sed celerum auxiliam explantarui me ex unguis de Tod! 

 

Nunc me cubaro in nosocomium vel (sic me placere multi) hospitalium in separatum cardiologiam, et doctores sancirendi me comedere gallinam er aliis frictam volatiles (haec verbum, quod nos omnes scire, est haustus ex germanicos linguae, in quid illum sonaro quod «Vogel»). Me nunc vivere malo et sine-luxuriam, et non me possunt manducare numerialis speciei et subigerunt sedere ad dietae severae, et ergo me cruciaro et non possum dormire totum. Ah, me sicut infelicis! 

 

Se haec possible, amabo, narrarui me de vestrum noviis amantis, quae vos habeo nunc in Germaniae; me haec delectat «ex purum studium scientiam», et me non forte iracundiam ad vos ex haec causum, sed me volunt scire de ipse multo. Me cognovi ex unus socialis, qui vester amicus novus ex Iberiae, ex Barcelonam, et quo illum – chontros (χοντρός) puer. Me pridem sciro, quo vos amoritando pueri obesi et grossum, et qui vos «ganeo, quae ad puelli irii ex tres silvam», et quo vos non potentum praetermittere non aliquid formosi iuveni! Me memorum, quasimo nos tres sive quattuor annorem retro in unum municipium vel stadium, quod dicitur germaniis, quat in Provinciam Tueriam, – me non memoro nomine hoc civitas, et sit malum est. Nos erat in his tempore multum ebriosi, et cerevisiam in nostrum venteris elusum in numerior; nos in vestrum novum vehiculum agerui ex Petropolis ad Moskvae, – ad tuam viam nos veherui, de quam veherui et Dominus Tschaadavius, et de quam haec vir venerabilis scriberam illum romanis «Peregrinatio ex Petropolis in Moskvae». Igitur, nos vehiori ad «locam divinae», qua nominata Provincia Tueria, et superveni nox tenebria, sed translucentia, – quod in Ucrainae, qua est mea Patria. Nos curre in autovehiculum Nipponiensis ad via silvestria, et circum nos erat totum valdis, quod dicti germaniis, vel foresta ampluam et tenebris, et rarum nos potest spectare trans ramulis parvae, aeruscatori et miseri ruris cum vitiosum parastrages domis, in quaem parvulissimam fenestram lux surdus erat. Nos erat valde ebriosi, quod me dicitur retrum, et in haec truculentiam topiae ad nos parerum in formam hallutinationis alimodum umbris, fantomaes et aliam daemonis, et nos forte extimui in hoc locis et in hac tempore, sed in uno momento vos stamatizarum (ex verbum graeci σταματήσει) currus et dixi: «Camarades, me nunc memoraro, quo prope est unus campus puerosum, et in illum nos potest luderam bono valde!». Et omnes nos, quae erat in currum, – me, vos et amicus noster Dmitrius Trabus, – vadedi post vos trans caespitis aliquam multium spinulentum et post enite trans saeptum; sed haeci carnificiam erat non σισύφης, et verum verborum nos legerui in Bibliae, quo «Deus restituero dignas», et nos illum ergo restitutum! In campum nos inveni firmosum iuvenes, qui est XIV sive XV annorem aevum, et nos habeo cum illum bonum «stuprum purum», quat dici nostrum amicus professor Sergius Saveliis; haec meus socius meliorasus est, quatpropter illum me ex bastiliam exciperunt, quando me unum annos retro scandalum facero in restaurantum. Vos invehi in tabernae proximae et emero in illum numeram flascis cum vinum Rossadarum viliteri et cerevisiam Balticae, et post nos exorirum festitum cum pueres. Ad mane nos omnes erat multo lassitudini ex haec operam, et ergo nos somnum sicut cricetinam – in valdi acervi hominem corpuses, et somno nos sic ad cenae. Post nos epularum in viam popinam, in qua nos comederui schaschlicis et biberunt omnes IV scyphis cerevisiam; post nos proficiscium ex hoc landis, et totum memoriae de haec vivum in me... Ah, quatudo tam erat momentes in campus, quo tam erat pueri! In hoc campus erat pueri formosum et sportibus, cum musculis vigoratis et sine adipis ventres grossum, – breve, – quod me amore valde! 

 

Nuper me scribi aliqui carminam, quatpropter me cubarunt in hospitalium et nunquam aliam non potentiam facere. Prima carmina est liberum translationis carminae italici, qua nominatur «Faccetta nera», et alia carmina est liberum translationis rossicae carminae «Dubinuschca». 

 

Missionalis. 

 

Volat aquila super caerulus mare, 

De tricolor libertatis super naves, 

Transmarinis qui sunt, oportet care. 

Mox quoque erit libero serves. 

 

Respice, cubare homo parvus. 

Eam gemit ex Intolerabilis labore. 

Iam Ire ad felicitas, auxilium et salus 

Mox remedium horror tuo dolore. 

 

Ah, mihi pauper barbarus. 

Lorem ipsum dolor sit cuter frater, 

Nunc erit vita tua nihil malus. 

Tu scire leges, ordine et imper.

 

Carmen de navis servorum. 

 

Heus, trahunt crura, comrades, funem trahere!

Nos ire de calidum arenam in litore caerulus mare. 

Heus, trahere funem semel, semel viverra! 

In saxa sonantis calida fluctus, et a montes flante aura! 

 

Inter mare et montes, operuit aromas, et nos litore. 

Cantu, quod serpit omnibus castellum: nos ambulare. 

Nos Iter per arenam, hymnum ad Sol cantantes, 

Memor de nostra puellam, ventus valde amores.

 

Valete! 

 

Datum in Moskvae. 

 

Epistolae Alexandris Tarasovum ad Constantini Semeni. 

 

Salvate, meus studiosus orphanis et miseris! 

 

Me nuper accipero tuum epistolae ad me et responderui ad tuasi quaestationam in meam litteram ad tibi, meus baceolus sive lapis. 

 

Ad meus spectarunt, se dicti verum, te stare nunc ordinariam et miserandum diurnarii; laborarum ad canalis magistrandis erat malum ad tuam animus. Quando te satus sum douleam (δουλειά) in hic loci, – te inciperio mutante in diurnariam burgensis; hac loci et homines, qui laborare in telespectario et diu emero omnino suasi corpum et animum ex dollaries ad capitalum. Te, fortasse, memore sic versam metrici Demianis Pauperum: 

 

Oblecti divinae picturae, serves, me ante vergero; 

Suam araneum ferrorum mundi me omni saepiro! 

 

Sed me viderunt ex tuum epistolam, quo aliquo homiensi in tibi vivere, et te habeo potestas ad vitae normale, sed te decet multum modificaro in vitae suam, et totum sic viam te possunt seligero, sed alias viam est ficti. Sed te nunc non est puer parvulus sine mentem et νους, sed nunc te est vir dignas et independens, et te nunc ponero ad suae visitatiocharten titulum «Dominus magister Constantinis Semenis, diurnarius doctum»; te facerendo filmam documentales et docereo populus cum tristis faciei; ergo te suam scire, quo te decet facere. Nunc te vir adultus est... 

 

Sed nunc me non volunt colloqui de haec, et me decet dicit te, quo te facere falsum in suam laborare quod communista; esto grave sunt. Me legeram tuasi textam et possum dixi: omnes commentationes tuam est verum et fortis delirium in bonissimum casum, sed in casum malum omnes haec est totum stercus canis. Quando me legerum commentationes tuam, – in meum capitis oririam novae capilles incanis. Me conflagrare ex pudoris quando legerunt illum, et me non possunt praeposui huc ad studiosam meam, quae illum doctorem, qui te, et illum risandi in vocem sup textam tuasi. 

 

Me memore, quando in unum maphimum (ex μάθημα) nos disputando de «essentiae nomine «socialismus» in theoriam marxisticae», et me comprobaro suam gnomisiae (ex γνώμη) de magnae problemae haec, et docerui, quo primum stadiam socialis commusiensis est stadiae socialisticarum, et posthuc decet communismus inireo; te dicit orationes conto sum et probarui severum, quo socialismus sovieticus – est unum verum socialismus et communismus in mundi omni. Ah, quat te erat stupidum in hoc temporem, et nunc te tamen unus narr, quod dicti Magnissimus ex teutonices, et non te transformarui in miltum annorem! Te – dedecus meus et me non volunt scriberam epistolae ad te et mitterunt eius ex te, – sanitas meam nunc malum exgressum totum, et me omnino tempore infirmum et etiam scriberam suam libres et opusculam non in potentes. Quando me legerum tuam articules me habeo carnificinae magnae, et in cor affectio tripudiarunt sive exsultarunt, et tu turpis et foedus ad me sicut homo, et me odi te valde, quo me odi professori Borisum Cagarlicium; haec rostrum nunc «laborare» (quo significaro habebanturi sinecurae in formae cathedram professoris cum praebendorum solidum), sed illum non scire socialiam philosophiae tamen bono, quod me scire hac. Me oportet obtinero loci haec panem, et me oportet habeo multibus pecuniam in bancam, sed non istud profanus; me, victima regiminis staliniensis, quae in carceram vertiti multum annorem, auctoris divinorum operam, in senium non habeo aliquam (etiam parve) sinecurae! Quat temporem, quat morales! 

 

Post scriptum: 

 

Tuum carminae graecae bonum est, et me laudarunt quando legenrunt illum, sed meis carminam bone, que tuasi, et cum haec epistolae me mitterui etiam translationis carminae revoluniam «Warsaviana» et auctoritatae metrici «Rusticum bellum». 

 

Warsaviana. 

 

Hostile turbinis flante sup nostis, 

Tenebris potentias nobis tormentum, 

Intravimus fas est proelium cum hostis, 

Futura nostra fatum est nim vagum. 

 

Sed superbe et confidenter signum 

Certamen de opus servi vexillum, 

Vexillum magnum certamen populum 

Pro Sancta libertas et optimus mundum. 

 

In pugna cruentum,

Pulchrum et sanctum 

Perge et sumus, 

Opus populus! 

 

Hodie mori de fame serves, 

Non erit amplius tacere honor! 

Oculis nostris comrades iuvenes 

Mundo de cruce est non horror! 

 

Non evanescunt in proelium 

Mortuus enim de magna ideas.

Nos victor carmen et nomina eorum

Erit multis populu as deus. 

 

In pugna cruentum,

Pulchrum et sanctum 

Perge et sumus, 

Opus populus!

 

Nos oderunt tyranni coronas, 

Catena servos nos magis amor. 

Implevit sanguinis populi Trona

Effundam sanguinem hoste de cor! 

 

Mortem sine veniam omnes hostes! 

Omnes latifundistes et parasites

Ultionem et mortem ad omnes rex-fures! 

Prope aeterna felicitas omnes! 

 

In pugna cruentum,

Pulchrum et sanctum 

Perge et sumus, 

Opus populus!

 

Rusticum bellum. 

 

Iterum tonitrua antiqua libertatis bell, 

Circa terribilia, quod ipse de tell. 

 

Contra cruenta tyrannidem, populus gravis,

Ire et resurget ad bellum simul nobis.

 

Sic stare et nos, stetit usque patres,

Pro gloria Patria, contra hostes.

 

Si tyrannus violat centenaria leges, 

Petit de nobis mahemium strages. 

 

Et in mensis, lanugo in populares in qua fugiens, 

In populus evigilavi iterum pugna de mens. 

 

Populus iterum irritum armas

Et vade in silva fieri partisans. 

 

Insidiae sperare te in omnibus silvis, in omnibus viis, 

Et sanguine policiis erit picta cum viam pulvis.

 

Noctibus erit clara as die ab ignibus,

Consectetuer tunc facem bellum rusticus. 

 

Et flamme ignis, tinnitus gladiis et sanctae banneres,

Et fetor de charitas caro, et audiuntur ubique voces. 

 

Valete! 

 

Ex Calugiam. 

 

Epistolae Alexium Cultellum ad Alexandro Barcasium. 

 

Me vos salutant cum magna gratiam, 

Scribunt ad vos unae carminam, 

Et cum vos me colloquavit, 

Et non vos in mentem damnavit! 

 

Salvate, Dominus Doctor meus et magister vitae viam! 

 

Me ad longum temporem non scribunt ad vos, et hac non bene est, quaeso vos est meus magister in nationalismorum artibus, et ergo me decet singularum scribere ad vos et colloquam cum vos de vitae vestrae et sanitas etiam. Rogaro, veniam me, vestrum studiosum malum et ineptum. Me scribere ad vos nunc non «simpliciteriam» vel «familiariam», sed cum grossum causam in quaestationes rossicorum nationalismum; auf haec quaesitum me cogitato ad III septimanae, sed nunquam scire, quo me oportet scire! Nunc me narrarum ad vos essentiae causae haec. 

 

Unus noster amicus nuper vectitare in provinciam aliquid quod turista, sed non quod communis turista, sed totum quod turista-bellatoris, et in omnes locis, in quid illum erat, amicus noster facerunt alimodum iniquitatis et legum violatione. Illum circumirunt in vehiculum novum cum illum amicis et cum furto ablatum ex unam βάση στρατιωτική ferrum et armorum ad vicis longiquam; in omnes hic locis illae raptaro terribiliteri agricoles et paysanes, comburero domies et aedificiam oeconomiam, violaro mulieren etc. Vos, quod et omnes doctum et bonum viri, potenti expavi ex omnes hac horroribus: illum etiam puellam X annorem non commiserunt, et cecidi illum pateri, et posthuc puellae pudicitiam et cecidi etiam. Et quando haec vir regredi in civis nostrum cum magnam pecuniam et cum saccis aurum et garrirunt de omni, quo cum illae erat, – nos omnes partibus exsultarui, et partibus horrescerui, et etiam nos omnes perturbatum parve. Et nos omnes quaesivi eam: quod ipse non includerui pactum cum conscientiae sua? Et illum respondero, quo illum caedero (suam ipse dixit «victimam») totum male homines; ipse dicit, quo quaesivi paysanes: «Russische vos est sive non?». Et si illum responsi «non», – ipse caedero illum non longe. Et meam rogatio hoc est: «Admissibile, quo una nationalista rossiana, tam est bestia fulviae, caedere, raptare et comprimere paysanes in Mordoviae et provinciam aliam?». 

 

Me scire, quo vos Beatus Presbyter est, quam egalitum Apostoli omni et Patrorum Ecclesiae; ergo vos certo sciro, quo nos decet facerunt nunc. Etiam me volo percontari: «Facero vos in vitae suam simili vel non?». 

 

Vivere in monasterium, quod in palatium vos vivo retro! 

 

Valete! 

 

Ex Rostovum. 

 

Epistolae Eugenium Fedorum ad Constantini Semeni. 

 

Salvate! 

 

Nuper me colloquandi cum vos in novae vestrae programmae, qua nominatur «Ad vivo», et nunc me satis habero post hic! Vestra programma est verum aliqui meliorandi et multo bonum, me gratulare vos cum hac proventum! Nos possum essent inconcordiam in quaestationes asperes, sed in totum nos concordi et unitandi: omnes sic nominatur «progressives» et «modernes» nos decet caedere in necessariam, et punctum! Nos posse essent amicis, sed illum non; haec pedicules non nostrum amicis, sed illum omnes agentes americaniensis est. 

 

Et quod nos potentum dicitur nunc, quando ipsios vitae sicut bona! Me vivere valde bonum, et quod caseus in oleum volveran! Nicht, nicht me clamaruis de sua vita... Sed quando vita vestra? Me audiatum, quo vos nunc in iponiam vivere: unus meus gnoristos, quae laborarum in «Canalis Primum» et in «Rossicae XXIV», et illum dico, quo director generalis «Rossicae...» non satur laborum vestrum. Hac veluti dictum, quo vos sunt ebriosus immortalis, et quo si vos longe ad loci laborarum erit veni in statum ebrium seu sup elementis interdictoram, – ipse vos mitterui sicut unae feli! Ah, quo in mundis facerendo nunc, si diurnarista (et non aliqui, sed ductoris programmae) non possum habeo bibunt vinum ad loci laborarum! In temporem soveticalis totum hic facero diurnarii ad locis suam, sed post veniori haec «novae tempore», – et nunc nos non possum bibit quando volontare nos! Lupa, lupa, lupa, – lupa americana, qua totum possunt merdare, – hac omnino illa facero! Non, non possum vivere populus nostrum sine vinum: «vinum non bibunt, – ad nos non vivunt», quad Vladimirus Sanctus dicit! In unum die me bibero lubens minorum una vel duam lagoenam conjacis; et me habeo bonam sanitas, et non me scire morborum et dolores! Etsi jecuri raro afflictum stare, sed haec omnes «parveles», quod in populum loquitam. 

 

Nuper me congredi cum Marinae Le Pen in Hiltonum diversorium Moscoviensis; nos colloqui de multibus subtiles problemandi rossicorum nationalismum. Illa erat «sine mentem» ex me, et singulari loqui de me aliquam verborem bonum: et «Generalis braviensis», et «Mein tapferer Bursche von Sturmabteilung» etc. Posthuc illa insectare ad me et me absolutum compressum! Post illa peteri (sicut Peteni) me scriberam ad ea carminae de themae aliquam historicae Francogallicae; et me conquirero «Canticum Schuanes». Haec carminae vos possunt spectari ante. 

 

Canticum Schuanes.  

 

In aquilonem fortis ventus iterum, 

Cum cruenta regimen incipit bellum,

 

Et populus circum cubitum ad cubitus,

Bellum per reditum veteris tempus. 

 

Iterum ire in silva, capere arma.

Horror fabulas expandit fama.

 

Iterum seminat in area albus terror, 

Bellum nostrum ducit sanctum et cor. 

 

Rebellorum heroes gratias aeternae, 

Omnes pugna eorum pro gerne. 

 

Nos iterum ambulo congregata, 

In qua omnes involvit a vocata. 

 

Auxilium nos a vento, gelu et a nix – 

Hostis potest contra nostrum vix. 

 

Latent post rubi – de miles praecedit; 

A offa insonuit, et sanguinem fundit. 

 

Nostra skis erit ad remotum vicum 

Et totum silva repleti clamor ferarum. 

 

Sub signis Christo pro moralitas bonum

Nos ad beneficium belli in totum. 

 

Nos receptum, abscondere paludes,

Et nos aequalitas paulatim overtakes. 

 

Anulus nos circa compressa arctis,

Quod factum ad nostrum horrendum mortis. 

 

Post scriptum: 

 

Nuper me etiam scribunt metrice de vinum, sed hac parve maerori. Hac ante. 

 

Me vir, quo multo biberum. 

 

Me vir, quo multo biberum, 

Te non legerui morales. 

Grave obesi palpebrum

Post medinoctis obliviones. 

 

Me raro erat sobrium, 

Tua cibum – ad me est gustus, 

In caput mea – defectum, 

Et cervix lagenae – angustus. 

 

Me vir, quo multo biberum, 

Vos non intellego meam aestum

Brumis periri nivis ad corpum, 

Cubaro fatigarior ad cursum. 

 

Cura ut valeas! 

 

Datum ex Parrisiam. 

 

Epistolae Michailium Clerum ad Demetrius Trabus. 

 

Salvate! 

 

Dignitatissimus professor-dialecticos salutant innumerabili suam amicus Demetrius Trabus! 

 

Nunc, in die electionis, quando sicut non in dies alii «peuple manducare», me scriberam ad vos cum mentenibus malam, debitum noster candidatus demonstrarui sibi sicut asinum mortum sine etiam Ohren. Quando me cogitato de Paulum Mammillum, – in oram meam arefio et dentis meam satus stridere ex irae! Haec monstrosus ολιγάρχος, haec ventriosus vervex cuyrucis, ist Narren ohne Bildung und Ordnung! Nauseosa bestia burgensia! 

 

Nunc omnes accipero risendae super nos, et humilitate nos, et scandalizare nos, et laedere nos etiam! Et quod nos facerunt postquam? Omnes nunc risi super nos et sine haec stultis Mammilis, et post illum capitularum seu calamitam illum omnes stare risi totum in magnum voce! Hac por nos problema magna est! In hoc temporem omninum destructum et degeneratiam nos, – philosophos Universitate Peterbergensis, – qui sicut apostoli dei est, – Volk non diligere totum, et omnes iuvenes spectare ad nos quod ad circulatores aliqui vel ad meretrixen! 

 

Sed quod vestri negotiam vaderui? Nuper me audiren, quod vos iterum perveni in hospitalium cum delirium tramentis, sed me non scire, verum haec sive non. In vestrae programmae nuper cursum Boris Cagarlicius; ipse nullo tempore non erat bonam marxistam, – Stalinum ipse amore non valde, et etiam ille dici quandam, quod sodomitas et lesbianes – «etiam homini», sicut ille dixi. Vos decet cogitato ante sic, quod vos invitatum in studium vestram. 

 

Nuper me scriberam aliqui carmenibus, et nunc mittero illum ad vos. 

 

Urbs Moscoviae. 

 

Cum venero in Moscoviae, egregie aurum, 

Omnia trembles cum superbia cor meum. 

 

Latius Rhenum et Danubium simul in tuis plateis;  

In nocte non lucet etiam clarius quam iucundum dies. 

 

In nubila caelum et morbi tristique candidae et alba nubes, 

Sicut flumen, in undas Moscoviae ingressus luxuria naves. 

 

Multa sunt tabernas, plena viands genera omnes, 

Etiam prouincialium in tabulis et in amet pantries. 

 

Ventum est frigus flante iocundum, 

Portantes omnes sopor et lethargum. 

 

En rutilans moenia Novae Urbis reflectitur lux Solis, 

Lumen quod implet angulos civitatis, omnes plateis. 

 

Hortis unica pulchritudo possumus ingens vide numerus: 

In hieme sunt lac album in aestate – ranas viridius. 

 

Pueri et puellae in Moscoviae pulchra, ut Veneti speculis: 

Tan in cute lenis et delicata, musculi mollis et circa genis. 

 

O Moscoviae, quod reduc mihi gaudium, 

Dicere deinde ego iustus non possum.

 

Bataviae modus vivendi. 

 

De pulchra et dulce cibum, 

Venit in ore, te delectamentum. 

 

Illic multus exquisita cibus, 

Etiam urbanum circulus dapibus. 

 

Ego manducare tribus diebus, 

A mensa, non ambulare questus. 

 

Ego manducare lucustarum ingentis 

Et manducantibus agni adipem costis. 

 

Ego bibit septemdecim vini amphoris

Et cados magnum cum cerevisia paucis. 

 

Mea pauperibus iecoris reticulum,

Ipsa moritur, ut infelix stomachum. 

 

Sed dum ego adhuc viveret manere

Phasellus adipem et vinum bibere.

 

De magistra socialis mortale. 

 

O foeditas, aviditas, nequitia et humilitas, 

Vos non evanescero, quat illa moriatum, 

Et omnes firmatis et bonum virorum hilaritas, 

Quat ille sexies vires defodero in solum. 

 

Nos omnes vivere sup tuos vexationis, 

Non scire vitae sine aliquando dolorem, 

Nunc non flero, quat tu deinde defunctis, 

Non sonarum cantatae in tua honorem. 

 

Nos te tam memorem in somne sonitum 

Nullus verbum optimalis de te nos dicit, 

Tuos flagrum nos dorsi non misericordum, 

Et sine te nostram esse liberum vivit! 

 

Vivere in charitas et amoritas cum mulieren suam et aliam! 

 

Valete! 

Datum ex Peterburgum.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Appendix. 

 

Omnes nos scire, quo magister noster Constantin Semenis non totum diurnarista, sed etiam ipse poeta est. Debitum omnes illum carmenis, qui ipse scribunt ad suam amicis in epistolandi, nos non posse immisi cum epistolas haec in libro, debitum nos non habeo pecuniam, et librum nostrum sic parve esse. Sed melioris carmenis nos colligero et collocaro in haec appendix. Nos credum, quo lector noster valde delectare debitum phones divines carmenibus in verum Latinam et Antiquam Graecis linguam.

 

Antonina et Dennis.

 

Unum calida autumno in die

Antonina et Dennis simul guzzle. 

 

Quod voluptatem in tam mirabili autumn

Eat in gazebo, quod Antonina villa in hortum.

 

«Volo, carissime Dennis, placenta, 

Si vis, tunc vos erant hoc certa?» – 

 

Antonina interrogavit, iacentem in parte eius.

«Puto ive had hodie nunc pulchellus.» – 

 

Dennis respondit, manducatione collyridam, 

Potus ejus aqua vita, et manu prensis eam. 

 

«Heus, da Aegyptium dulcis, misellus servus,

Cum ea, mea infirma salus sentit melius!» – 

 

Abdomen de Dennis a vestimentum multo ablatus,

Tactus de manu est mollis pelles et album eum corpus. 

 

Dennis ruminat pullum et adipem de fluentem mentum.

Musculi eum nescio opus, ita infirmus, as a pullum. 

 

Antonina et Dennis, sic porcos, piger et crassus, 

Quamvis hoc statu multo pro es beatus. 

 

Lit tunc Dennis et Antonina ebrietas jucundum,

Sic amatores et dormierunt circumdata cibum.

 

Ad hoc ex dumis de Faun emersit,

Post eum suis civibus surrexit.

 

Tunc in hortum Antonina descendit de caelis Bacchus.

«Ut sem multo magna cibus – hic vos a can bonus tempus!» – 

 

Dixit ridens gluto, simul hydria de Falernian in manus.

Deinde misit in os suum a mensa Antonine racemus. 

 

«Qui operatur multum, et non vinum bibere,

Et qui dormierit, non potest plene manducare!» – 

 

Locutus est bona Deo in principio festo honorem,

Tunc coepit porta Antonina manducare ad vorem. 

 

Cum Fauns comederunt omnia possent et reliquit amatores solus,

Antonina et Dennis evigilans a somno, erigens caput eius.

 

«Carissime Dennis, reprehendo cellarium!» – 

Antonina dixit, questus a mollis cervicalia sursum. 

 

«Qui comederunt omnes nostri cibum et bibit vinum?» –  Dennis interrogatus.

Hoc tempore audivit in frutices magnum silentium recedat risus. 

 

Discipulus-urinator. 

 

Haec fabula capit in symposio principium,

Ubi discipuli constat bibere vinum modicum. 

 

Habent multum vilissimum vinum de Tauris bibit

Et quia cito surrexit ebrius et animum perdidit. 

 

Unus discipulus erat, quod omni differens aliis: 

Est fun et ebrius festum eam dilexit magis. 

 

Ipse maxime dilexit ad vinum bibendum, 

Et dilexit, ut ipse ut sequitur vescendum. 

 

Erat nomine discipulus Dennis, qui bene vivant erat. 

Et est manifestum, cum eam pueritia vixit in voluptate. 

 

Ipse bibit quod multa per vini calicem,

Et tunc dedit fera choro et in mensam. 

 

Tunc ille arreptaque sedem, et sollicitudin eius in humanis. 

Clamantes: «Te turpis, et doctores non erit auxilium vobis!».

 

Antonina, qui accepit cathedra on capite, iratus. 

Dicit: «Erit tibi horribiliter punitur, sneaky asinus!». 

 

Postero die venit Dennis ad Antonina pro tormentum. 

«Facti sunt ut urinator, quod nomen meum glorificandum!». 

 

Ad hoc tempus, erat nunc novembris, et quia erat frigus. 

Tunc abiit cum Dennis et servi ad columpna flumen magnus. 

 

Caelum color sicut plumbum, cum flumina flante Boreas potens,

Magnus fluctus turbida aqua navi, quae as novaculata, oscillationes. 

 

Tribus sapiens abiit trans tempestas mare in pelvis,

Si pelvis erat magis solidum, eam diutius fabulam illis.

 

Dixit gubernaculo: «Vos, urinator, nolite timere!». 

Tunc duo servi impulit Dennis in abyssum frigore. 

 

In impenetrable tenebris Dennis descendit, 

Manus a frigore paralyticus, sed lucet accendit. 

 

Antonina Dennis dictum, imo debet invenire monstrum, 

Latentes penitus in imo, sed sursum populus ad devorandum. 

 

Diu in harenosum imo erraverunt Dennis; 

Reliquias naves vidisset in magnis numeris. 

 

Hic enim magna navis, aliquid terribilis apparuit, 

Sic nigrum gutta, magnitudine walrus, as rana sicut. 

 

Ad hoc, funem, qui coniuncta Dennis cum navis, fractum. 

Caedibus aptae ventus pulsante navis, privati a subsidium. 

 

Negligens servi in navi bibens vinum, in Dennis non vultus. 

Navi in Borey ex subvertit; et demergatur stulti ebrius. 

 

Dennis exsurrexerunt in turbinum superficie, pro supernatet adhaerere, 

Usque ad hoc tempus imo monstrum piger et stultus servi manducare. 

 

Tempestas sedatum paulatim, stetit omnino propius ad noctes,

Et mane Dennis sustulerunt tulit in navis piscandi piscatores. 

 

In domo Antonina. 

 

In divites domus Antonina vixit bonum,

Nulla tribulationis, non sciens dolorum. 

 

Videbatur die omne festum Antonina mea,

Semper onusta dapibus a mensa marmorea. 

 

Tota domus impleta est ex incensum odore. 

Erat enim omnes populi fun et dulcis sopore. 

 

Omni die Antonina hospitio chorum indecens,

Servis implacabile corporibus suis quatiens. 

 

In genua carmina de Antonina legere poetarum,

In antiqua et sacra linguarum complicatum.

 

Multi servi amoribusque certaminibus Antonina habebat;

Inter eos sunt multa pulchra et adipem pueri effeminate.

 

Unum calidum et infectum vespere aestate, 

Cum odore flos calcis arbores ubique penetrat, 

 

Antonina a Parva theatrum in domum retro a luxuria currus. 

Quae venisset in locum, ergo quod cito terebravisse factus. 

 

Antonina tunc magna jurare servi dictum,

Dicit: «Veni huc, a putrida pars a cibum!». 

 

Antonina ei ferre ingenti lucustarum et uvas multum, 

Tam bene fed mulatto servus ludere amor et peccatum. 

 

Mox servus, cum tormentum trahentes ad pedes, grub attulit, 

Lectum servus George, exuding salutem, in cubiculum intravit. 

 

«Tolle vestimenta tua, mea piger servus,

Etiam, voluptatem mihi tota nocte tempus!». 

 

Georgius tunc spoliaverunt, in unum braccae mollis mansit, 

Eius fragiles aqualiculus quatiens, cum ad lectum Antonina misit. 

 

Antonina blandior Georgii crassus sinus adipem In ventre. 

«Diu tua musculi opus non scire, exercitia fuisti non facere!». 

Heroes comedere pingue cibis erat cum excessus, 

Tunc totus ad vestes deponeret Antonina et Georgius.

 

Cum obscena voluptatibus indulgere placuit, 

Ut pede lectus sub eis in vastitatem et fregit.

 

Lavantem Julia. 

 

Factum est autem una die ad mare Scythian in litore tacit,

Ubi in Meridie Tauris Antonina cum suo servi requievit. 

 

In gloriosum mensis iulii nox erat tamen quiete et calidum, 

Et populus in litore egressus est in tenebris ad natandum. 

 

Iulia, amicus Antonina, abiit in talis noctibus unum

In litore, quod erat ab saxa longe in absconditum. 

 

«Nemo videre me in litore, non ego me molestum,

Tranquillitas in aqua frigida lavabit corpus tenera meum.». 

 

Cum magna difficultate venit Iulia ad litus:

Iulia infelix infirma cor tritis et grave spiritus. 

 

«Ego mendacium multum, multum dulce et pingue cibis manducare,

Et postquam movere paulo; ego sanus modus vivendi frangere. 

 

Nimis longe me non confirma musculorum; fiunt flaccus.

Ego rotundatis et factus est mollis, et meus venter ablatus.». 

 

A aqualiculus, quae musculus erat prius, Iulia delicata tetigit. 

«Ego ante sicut a dea Diana, est nunc a Venus ad similis coepit!.».

 

In arena est alba Iulia vestimenta eius habitu vespere, 

Sed paruum pedes crura strode versus fluctibus mare. 

 

Quid agatur in omnibus Dennis observabant in petris et ex speluncis, 

Quae corpus Iulia pulcherrima et delicata fueled infinita passionis. 

 

Sed in eodem tempore, non dicam ut quisquam noluit, 

Quia de ira a Antonina, eam domino et regina, timuit. 

 

Cum omnes in reprehenderit in Iulia in mari aqua lavit, 

Tunc rustled in montibus pinus, et risum Zephyr volavit. 

 

In terra et lapides Zephyr Dennis suscitavit

Et eum versus fluctus maris cum Iulia portavit. 

 

In fuga Dennis vestes omnes perdidit et nudus stetit,

Et tunc, sicut rana, ante Iulia in aquam cecidit. 

 

Μια φθινοπωρινή μέρα. 

 

Την ημέρα ένα κρύο, βροχερό και παγωμενός,

Με το γκρι του ουρανού οταν φύσηξε ο ανεμός

 

Σε ένα δροσερό βουνό ανέβηκε ειμαί, 

Από θάμνους μικρά οδοντωτά καλυπτεταί. 

 

Άνοιξε μου τη βαριά πόρτα ξύλο κέδρου από,

Μπήκε στο σπίτι λιτό και μικρό, αλλά ζεστό. 

 

Άναψε φως στο σπίτι το μικρό μαι, 

Και μετά πήγε στην κουζίνα, και

 

Στη φωτιά σου φτιάξω καφέ τον εαυτό σας, 

Να ήταν παχιά και σε αυτό στάθηκε το σουπάς. 

 

Αυτός στο τραπέζι κοντά στο παράθυρο για να καθεταί, 

Δείτε στο βουνό, το δάσος με άγρια καλυπτονταί. 

 

 «Γω τέλεια. Όλα καλά μου στη ζωή!» – σκέφτομαι τωρά. 

 Το χιόνι έξω από το παράθυρο, σπάζοντας μικρά δεντρά.

 

De schola. 

 

Nuper, totius societatis factus est notus 

In Moscoviae, in una schola populus. 

 

Doctores mired fornicatione et luxuria,

Quod etiam et non pudet eorum vitia. 

 

Oblitus magistris omnibus bonis moribus, 

Et alumni in eorum viliores fiunt prorsus. 

 

Unus magister cum discipulis simul dormiens,

Alia cum eis cervisia et vino post opus bibens. 

 

Similia unus magister fun cum pueri lenis, 

Et aliis agitur vinum et tobacco cum eis. 

 

Purus arcu bibendum post classes pueri noster,

Sed sunt valde laudat propter hoc magister. 

 

Nulla magister, etiam Director domine, 

Latine sacra non scire, non classica legere. 

 

Dolor, medicinae et corruption florere – 

Quid est quod adduxit doctores schola nostre. 

 

Et hoc est quod theologia prorsus oblitum,  

Et nunc ego legere damnati saecularis poetarum. 

 

Omnes poetae et scriptores profani isti

Athei, ebriosi et terribilis fornicarii. 

 

Pushkin erat ebrius cum uxor peccator, 

Lermontov erat interfectorem, odio Imperator. 

 

Tolstoy, dignus nisi de nostra scolded,

Sancta theologia blasphemaverunt et vilified. 

 

Volo dicere profani scriptores: 

«Ego volo te mortuus maxime omnes.». 

 

Haec «artifices» meritas doloris intolerabilis, 

Sit eos ardere in flammis inferni sunt terribilis.

 

Η σκοτεινή άνθρωπος. 

 

Έζησε στη γη ένας δημοσιογραφός, 

Ήταν ένα σκοτεινό ανθρωπός. 

 

Όταν ήταν μικρός ακόμα παιδί μικρός, 

Έκανε κοπάνα σχολείο συνηθώς. 

 

Όταν έγινε μεγαλύτεροι εφηβός, 

Άρχισε το κρασί πίνουν με τους φιλός. 

 

Μετά έγινε ενήλικες, μεγάλωσε ανθρωπός,

Μπήκε στο πανεπιστήμιο για δωροδοκία αυτός. 

 

Το επάγγελμα του δημοσιογράφου έχει σπουδασέ,

Αλλά μόνο ήταν πολύ τεμπέλης για αυτό κανετέ. 

 

Κάθε βράδυ έπινε το κονιάκ με τους φίλους ιδιό, 

Και το πρωί έχει πονοκέφαλο και το μυαλό. 

 

Είναι, ωστόσο, αποφοίτησε πανεπιστημιό, 

Πήγε να εργαστεί στην εφημερίδα κιτρινό. 

 

Και επειδή σχεδόν τιποτα δεν ηξερές, 

Άρχισε να συνθέτει τις ανοησίες διαφορές. 

 

Έγραψε για τους εξωγήινους και τους βρικολακές, 

Για ένα παγκόσμια κυβέρνησης μηχανορραφιές. 

 

Έγραψε για ένα τσουπακάμπρα και γη επιπεδής, 

Για ό άνθρωποι στο Φεγγάρι δεν πάμε καθόλου επισής. 

 

Σύντομα πολύ γνωστός είναι εγινές, 

Έγινε όλους τούς άλλους είναι γνωστής.

 

Έγινε ακόμα πιο χαζή, έγινε ματαία, 

Πίστευε ό ίδιος, τι είναι ιδιοφία. 

 

Όλα αυτά δεν θα ήταν τόσο σημαντικός, 

Αν τότε δεν εκλεγεί αυτό το άτομο προεδρός. 

 

Vespere ratio de marxismus.

 

Iterum mirabile erat vespera illum, 

Iterum ventus ferebat iucundum. 

 

Cecidit iterum ad parcum coccinum solis,

Ab Oriente venerunt arcana quaedam tenebris. 

 

Cum antemnis et domos effusus in crepusculum, 

Ego mensam lucerna includitur, accepit librum. 

 

 Inscriptio videre in occulto liber vetus:

«Marx et Engels, tres volume conventus».

 

Ego aperuit codex, legere librum, 

Et spe gaudentes; verborum horum. 

 

De his singulis divina libris, – 

Hoc est realis carmen de mentis. 

 

Magna Marx, ut Apollo, aut Hermes, 

Verba tua sunt sanitatem proprietates. 

 

Illic es multus de dogmata falsum, 

Sed unum verum schola tantum. 

 

Sunt iustus repetita dogma omnes magistri mendaces, 

Sed creans potest tantum de Marx magna imitatores. 

 

Omnes mendaces clamare ovis as,  

Sed marxist semper maneat tranquillitas. 

 

A marxist non scire lacrimae et dolore, 

Ipse antem omnia probat sine clamore. 

 

Marxism est salus humanum animum, 

Alia exercitia trahere eos ad infernum. 

 

Verbum Marx illuminat humanitatis semitam,

Per spinis ducit ad meliorem et beatior vitam. 

 

Ύμνος Ασκητική.

 

Για την αγία και απλότητα θεία, 

Είσαι κάθε δίνεις την αληθεία. 

 

Τα παλάτια ποιος χρειαζεταί, 

Οι θησαυροί τα ομόλογα και; 

 

Δεν χρειάζονται ρούχα καταραμενό, 

Από την οποία σάρκα ζεσταθεί μονό. 

 

Ακόμη και ενώ, όταν είναι χιονί, 

Το περπάτημα γυμνός πρεπεί. 

 

Ποιος χρειάζεται το φαγητό συνθετή 

Όταν ένα νερό και απλό ψωμί;

 

Πολλά τρόφιμα κάνουν αδυναμούς

Άνθρωπος και τους αρρωστούς. 

 

Μόνο η μεγάλη ασκητικής 

Μπορεί να είναι εντελώς υγιής. 

 

Απραξία σιγά-σιγά τον άνθρωπο σκοτωνεί,

Αλλά πραγματική ευδαιμονία δεν παρεχεί.

 

Σε θάνατο ασθενοφόρο και την ασθενειά

Προκαλεί τη λαιμαργία και την τεμπελιά. 

 

Τεμπελιά – η μητέρα όλων των ατελειών,

Και το έργο – ο εχθρός όλους γνωστών. 

 

Αγαπούν άνθρωποι ηλίθιοι και αδαείς 

Να φάνε καλά και να γλυκά κοιμηθείς. 

 

Ο άνθρωπος με τα γουρούνια δεν τρωεί, 

Ο άγιος δίπλα ασεβείς δεν θα καθισεί. 

 

Μισώ αυτά τα ποταπό τους αμαρτωλούς: 

Ας είναι ζωντανοί στην θα πάνε κολασής. 

 

Μέθυσοι όλα καταδικασμένη να υποφερεί, 

Αλλά μόνο ασκητική για πάντα αποθηκευτεί. 

 

Φίλε μου, μην τρως λιπαρά, δεν κρασί πινείς, 

Δεν σκέφτεσαι τα άσχημα, τον καπνό μην καπνιζείς. 

 

Τον σωστό δρόμο αν ακολουθείς,

Ευτυχία και υγεία τότε θα αποκτησείς. 

 

Σχετικά μεγάλη, ευτυχισμένος, φύση πανισχυρή, 

Συνεργαστείτε μαζί σου είναι μια χαρα μεγαλή. 

 

Ultimum primae parte.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

  

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Meam epistolare ad professores et responsam illum. 

 

Epistolae Maratum Nigmatulinum ad Alexius Slednikov. 

 

Salvate! 

 

Certe, scribere in latinae bene, qui scribere in linguae rossicum, sed me timet, quo mea litina non tam optimum, et Vos possum non intellegerum me. Gratias ago ad Vos sine numerior, enim Vos mittero me haec vocabularium et aliquam libres ad themae «latinae mediaevis» et aliis. Me nunc laetitiam et gaudia mea non sciro finis, quoniam me in omnia vita mea non potentiando invenirio tam gute, quod teutonici dicitur, libres. 

 

Me sciro, quae est vir Dominus Alexander Podosinov (vel Subpopulus, se dicto haec in latinae), et me laborarunt cum illum studiam libri; ergo me possum dixi, quo libri est meliori et optimae, et, quid graeci dicitur in causam simularum, – πολύ γλυκό. Magnissima gratia ex me ad Vos de adressum haeci vir dignas et aliam virorum tamen; sine Vestrum auxilium me possum retinaculum cum eus totum trans socialiam rate «Incontactum» sive trans aliis rates. 

 

Me volo quaererunt, Vos scire, quae est Doctor Alexius Lubzin (sive Amoritus – in latinae)? Me nuper legerum illum libri novae, qua nominatum «Creperum omnestudium», et decet dicit, quae haec libri verum est, et auctor illum – philologos-classicos doctum et pedagogos subtilis. 

 

Me scribo in Vivarium novum in latinae, sed illum non respondi. In Scholae Novae me erit scribero in vicine futurum. 

 

Ex omnes latinorum libres mea libri amoritissima – est libri «Epistolae obscurorum virorum»; etiam me amore «Epistolae novae obscurorum virorum ex Francfurto Moenano ad Dr. Arnoldum Rugium rubrum nec non abstractissimum datae». Nunc me scribo unae libri in latinae, quod me loqui ante, et haec libri est simulatio «Epistolae obscurorum virorum» et me titulavit eam «Epistolae obscurorum virorum novae. Epistolas honestas rossicis virorum, qui magister Constantin Semenis colligero in haec libri». Se Vos volo, me mitterum aliqui partes ex haec libri ad Vos. 

 

Valete! 

 

Datum ex Moscoviae. 

 

Epistolae Alexium Slednikov ad Maratus Nigmatulinus. 

 

Alexius Amorathi (Ita enim praenomen tuum inveni latinizatum) studiosissimo s.p.d.

 

Pro utraque epistula gratias ago. De Neovivariensibus autem, qui nihildum tibi responderint, noli demittere animum, sed ad Gregorium Belikov et Alexium Belousov nihil cunctatus scribe eorumque scholas Latinas, quae in studiorum universitate Lomonosoviana et Pozarskiana habentur, per occasionem frequenta.

 

Alexio Philtrio (qui et Ljubshin) nonnumquam diversos inter conventus occurrebam, semel collocuti sumus, neque tamen me dixerim illum recte novisse. Ceterum tibi assentior: est vir doctissimus atque Latinissimus qui multos insuper libros Russice tradidit.

 

Ecce novos tibi libros omnimodo utiles addo; primum omnium inspicias A. Scatebrani initia lectu dignissima (quorum recensio repiritur hoc loco: ***).

 

Bene vale!

 

P.S. At opus tuum, cuius mentionem fecisti, libenter percurram oculo. Mitte, sodes.  

 

Epistolae Maratum Nigmatulinum ad Alexius Slednikov. 

 

Salvate! 

 

Gratias ago iterum enim omnes libres, quae Vos transmitterunt ad me: haec libres est verum divinae, et me nunc gaudereo valde. Cum haec epistolae me etiam missum partes ex libri meam «Epistolae obscurorum virorum novae». Exemplum, quam me mittero ad Vos, – est prima scriptio et nihil etiam. 

 

Me oportet narrarui parve de meam libri, quae nominatur «Epistolae obscurorum virorum novae». Haec libri famosum (sive pamphletum), in que me satiricarum «obscurorum virorum» nostrae tempore: hac est multibus politicales, diurnarii, blogeram, scriptores (quod reales, tam et fictam). In epistolas, de que libri constiti, nostri «obscuri viri» scriberam ad amicis suam et narrarunt de suam vitae publicum et privatum. Thematicae epistolandi rectae et simplex est: tenebris homines colloqui de vinum, de cerevisiae, de «quod nos ebriosum erat», de rumores novissme, de politicae et vitae publicum. In omnes epistolas auctores singularum demonstraro suam inscientiam et stultitiam. Epistolas omnes scribendi in unum stilis egregium; in illum multo locis crassum. Me credero, quo libri mea optima et ridenda est, et Vos erit ridereo multo, quando perlectum illum. 

 

Epistolae Alexium Slednikov ad Maratus Nigmatulinus. 

 

Alexius Amorathi optimo s.p.d.

 

Omnia tua accepi gratiasque ago. Laudo summam industriam tuam, quae opere isto patet, multum sane laboris imposuisse videris. Macte virtute! Revera ius atque fas est, ut non solum ex Latino convertamus, sed etiam ut Latine ipsi loquamur, Latine scribamus et imitemur auctores quam optimos (sive classicos), tam recentiores probatos. 

 

Attamen sunt haud pauci, qui stulte dicant Latinam esse linguam mortuam, Latine loqui atque scribere esse insanum, impossibile, inhoneste. Tales ut dedecorentur, servare scribendo debemus Latinitatem, id est ipsam normam Latinam, grammaticam rectam. 

 

Ut afferam nonnulla exempla, opus tuum nominasti «Epistolae obscurorum virorum novae». Latinius autem esset: «Novae epistolae obscurorum virorum», vel potius «Novae obscurorum virorum epistolae» (novus et vetus plerumque praeponuntur).

 

Neque placent ista: «Epistolas honestas rossicis virorum, qui magister Constantin Semenis colligero in haec libri». Fiant secundum grammaticam Latinam: «Epistolae honestae virorum Russorum, quas Constantinus... hunc in librum  collegit», sive «Virorum Russorum epistolae honestae, quas Constantinus... hunc in librum collegit».

 

Sed inspiciamus initium epistulae primae: 

 

«Salvate! Doctor Dimitrius Trabus salutant magister Alexander Panchin, profundissimus de biologus russians et luce in tenebris». Recte esset Salve! (salve!<salvere et salva!< salvare sunt diversa verba), quin etiam sine Salve! 

Incipias igitur sic: «(Doctor) Demetrius Trabus (magistro) Alexandro Panchin, Biologorum Russorum  peritissimo, ... salutem»

 

Et sic porro. Libri tui consilium est bonum atque audax, sed grammatica et verba quaedam sunt emendanda.

 

Quoad epistulas scribendas, ecce libellus quidam: ***. Sed multo melior est Iosephi Jimenez Delgado symbola, quae continetur collectaneis «Latine scriptis» (pag. 215-232).

 

Quid plura? Perge audacter, ut coepisti. Ceterum te admoneo, ut scribas ad Alexandrum Suppopulinum (Podosinov) et Gregorium Belikov (qui apud Universitatem Pozarskianam Latine docet).

 

Optime vale!     

 

Epistolae Maratum Nigmatulinum ad Alexius Slednikov. 

 

Salve! 

 

Gratias ago, quo Vos lexi libri meam et scribo de erroris meam! 

Me accipi Vestrum epistolae et lege de grammaticis erratis in mea libri. Me oportet dixi, quo certi (sed non omnes) erratis me facere in textum consulte; haec est proprietas stilis et generis libri. Me νόμιζα sic: se omni viri in libri indoctis multo, – illum decet scribere cum erratis in litterarum. Me scire, quo oportet scribe «Salve», sed non «Salvate»; sed in primum «Epistolae obscurorum virorum» (1517 anno) omnes homies scribo totum «Salvate» vel «Salutant», et non «Salve». Etsi aliquid erroris me facere per accidens, – haec erratis me utique correcti cito. 

 

Celeriter me mitto ad Vos aliquid carmina suam. Haec carminis decet erit appendix ad libri. 

 

Iterum gratias ago et vale! 

 

Epistolae Alexium Slednikov ad Maratus Nigmatulinus. 

 

Alexius Amorathi sal. pl.

 

Sententiam tuam, cum ipse similiter atque tu unquam senserim, bene intellego. Attamen, amice, non omnia hercle decursu tot saeculorum conscripta, quaeque eo magis apud posteriores leguntur, sunt nobis imitabilia. Participes enim I Latinitatis Vivae Conventus (anno 1956 Avennione celebrati), viri huius nostrae aetatis Latinissimi, solam grammaticam classicam nobis Latine scribentibus normativam esse decreverant. Idem decenniis post P. Caelestis Eichenseer confirmavit hisce verbis: 

«Norma autem Latinitatis est ipsa antiquitas Latina, maxime aetas Latinitatis «classicae» quae dicitur, id est auctorum optimorum. Haec normae condicio imprimis ad grammaticam spectat...» (Eich. Us. 5). 

Et denuo: «Iterum iterumque graviter monendum est solam Latinitatis antiquitatem esse normativam, non ita medium (quod dicitur) aevum neque tempus humanismi neque tempora posthumanistica» (Eich. Hod. 85). 

Si igitur hoc praeceptum observare nolumus, sumus quasi Latinitatis vivae adversarii, inimici quidam, nonne? Tales similesque Iohannes (sive Ianus) Novak salse irridebat carmine «O Latinitas!»:

 

«Studia Latina, Latina,

qui colit non fideli – deliter,

ima in latrina, latrina,

dispereat crudeli – deliter...»

 

Sed istuc iam satis est. Ecce novos tibi libros mitto, inspicias hanc quoque paginam ***, ubi optimum lexicon Russico-Latinum invenies. 

 

Quidnam de Mosquensibus, iamne responderunt?

 

Vale! 

 

Epistolae Maratum Nigmatulinum ad Alexius Slednikov. 

 

Salve! 

 

Gratias ago multo quo mitto ad me novum libri. 

 

Scilicet, me legere haec decretum de Latinitatis Vivae Conventum, quod erat in Avinionum in anno 1956. Certe, me memorari bene haec loci ex haec documenti. Sed nos decet memorari, quo «Viva Latina» – est non publicum ordo, non motio, non factio politicam, sed hic est informalis grex. 

 

Ergo decreti Conventum non habeo potentiam iuridicae, sed habeo totum commendationis character. Ergo nos non debere parere haec decretum, et nos habeo libertas in quaestiones grammatici. Et nemo non possunt nos iudicare! 

 

Me scribere ad omnes homines, inscriptiones quae Vos dare me, sed respondi totum dominus Belikov. 

 

Nuper me inveni aliquantum iuvenes pueri et παίδι in scholae meam, et in die Mercuri me inceptum docere eorum Latina linguae.  

 

Etiam gratias de bonum libri. Si Vos possum, mittere ad me, amabo, duo libri: «Epistolae novae obscurorum virorum ex Francofurto Moenano ad Dr. Arnoldum Rugium rubrum nec non abstractissimum datae» (me legere haec libri retro, sed nunc me non habeo eorum) et «Epistolae obscurorum virorum de concilio Vaticano» (haec libri me non possum invenire in Interratum absolute). 

 

Cum haec epistolae me mitto meam carmina et etiam aliquantum epistolae ex meam libri «Novae epistolae obscurorum virorum...» (haec epistolae maxime obscenum est). 

 

Vale! 

 

Epistolae Alexium Slednikov ad Maratus Nigmatulinus. 

 

Alexius Amorathi s.p.d.

 

De neglegentia tua decretorum Avennionensium Lugdunensiumque doleo, sed suadeo, ut assidue discas grammaticam Latinam, praesertim morphologiam, terminationes verborum recte ponendas. Namque eodem modo quo nunc scribere soles, epistulas forsan privatas tantum componere (et quidem in initio saltem) licet, neque tamen opuscula publica. Istud genus scribendi a lingua Latina longe abhorret.

 

Libri autem quos quaeris mihi absunt.

 

Cura, ut valeas!  

 

Epistolae Maratum Nigmatulinum ad Alexius Slednikov. 

 

Salve! 

 

Me multo metuere, quod me violare Vos sine voluntas vel fortuito. Me rogare veniae Vobis, si me laedere Vos suam contumeliam ad decreti Conventum! Si me affero ad Vos dolores, – veniae dare me, amabo! Me non volo haec... 

 

Nuper me in morbum cadere; haec est sic novum morbum, de qua omnes loqui nunc. Credi in me, – nunc me noscere studiose grammatica et morphologia, et morbum non problema est. Et me erit scire omni! 

 

Amabo, non perdidi debitum stultitiae meam! Nunc me valde pudet debitum meam actio malum! 

 

Si Vos respondere, – me erit in VII caelum debitum felicitas.  

 

Vale! 

 

Post scriptum: 

 

Rogare veniae, quod meam epistolae multo confusum. 

 

Epistolae Alexium Slednikov ad Maratus Nigmatulinus. 

 

Alexius Amorathi suo s.p.d.

 

Noli animo cadere, res se bene habent. Lege Suppopulini «Linguam Latinam. Введение в лат. яз. и античную культуру» nec non Oerbergii «Familiam Romanam», quam tibi tradidi, per occasionem autem linguae Latinae frequenta scholas, quae illic atque hic (apud studiorum Universitatem Pozarskianam, in Museo Graeco-Latino etc.) Moscoviae habentur. 

 

Quod vero Latine scribere audes, bene facis, sed observatis grammaticae legibus Latiniora conare. Scisne proverbium «festina lente»? Es iuvenis multosque habes prae te annos, itaque labore studio voluntate ad magnam paulatim peritiam pervenies.

 

Ut finem epistulae faciam, valetudinem tuam cura diligenter! 

 

Epistolae Alexandrum Suppolinum ad Maratus Nigmatulinus. 

 

Alexander Suppopulinus (qui et Podosinov) Marato caro salutem dicit quam plurimam!

 

SVBEEV!

Veniam da mihi, Marate, quod tam longe tibi non respondebam – eram aegrotus (grippo, si tale verbum barbarico uti possum).

Magno mihi gaudio est, te Latinitatem tam amare et colere. Non sum certus me tibi bene Latine scribere posse, quia non habeo usum in lingua Latina loquendo et scribendo. Sed conar!

Quid nunc lingua Latina scribis? Opus scientificum, romanescum, lyricum, memoriale, phantasticum, epistulare? Satisne bene linguam eam scis, ut aliquod praeclarum scribere possis.

Si vis, unum parvulum fragmentum textus tui mihi mittere potes, ut qualitatem prosae tuae aestimare possim.

 

In primis accipe duas meas notas de epistula tua. 

1. Pro SALVATE debet SALVETE esse;

2. Non debes mihi in plurali forma scribere et dicere. In lingua Latina non existunt tales formae. Quisque servus etiam imperatori «TU» dicebat.

 

Cura, ut valeas,

Alexander, Basilii filius Suppopulinus

 

Epistolae Maratum Nigmatulinum ad Alexander Suppopulinus. 

 

Salve! 

 

Magna gratias ago quo tu respondi me! 

Me scire, quod grammatica mea non bene est, sed me amore lingua latina πολύ-πολύ, quod Graeci loqui. Utpote grammatica mea nunc infirma, me decidere, quo decet scribe opus in generis simplicis, – libri meam est satura. Me multo amore libri «Epistolae obscurorum virorum», et me cogito, quod erit bene si scribe similia libri. 

 

Librum mea nominari «Novae epistolae obscurorum virorum» et componi ex multum epistolare. «Auctores» de epistolare est moderni politici, officiales, diurnaristos, scriptores etc. 

 

Me credo, quod libri mea bona est. 

 

Vale! 

 

Post scriptum: 

 

Cum haec epistolae me mitto parte ex libri meam. Haec parte te possum videre infra. 

Epistolae Gregorium Belikov ad Maratus Nigmatulinus. 

 

Gregorius Marato sal. pl.

 

Ignoscas mihi moranti responsum, nunc autem tibi paucis verbis rescribam. Quamquam valde laudandam tuam voluntatem Latine scribendi puto, apperte tamen dicere audeo. Ea lingua, qua tu scribere conaris, nullo modo lingua Latina est. 

Prima sententia tuae epistulae recte hoc modo scribi debuit:

Me opportet narrare parve (melius breviter) de meo libro, qui «Epistolae etc» nominatur. Hi libri famosi, in quibus ludibrio viros obscuros nostri temporis habeo, id est multos viros politicos, diurnarios, scriptores cum veros tum fictos... 

Confer hanc sententiam cum litteris tuis, ut intellegas tibi grammaticam linguae latinae accurate religioseque colendam esse.

Nullo modo offendere te volo, tantummodo suadeo, ut primum grammaticam discas deinde scribas.

 

Cura ut quam optime valeas!

 

 

Epistolae Maratum Nigmatulinum ad Alexius Slednikov. 

 

Salve! 

 

Haec erit epistolae brevi. Me volo communicare optimum novitas. Nuper me dico Vos, quod in scholae me creare circum Latinitatis. 

 

Nunc VI iuvenes et puellam studere Latinae cum me, etiam XI volui incipere studere Latinam. Nos cognovi Latinam III horae in septimanae. Nos labore ad principium parallelum legere. Nos decidere, quod decet inchoare docere Latinam cum libri Ioanni Duns Scoti «De primo principio». Omnes meum discipulis valde laetari, et nostrum circum ditatur! 

 

Me etiam docere Latinam omnes dies et noctes, et in medio Aprilis me vehi in Petropolis ad «Olimpiadae Latinam», qua erit in gymnasium DCX. Vos erit esse in haec calculum? 

 

Etiam Dominus Suppopulinus respondere me, sed ipse odi me debitum meam «Dog Latin», quod anglicis loqui. 

 

Vale! 

 

Epistolae Alexium Slednikov ad Maratus Nigmatulinus. 

 

Alexius Amorathi sal. pl.

 

Puto te nunc feriis frui, nonne? Gaudeo quidem, quod Olympiorum pericula facturus es, talia similiaque proderunt et ad linguae peritiam acquirendam, et ad comparandos amicos Latinos. Egomet Petropolim non ibo, numquam enim in schola docui neque discipulos Latinos, qui hoc in certamine exhibeantur, habeo.

 

Ibi forsan Alexandro Suppopulino cum discipulis occurres, itaque carpe diem.

 

Vos iam circulum quendam una instituisse optimum est. Tractatum de primo principio ignoro, nec tamen dubito rem esse bonam et lectu dignam.

 

Haec paucissima in praesenti,

 

bene vale!

 

Epistolae Maratum Nigmatulinum ad Alexius Slednikov. 

 

Salve! 

 

Gratias ago magnum, quod Vos mitto valde optimum libres ad me! 

Quod de diebus feriarum, tunc non: in urbi nostri pueri discere etiam unam septimanam. 

 

Nunc me absolvi meam librum «Novae epistolae obscurorum virorum...» et editum illum in Interratum. Me subscripsi haec librum non suam nomine, sed nomine «Constantinus Semenis». Quando Hutten editum suam «Epistolae obscurorum virorum...», tunc illum subscribere haec librum nomine Ortuinum Gratium. 

 

Hac est relatio ad librum in Interratum: ***. 

 

Nunc me faciam translatio librum in Rossicum Lingua et quando absolvi, – tunc misi haec translatio (et exemplum Latinam) ad Constantini Semini. 

 

In vitae meam omnes optimum est et me laborare cum linguam meam omnes dies et noctes.

 

Si Vos delectat sermones meam, tunc relatio urna linquere: ***.

 

Bene vale! 

 

Epistolae Alexium Slednikov ad Maratus Nigmatulinus. 

 

Alexius Amorathi s.p.d.

 

Tandem contigit mihi ad epistulam tuam respondere. Si vales, bene est, ego valeo. Utramque copulam, quam dederas, libenter inspexi et acroases, quas apud Lomonosovianos habueras, revera per pulchrae sunt muhi que placuerunt. Neque tamen scripta, ista maxime displicuerunt; sed meam istuc sententiam pro certo scis, non iam iterare volo.

 

Quid multa? Appropinquante Olympiaco certamine ex animo tibi opto, ut omnia ibi prospere eveniant!

 

Bene vale!    

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Проблемы отношения общества к реформе образования в России.

 

Этот доклад был прочитан в Главном Здании Московского государственного университета имени Ломоносова 18 ноября 2017 года в 18:00, в аудитории 2104 на студенческом семинаре «Открытое место». 

 

Как знает всякий из нас, российское общество весьма дурно относится к реформе образования, что подтверждает неутешительная статистика: опрос родителей 2015 года показал, что 92% из них недовольны реформой, 52% крайне недовольны, 70% недовольны качеством учебных пособий, 94% желают изменения направления реформ. 

 

Говорить о том, что данные результаты плохие нельзя, ибо они не просто плохие, они – катастрофические. Фактически мы должны признать, что лишь очень небольшое число сознательных родителей поддерживает реформу, в то время как все прочие выступают против нее. 

 

Изучая причины столь неприязненного отношения родителей и простых граждан, мы обязаны прийти к выводу о том, что большая часть жителей нашей страны ничего не знает о реформе образования по сути, фактически. За все годы проведения реформы образования, которая идет с 1984 года, ни одно из наших министерств не предприняло ни единой действительно серьезной и последовательной попытки растолковать родителям суть своей политики. 

 

Поскольку люди, желающие иметь о реформе верные представления, оказываются ограничены в возможности получить их, то они обрекаются на то, чтобы слушать разнообразных демагогов, которых в нашей стране чрезвычайно много. 

 

Слухами Россия полнится! 

 

Совершенное большинство всех сведений о реформе образования, распространяющихся в нашем медийном пространстве, ложно по своему содержанию. Распространяются оные сведения различными путями: их тиражируют как отдельные малограмотные блогеры и журналисты, так и довольно крупные СМИ, распространяют их как люди, искренне заблуждающиеся, так и те, кто понимает всю их ложность, но желает дешевой популярности. Хотя в личном и этическом плане искренно заблуждающийся человек и отличается от циничного политикана, зарабатывающего себе славу, вред от них одинаково велик. 

 

Теперь вы спросите: какие же слухи они распространяют? 

 

Самые различные, нередко противоречащие не только фактам окружающей жизни, но и внутренне не стыкующиеся. 

 

Первая и весьма значительная часть слухов имеет связь именно с финансовой стороной вопроса: антиреформистские идеологи могут утверждать, что скоро бюджетных мест в вузах не останется вовсе, что детские сады станут исключительно платными и т.п. 

 

Один из наиболее опасных слухов такого рода – это ложное известие о том, что с определенного числа школьное образование в России станет полностью или частично платным. Впервые такая новость была запущена одним новостным агентством еще в 2004 году; другие порталы ее скопировали, вызвав локальный скандал. С тех пор несколько раз в год различные новостные сайты «желтого» содержания пускают подобные новости с громкими заголовками. Надо сказать, что сейчас вера людей в такого рода «прогнозы» ослабла и сохраняется только у немногочисленной части нашего народа. 

 

Помимо этого существуют мифы, связанные с содержанием учебных программ.   

 

Обычно их содержание сводится к утверждению о том, что будто бы учебные программы становятся все проще, объем изучаемого в школе учебного материала падает, а ученики становятся глупее. Если разоблачить мифы первой категории можно довольно просто, используя некоторую статистику и официальные документы, то мифы второй категории куда более устойчивы. 

 

Очень трудно опровергать утверждения вроде: «Советская школа готовила человека-творца, а современная готовит человека-потребителя». Что значит «человек-творец» и «человек-потребитель», если и потребление, и творчество присущи всякому человеку. Кстати, утверждение это не принадлежит ни одному из наших министров, ни Фурсенко, ни Ливанову, а приписал его им депутат Думы Олег Смолин. 

 

Мифы второго порядка тесно связаны с метафизическим представлением о прошлом, а в частности – о советской школе или о классической гимназии времен Империи. Их апологеты не желают рассматривать советскую школу как подвижную систему, которая постоянно изменяется и совершенствуется; забывают они о том, какое большое влияние оказала школа американская на советскую, забывают они и о советских реформах образования, а также не хотят они и думать о том, что сегодняшняя реформа образования есть лишь продолжение и развитие советской школы. 

 

Тут мы и подступаем к самому главному –  политическому характеру критики реформы образования. Надо ли говорить, что критика эта имеет вполне конкретную политическую окраску, а большая часть самих критиков по своим взглядам относится к правым, ультраправым и т.н. «красно-коричневым». Упоение классической гимназией времен Российской империи обычно сочетается с черносотенными и монархическими взглядами, а восхваление советской школы и принижение заслуг нынешней тесно связано с самым диким восхвалением массовых репрессий. Многие критики реформы придерживаются явных или не слишком явных социал-дарвинистских взглядов. Некоторые из них прямо утверждают, что в высшие учебные заведения нужно принимать только очень немногих молодых людей с выдающимися способностями, а всех прочих отправлять работать на заводы. Другие же, как Сергей Рукшин, к примеру, в более мягкой форме утверждают, что мы, мол, «не можем позволить себе школы как социального института», призывая тратить деньги только на образование талантливых детей, а на прочих не обращать внимание. 

 

Для ультраправых и «красно-коричневых» критика реформы образования имеет вполне конкретную задачу: с ее помощью они вербуют в свои ряды учащуюся молодежь. Именно молодые люди, учащиеся в школах, колледжах и вузах, особенно подвержены запугиванию мифами о тотальной коммерциализации и падении качества образования. Ультраправые запугивают молодых людей тем, что те не сумеют получить хорошего образования и будут обречены на вечное прозябание. 

 

Вообще же критику реформы образования используют в своих интересах и другие политические силы, также враждебные нашей стране: не секрет, что Навальный в том числе запугивал свою аудиторию, состоящую в основном из школьников и студентов, сокращением бюджетных мест в вузах, призывая поддерживать его на том основании, что в случае прихода к власти он решит эту проблему. 

 

Государству требуется обратить внимание на проблемы, связанные со страхом социума перед реформой образования, начав уже просвещение общества в этом вопросе. 

 

Более подробно об опровержении мифов, связанных с реформой образования, вы можете прочесть в моей книге «В защиту реформы образования». 

 

Problematis relationis rossicus socium ad reformam magistrandi in Rossiae.

 

Istum relatum essem legere in Capitulum Aedificium de Universitum Publicus Moscuensis Lomonosovianus in annorum 2017, 18 Novembris in 17:00, in conclaviae 2104, in studiosum seminarium «Locus apertum».

 

Quad scire omnes de nos, rossicus socialae valde malum relationum ad reformam magistrandi, quad probararum non-solacium statisticae: interrogatio parentes annorum 2015 demonstratio, quo 92% illum non-contentum reformarum, 52% radixium non-contentum, 70% non-contentum firmatorium studiosum compendiumes, 94% voluntate mutationum viatorem reformarum. 

 

Dicerum de istum, quat effectes malum non iustum, ubi istum non totus malum, sed illum – infernorem! In factum nos decere approbatium, quat total valdium parvum numerum parentes conscientium defenderum reformam, in quad temporeomnes alios egressum contro illum. 

 

Studere causas tam inbonum relationum parentes et vulgaris civitatis, nos decetere viatorem ad conclusium, quat magnum parte agricolae nostrum terrae nulus scirem de reformam magistrandi in essentiarum, factum. Ad omnes annos viatorum reformarum magistrum, quat viatorem ad annum 1984, non unum magistrat non habebantum unum severum conatum explanationem parentes essentiarum suos politicae. 

 

Ubi vires, quas voluntantum habebantur de rerormam verum mentiones, possumus demarcationem in potentiarum habentur illum, qua illum desperatum ad tam, quad auditorem multibus clamosuses, quad in nostrum terrae valde multium. 

 

Fames Rossia plenerum! 

 

Totalum valdium omnes actes de reformam magistrum, ditaturum in nostrum medialis spatiumam, mendacium ad illum contentum. Ditaturem istud actes ad multis viam: illum editionum quo singulare indoctum diariumen et diurnarium, sic et valdium magnum instrumentum communicationis socialis, ditaturem illum quat vulgaris et veritatis obscure, sic et virorum, quat scire omnes illum mendacium et volum popularum viliterum. Quat in intimus et ethicalis possum veralis obscure vir differentiae ad κυνικόυς politicanum, operarum ad sibi gloriae, nocivum ad illum aequalum valdium. 

 

Vos etiam questare: quat famam illum agentium? 

 

Totalis multium, omnium contradictum factes circum vitae et intimum non verum. 

 

Primum et valde magnum parte famas habeo nexum cum pecuniam parte questationum: controreformarius ideologaes potentialum postularum, quo nuper gratis locuses in universitaete non esse totus, quo puerum hortumes starum totalis pecuniarum. 

 

Unum ad maximum famas istud generum – est mendacium acta ad tam, quo ad unum calendae omnes scholarum magistrum in Rossica starum totalis vel partis pecuniam. Primum ista acta essen ad noviaes unum agentium novitatae etiam in annum 2004; alios illum duplicarum, vocavit scandalum localis. Ad illum casum aliquos in omnes annorem multium «flavium» novitates agentiumes exscriberum istud mendacio cum clamarum praescriptionis. Decet dicit, quot nunc fidei popularum in tamen vaticinii starum informatum et asservarium omni ad parvum indoctorem parte nostrum populum.

 

Etiam istud habebantum famam, connexum ad contentum studiosum programmum.

 

Unum contentum illum viatorem ad postulatum, que etiam studiosum programmam brevitatum, facerum omnes truculentiarum, volumen disciplurum materiae cadere, et scholarum facerum stultium. Quasimo coarguere et protrahere famasum primum categoriae etiam simpliciter, habentum aliquando documentes officiales, sed mythum secundum quad valdium fortes et firmatum. 

 

Valde difficultum refellerum affirmationie sicut: «Scholarum soveticus faberum virum-artes, sed moderni scholarum faberum virum-frumerum.». Quat signalizavit «virum-artes» et «virum-frumentum», quad artium et frumrium habebant ad omnes virorum; sed materiae relationis. Etiam istum affirmatio non habentum aliquandum ministres magistrandi nostrum, et scribere istum ad illum unus legatus Consilium, Olegus Resinus. 

 

Mythum secundum promotorum strictum nexerum cum metaphysicium mentem de retrorum, et in intimum – de scholae soveticae vel gymnasium classicum temporem Imperium. Illum fautoris non volum disputarum soveticam scholarum quat actionum systematis, quad semper mutatium et penitum; non memore illum ad quat valdium influxionis et tactum ad soveticus, obliviscii eam de reformarum magistrandis soveticae, et etiam non volo illum scire ad quat modernum scholae est omnino progressus de scholae soveticae.

 

Tunc nos et expugnare ad omnino capitulum – politicae formam criticum reformarum magistrandi. Decere dicere, quat criticae illum habebant fundamentis colorae politicam, et valdium parte de criticam ad illum possum politicae relationum ad iurum, ultra-iurum et etiam nominatium «ruber-brunneum». Laetitiarum classicum gymnasium temporem Rossicus Imperium unum uniarum cum negrocenturiam et monarchiam mentionis, et gaudiamus de scholae soveticae et contumelia vincerem scholae moderni strictum nexum cum totus barbarum glorianizavit de repressalium massae. Multibus criticeres refotmarum magistrandi viatorum mentem occularum et occultum social-darvinismum. Alios ad eus rectum postulare, quat in supermarum studiosam officium nos civitas potentam caperio totus valde parvulus talantibus parte de iuvenes nostrum cum potentias superans, sed omnes alios mittere opererum ad factorias. Alterum, quat Sergeum Manisum, ad specimensis vel exemplaris, in valde mollis formam postulare, quot nos, amen, «non potentis habeum scholarum quat institutum socialis», clamavitatum omnes darum pecuniam totus ad studiosum talantibus pueris, sed ad alios non vertersum attentionis. 

 

Ad ultra-iurum et «ruber-brunneum» criticam reformarum magistrandi habeum unum severum et definitum ambasiatae: cum illum auxilium illum verborium et agentorium in suos collonae iuvenes studiosum. Etiam iuvenum vires, qua studiosum in scholas, universitates et collegias, valdium inclinitatum timererum famam de totus mercaturum et stragesis firmatum omnes disciplinam. Ultra-iures timere nostrum iuvenes vires et dixit, quo illum non potentis habeum bonum disciplinam et esse desperum ad aeternum egestatis. 

 

Omnino etiam criticum reformarum magistrandi utiorum in suos iucunditatis et alios politicae fortis, etiam inamicis ad civitatis et popularum nostrum: non secretum, quat Alexius Aggerarus in tam numeri timerum istum auditoriam, compositium valde de studentius et scholaris, brevitatum locis in universitates, vocavitatum auxiliarum illum, quad eam in casus victoriam illum et occupatum auctoriatis eam consillum istud problemum. 

 

Civitam requisitum vertersum attentionis ad problemas, nexum cum timor socialum ante reformam magistrandi, inciperio nunc propagandum et educatiae socium in istum questatium. 

 

Valdium singularum ad confutarum famas, nexum cum reformarum magistrandis, vos potentis legerum in meum libri «In defensionem reforma magistrandi». 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Левый фашизм Отто Штрассера. 

 

Доклад впервые прочитан на конференции «Философия в XXI веке: новые стратегии философского поиска», что проходила в Шуваловском корпусе МГУ 4-8 декабря 2017 года, на секции «Политическая философия Европы и США» 5 декабря в 18:00 в аудитории Г-307.

 

Конференция «Философия в XXI веке: новые стратегии философского поиска». 

 Секция «"Политическая философия Европы и США" (организатор: Торопов Е.А.)»

 Доклад «Левый фашизм Отто Штрассера». 

 Тезисы доклада: 

 

1. Политические идеи Отто Штрассера – это закономерное продолжение и развитие идей т.н. «Народного движения» (Völkische Bewegung).

2. Идеи Штрассера эклектичны и весьма противоречивы, что характерно для немецкой политической мысли того времени.

3. Идеи Штрассера находили поддержку у мелкой буржуазии и т.н. «рабочей аристократии».

4. Идеи Штрассера не были забыты после его смерти, но нашли продолжателей, хотя слишком сильно и не распространились.

 

Тема нашего доклада представляет несомненный интерес как для академической науки, так и для практической политики. В то же время, однако, она остается почти не затронутой отечественными исследователями. Данный доклад призван обратить внимание нашего научного сообщества на столь обширную и почти свободную для исследования тему, как идеи Отто Штрассера. 

 

На Отто Штрассера как у нас, так и на Западе, где его творчество исследовано несколько больше, чем у нас, привыкли смотреть как на фигуру третьестепенную. Его было бы уместно сравнить с Парвусом, который, несмотря на все свои достоинства, был заслонен более значимыми личностями, а потому получил довольно скромное место в официальной историографии. В то же время, конечно, мы должны понимать, что проводить тут какие-либо аналогии не следует: Штрассер – не Парвус. 

 

Теперь следует сказать о том, как сформировались взгляды Штрассера, к какой традиции немецкой мысли он принадлежал. Тут следует отметить, что отец Штрассера был чиновником, но не карикатурным узколобым бюрократом, а человеком образованным и уделяющим большое внимание образованию своих детей. Читая немногочисленные мемуары, можно подумать, что жизнь семьи Штрассеров была едва ли не вся наполнена чтением и умными разговорами, что будет не так уж и далеко от истины. В то же время, однако, мы должны понимать, что Штрассер целиком и полностью принадлежал ко вполне конкретному классу – мелкой буржуазии, впитав в себя с самого детства многие идеи, бытовавшие в ее среде. Многие исследователи отмечали, что именно в среде мелкой буржуазии возникают и распространяются разнообразные эклектичные идеи. Происходит это в силу того, что данный класс занимает промежуточное положение между буржуазией и пролетариатом, а потому его представители оказываются обречены на постоянные колебания между ними. В гипертрофировано мелкобуржуазной семье Штрассера мы видим это особенно отчетливо: его отец полагал необходимым строить национальный социализм на христианской основе. 

 

Словом, это нам, современным людям из России, подобная эклектика кажется чем-то странным или даже вульгарным, в то время как в Германии конца XIX–начала XX века это была норма общественной жизни.

 

Тут мы и подходим к определению того направления немецкой мысли, в рамках которого, без всякого сомнения, сформировался и Штрассер, и Лей, и Розенберг, и Геббельс. Все они испытали в молодости огромнейшее влияние т.н. Völkische Bewegung, которое в отечественной научной литературе обозначают как «фелькише», «Народное движение» или даже «народничество». Требуется сказать, что все вышеназванные деятели только в ранний период своей деятельности испытывали серьезное влияние этого направления; они как мыслители не остались в тесных рамках «фелькише», а существенно развили его наработки и вывели на более высокий уровень. Штрассер, иными словами, наследует идеи «Народного движения» и развивает их, но сам он не принадлежит ему. 

 

«Фелькише» в Германии имеет весьма давнюю историю, уходящую едва ли не в позднее Средневековье. В то же время, однако, в своем наиболее полном виде это движение предстало в XIX веке. Вообще же термин «движение» наиболее полно подходит для определения этого феномена интеллектуальной жизни. Мы должны понимать, что «фелькише» – это никак не политическая партия и не moverment с более или менее четкой идеологией, а сеть кружков. В каждом более-менее крупном городе Германии того времени существовал хотя бы один такой «фелькише»-кружок, где собирались местные национально-ориентированные интеллигенты. В кружках обсуждались немецкая мифология и история, которые очень часто вообще не разделялись, философские, политические и религиозные вопросы. Уровень обсуждения всех указанных проблем был не слишком высок, а потому порой спорили в кружках о том, к примеру, произошли немцы от древних греков или же от атлантов. Контингент движения тоже был специфический: когда мы говорим, что там собиралась интеллигенция, то мы понимаем под «интеллигенцией» людей, закончивших немецкую гимназию того времени, но не более. Словом, приходили в кружки иногда даже люди с ученой степенью, но они лица движения не делали. По большей части же кружки составляли мелкие чиновники правительственных учреждений и клерки из частных компаний, т.е. нарождающийся «средний класс». Разумеется, когда мы говорим о кружках «фелькише», то следует понимать, что каждый кружок имел свою идеологию и мог очень сильно отличаться от другого кружка. В то же время, однако, подавляющее большинство их ориентировалось на лженауку, в первую очередь на историческую, разумеется, а также на шовинизм, расизм и антисемитизм. Тут надо сказать, что, несмотря на последний факт, идеологическое разнообразие в кружках было крайне велико. В то время как одни кружки проповедовали пещерный антикоммунизм, другие могли заимствовать некоторые положения марксизма, если некоторые из них культивировали антисемитизм, другие могли заниматься любительским изучение иудаизма и каббалы. Словом, говорить о «фелькише» как о едином целом нельзя: идеи Рихарда Вальтера Дарре или Гвидо фон Листа сильно отличны от идей Фридриха Хильшера, хотя и имеют много схожестей. Последний из названных заслуживает особого рассмотрения. Это был человек, идеи которого, продвигай он их в наши дни, назвали бы экоанархическими. Он полагал необходимым уничтожить все города, а также всякую государственность, всех людей же переселить в сельскую местность для простой, нелицемерной и мирной жизни. Хильшер в будущем создаст подпольную группу с целью разрушения Третьего Рейха изнутри, будет чинить вредительство и саботаж, помогать французскому Сопротивлению, укрывать евреев, а после будет участвовать в заговоре против Гитлера. 

 

Теперь, когда мы выяснили истоки некоторых идей Штрассера, нам следует сказать пару слов о том, что же оные представляли. Как мы уже говорили ранее, исследованы его взгляды крайне бедно: за столько лет была выпущена только одна убогая биография Штрассера, – и ту написал его сторонник, английский политический журналист Рид Дуглас. Из всех книг, написанных самим Штрассером, на русский язык переведена только его автобиография «Гитлер и Я», в то время как более поздние и более полные мемуары «Моя борьба» остались без перевода, как и его публицистические работы «Flight from terror» и «Germany tomorrow». В то же время, однако, используя как переведенные, так и оригинальные источники, а также скудные исследования отечественных и зарубежных ученых, мы можем получить представление о политических взглядах Штрассера. 

 

Из того немного, что мы можем почерпнуть из переведенных источников, следует, что Штрассер предлагал провести национализацию земли и крупной промышленности, оставив в покое мелких собственников. Он также желал переустроить Германию по швейцарскому образцу, избавить ее от диктатуры и милитаризма. Вместо прусской военщины – маленькая профессиональная армия, вместо федеральных земель – демократически устроенные кантоны, вместо диктатуры – демократия. Люди должны быть равны вне зависимости от национальности и религии. Словом, это касается лишь взглядов раннего Штрассера, ибо в случае с ним мы можем заключить, что с каждым годом они склонялись влево все более. Если изначально Штрассер верил в возможность реформистского пути построения социализма в своем понимании этого слова, если изначально находился еще в плену различных утопических фантазий, то со временем он освобождается от них. 

 

4 июля 1930 года Штрассер опубликовал статью «Социалисты покидают НСДАП», где он переходит от умеренной реформистской к революционной риторике. Штрассер в данной статье открыто заявляет об антиимпериалистическом характере национал-социализма, о его антикапиталистической и антибуржуазной природе. Национализм для него есть лишь идея национально-освободительной борьбы против иностранных капиталистов, по мнению Штрассера захвативших Германию. Тут национализм оказывается лишь вспомогательным средством в борьбе за социализм. Решительно отвергает Штрассер всякое национальное превосходство, утверждая равенство всех народов. Говорит он также о том, что считает преступной интервенцию западных держав в Россию во время Гражданской войны. Поддерживает он и народ Индии в его освободительной борьбе против английских колонизаторов. Говорит Штрассер также о неприятии монархии и буржуазной демократии, об обязательном искоренении буржуазии, а также, – что, пожалуй, является самым главным во всей статье, – о необходимости свершения социалистической и национально-освободительной революции. Неоднократно он называет национал-социализм революционным движением. 

 

В то же время, однако, не следует революционность Штрассера преувеличивать. Несмотря на значительное отклонение влево, он не может принять марксизм целиком. Хотя Штрассер говорит о том, что он принимает марксистский социализм, он не желает принять марксистский интернационализм. Для честности надо сказать, что и буржуазная меркантильность ему чрезвычайно противна. Штрассер желает избрать «чистый» третий путь – «против марксизма и капитализма», но сам констатирует, что эта позиция приводит лишь к выступлению против марксизма, но никак не вредит господству капитала. Он сам пишет о том, что под антимарксистскими лозунгами буржуазия действует в своих интересах. Он огорчен обуржуазиванием партии, ее предательством интересов рабочих и крестьян, действиями в угоду монополистической буржуазии. В статье Штрассер мечтает о социализме без интернационализма. Он представляет мир, где различные народы живут в мире без эксплуатации и войны, но при этом сохраняют самобытность своей культуры. В то же время любому внимательному читателю заметно, что Штрассер сам не особенно сильно верит в свой идеал. Он догадывается, что социализм без интернационализма нельзя осуществить в полной мере, но все еще сохраняет некоторую надежду на это. 

 

Фактически Штрассер оказался в том трагическом положении, когда судьба поставила его перед выбором: либо быть последовательным социалистом и отказаться от национализма, либо быть последовательным националистом и отказаться от социализма. Штрассер явно склоняется к социализму, но и полностью отказаться от национализма он не способен, что и  составляет личную трагедию Отто Штрассера и народную трагедию истерзанной войной и внутренними склоками Германии, которая, подобно своему достойному сыну, оказывается перед тяжелейшим выбором. Штрассер так до конца жизни и не сумел сделать выбор между национализмом и социализмом, между буржуазией и пролетариатом. До последних дней он будет сочетать обе эти противоположные идеи, все более и более склоняясь влево, но окончательно разорвать связывающую его с «фелькише» и НСДАП националистическую ниточку он не сумеет. 

 

Идеи Штрассера, в отличие от идей Гитлера, столь широкого распространения не получили. Политических партий, ориентированных на идеи Штрассера, в мире на данный момент совсем немного. Штрассер в 1956 году сам основал «Немецкий социальный союз», в идеологии которого социализм полностью доминировал над национализмом, который почти полностью уступает место патриотизму, не связанному с понятием нации. Данная организация, однако, не снискала популярности в народе, поскольку политическая и экономическая обстановка к тому моменту существенно изменилась. Сытая и всем довольная ФРГ 1950-х мало походила на голодную и бунтующую Веймарскую республику 1920-х. Справедливо Ульрика Майнхоф высказалась о послевоенной Западной Германии: захолустье — и мелкотравчатое к тому же. В стране, где стремительно утверждалась двухпартийная система, в которой можно быть либо за левоцентристскую СДПГ, либо за правоцентристский блок ХДС/ХСС, Штрассер был просто не нужен, как равно и любой оригинальный и тонкий мыслитель. Классовая борьба ослабла, а политическая и общественная жизнь в Германии сделалась невыразимо скучной, каковой она и остается поныне. Некоторое время назад там родилась новая правая партия, которая оказалась первой из таковых, снискавшей себе популярность в Германии со времен Гитлера. Словом, «Альтернатива для Германии» – это совершенно новая партия, никак не связанная ни с «фелькише», ни с даже со Штрассером. Эта политическая сила не планирует строительства никакого «национального социализма», а если среди кумиров ее руководителей и есть немцы, то имена им – Фридрих фон Хайек и Людвиг фон Мизес. Трагическая судьба постигла и те штрассеристские партии, что появились после войны в Англии и США: их встретило общественное непонимание, а затем и смерть. 

 

Определенный успех идеи Штрассера имели в Италии и Южной Франции, где они, однако, влились в общую широкую парадигму т.н. «левого фашизма». Нужно сказать, что штрассеризм – это в крайней степени исторически ограниченное, ориентированное на политическую практику, но теоретически довольно бедное учение. Сам Штрассер никогда не настаивал на абсолютном и всеобъемлющем характере своего детища, понимая его истинное место в истории. Именно из-за ограниченности учения Штрассера вы едва ли где-нибудь встретите чистого его последователя, в то время как вероятность найти человека, испытавшего определенное влияние со стороны данного мыслителя, очень высока почти в любой достаточно развитой стране мира. Работы Отто Штрассера оказали довольно большое влияние на формирование политических взглядов Сальвадора Альенде. Также мы предполагаем, что его идеи имели некоторое влияние и на других видных политических деятелей Латинской Америки, хотя это еще и предстоит выяснить. 

 

Sinistrum fascismus Ottonum Strasserum. 

 

Legere primum in conferenciam indicatum in atrium Г-307 corpusam Shuvalovarum Moscoviae Regnum Universitetae in 18:00 annorem. 

 

Conferenciae «Philosophiae in XXI aetatis: novae strategiam philosophiam requisitiam». 

Sectiae «"Politicalum philosophiam europerum et americanum" (magister: Alexanderis Toporus)»

 

Oratio «Sinistrum fascismus Ottonum Strasserum». 

 

Positionis: 

 

1. Politicium ideam Ottonum Strasserum – est phenominae regularitatis et progressus ideam tunc nomine «Popularum actionam» (Völkische Bewegung).

 

2. Ideae Strasserum est eclecticos et valde discordiam, quod regularum ad teutonicae politiciam mentem tam temporem. 

 

3. Ideam Strasserum hababantur intellegerium in parvulissime burgensis et tunc nomine «laboram noblearum». 

 

4. Ideam Strasserum non immemoriam metae illum mortum, sed habeatur fautorias, si magnum non propagatum. 

 

Themae nostrum oratium exhibereo non-dubitatium observantiae quod ad scires academicam, quo ad praxeos politicae. In tam temporem, igitur, illa esse incognitum ad nostrum patriam exploratorium virorum. Istud sermonam clamorum ad omnes nostrum socium doctorem ad illum amplum et libertare terrae ad scrutationis, quod ideam Ottonum Strasserum. 

 

Ad Ottonum Strasserum in nos terrae, quod in Occasum, in quat illum operare studiosam igitur parvum bone, quod ad nos, uniquando consuetudum videre sicut quod ad personae tertiogradum. Illum esse opportunum analogiam cum Parvus, quod, non spectarum ad valdium gratiam, esse praepedirum valde magnium personam, et igitur habebantur modestum locus in officialum historiographum. In tunc tempore, certe, nos decet intellegere, quo analogiam ducere non potentam: Strasserus – est non Parvus. 

 

Tunc nos decet dicit de tam, quod creatorum mentenam Strasserum, ad quat scholae mentem teutonicae illum habeotur. Tunc decet notum, quo illum pater Strasserum esse retro officialem, sed non depravatum stupidum grapheocratae, si homo doctorem et darum valde attentionum studiosam suos filios. Legere non-numerabilis memoriam, potente cogitatio, quo vita familiae Strasserum esse etiam omni plenum legerum et doctoram loquitas, quo esse non longum ad veritas. In tunc tempore, tamen, nos decet intellegero, quo Strasserus omni et certum spectarum ad unum scirendum classes – parvulissime burgensum, sorbereo multum ideam, essentiae in istud condicionum. Multium exploratoris notandum, quo certum in  vehiculum burgensam parvulissimus nescero et generum multibus eclecticae ideam. Facerunt istud in potentiam tam, quo istum classes habibantum in mediam duo classes, in quod primum est burgensis magnum, et secundum est pauperum proletarium, et etiam despero ad singularum et aeternum vacillatium medium illum. In valdium parvuburgensum familiam Strasserum nos videatur istud etiam distincte: illum pater cogitatio, quo verum decet facere nationalum socialism ad fundamentum christum. 

 

Verbum, istud ad nos, moderniam virorum de Russicae, istud eclecticae videbantur quasimo monstrum vel etiam vulgarium, sed tunc in Germaniae finalum XIX – initium XX saeculum est esse unum norma publicae vitae. 

 

Tunc nos et viatum ad terminatium tam ductus mentenis teutonicae, in differentiam quat, sine multibus dubitationis, creatorum quod et Strasserus, et Leus, et Rosenbergus, et Goebbelsus. Omnes illum in iuvenum attentare valdium efficaciae tunc nomine Völkische Bewegung, quod in patriam litterae nominatum unum quod «fölkishe», «Popularum actionum» vel etiam «popularumque». Decet dixit, quo omnes supnominatum scrupulosam totus in praecis periodi suam operarem habebant multium auctoritam istud viatum mentenis; illum quad philosophum non manereo in strictum formae «fölkishe», sed valdium dimovereo illum et progressum gentem illum semenis et duxem illum in novae altitudinus. Strasserus, alium verbum, succederum ideam «Popularum actionum» et progressum illum, sed non competereo haec.    

 

«Fölkishe» in Germania habebant multibus longum historicum, quo ducem nos in serotinum Medisaeculam. In tunc temporem, quoque, in suam valdium plenum formae hoc actionam provenirio in XIX saeculus. Quasimo si nomine «actionam» valdissime plenum speculare istud phenomenis cultus vitae et definitum haec multum melius. Nos decet intellegere, quo «fölkishe» – est si non politicae parte et non englicos «moverment» cum valde vel male lucidum ideologiam, sed rate tunc nomine discuses. In omni valde-male amplum civis in Germaniam tunc temporem esse etiam si unum «fölkishe»-discus, in quod concentrarum locis nationalum-ducerum intellegentes. 

 

In discuses disputantum plerumque teutonicae mythologia et historia, quat frequenter totalis non dividero, et etiam questationam politicae, congregatium et philosophum. Altitudinus disputantum in discuses esse non valdium subtilis, et igitur in illum disputando de quod, ad exemplis, generum teutones ex Graeciam antiquam vel ex Atlantis. Publicae in actionam tam esse multum specificum: quod nos dicit, quo hoc concentrare intellegentiam, nos cogitatum sup «intellegentiam» vires, quo finalum teutonicae classicum gymnasium tunc temporem, sed non multum. Verbum, ambularum in discuses aliquando homines cum doctoram gradum, sed illum non facere personae actionam. 

 

Ad parte valdium discuses plenum parvum officiales civitatum magistratos et secretarii ex companiam privatum, tam est nasceris «medium classes». Scilicet, quam nos dixit de discuses «fölkishe», si oportet intellego, quo onmino discus habeo suam ideologiam et potentiam multium distinctis ex alios discus. In tunc tempore, tamen, submersium plerique illum convertero ad mendacium scientiae, in primum versus historicum, scilicet, et tam ad shovenismum, rasismum et antisemitismum. Tunc decet dicit, quo ideologiam variantiam in dicuses esse multium valde. 

 

In tunc temporem quat primum discuses sermonam cavernae anticommunismum, alios potentiam depromere aliquando principales marxismum, quat aliquando de illum potentiam cultivatium antisemitismum, alios potentiam facere amoriam studiosam Talmudum et Kabbalum. Verbum, dixit de «fölkishe» quod de uniam certum non legerum est: ideam Richardum Valterum Darre vel Guido von Listum valde discrimenis  ex ideam Fridericum Hilcherum, se illum habeo et multium similitudinis. Finalum de scribum mererior specialum studiosam. 

 

Haec esse vir, ideam quod, promovereo eam illum in nostrum tenpore, nominatio omnes ecoanarchisminis. Eam cogitatio, quo nos decet destruereo omnes civitatis et aliquando regnum totalis, omnes populus etiam mittere ad terrae rusticum ad simplicitas, paxam et non-mendacium vitae. Hilcherus in futurum facere suparenam catervae cum finis destruerum Tertium Imperium intrinsecus, facereo eversio et malefactum, auxiliam ad galliam Resistentiam, abditum iudeos, et postquam esse participare in conspiratium contro Hitlerum. 

 

Tunc, quod nos invenirio fontis aliquando ideam Strasserum, nos decet dicit aliquando verborum de tam, quod illum habeo sunt et formae. Quod nos dixit retrum, illum mentenes examenum valde pauperum: ad totus annos in omnes mundi editum totus unum misera biografia, – et ille scribum amicus et fautor illum, anglicos politiciam diurnarius Reed Duglasus. Ex omnes libres, scriberum suam Strasserum, ad rossicus lingua translatum totus illum autobiografia «Hitlerus et Me», in tunc tempore quat valde serotinum memoriam «Meum certatio» esse sine translatum, quat et puplicistium operares «Aviatorem ex terror» et «Germania Futurum». In tunc tempore, tamen, adhibereo quat translationam, tam et originalum fontis, et etiam parcum examenam rossicum et extraneum studiosam, nos potentiam habebant cogitatio de politicae mentenes Strasseris. 

 

Ex tam parvulum, quo nos potentiam legerum in translationam libres, cognitum, quo Strasserus proponere facere nationalizavitum terris et amplum capitalis, relinquereo in paxem parvulum hospesitis. Illum etiam proponere volunt restructuare Germaniam ad specimenis Helveticae, libertatur ille ex dictaturae et militarismum. In locus prussiam bellatores – parvulum professianam exercitum, in locus de terram federalis –  communitas democratis, in locus de dictatura –  democratia. Populus decet esse aequaliatis sine illum nationalum et congregatio.

 

Verbum, hoc contingero totus mentenes iuvenis Strasserum, ubi in casum cum illum nos potentiam conclusium, quo ad omnes annos illum vergero ad sinistrum valde magnum. Se exprimordium Strasserus fideles in facultatis reformarum viae aedificatium socialismum in suom intellegerum istud verbum, se exprimordium eriam in captivitatis multibus utopiae fantasiam, tam ad tempore illum libertatium ex illum servum. 

 

4 Iuli 1930 annorem Strasserus imprimero opusculum «Socialistas exducem ex NSDAP», in quod illum ambulare ex rhetoricam reformarum ad rhetoricam revolutionis. Strasserus in haec actae clamavit de antiimperialismum spiritus national-socialismum, de illum naturae anticapitalismis et antiburgensis. Natiolalismus ad illum est totus ideam popularum liberator certatium contro alienigenam capitalistam, ad mentem Strasserum occupare omniam Germaniae. Tunc nationalismus est totus subsidiarius instrumentum in bellum de socialismum. Constantiam delereo Strasserus omnino nationalum seperbiam, postulavit aequitas omnes nationam. 

 

Dicit illum ad tam, quo cogitatio criminis interventiam occidentis regnam in Rossica in tempore Civis Bellae. Continereo illum populus Indiam in illum liberator certatium contro anglicos coloniales. Dixit Strasserus etiam ad odium ad monarchiam et burgensis democratia, de obligatum exturbarum omnibus burgensum classes, et etiam, – quo, fortasse, est valdium in omni oratoriae, – de necessitatis facero socialismum et natiolalum-liberatum revolutium. Multium illum nominatio national-socialismus revolutionis actionam. 

 

In tunc tempore, tamen, non sequior revolutionis Strasserum exaggerare. Nihilominus ad valdium declinatio in sinistrum, eam non potestis fidelis in marxistiam socialismus totum. Se Strasserus dicit de tam, quo eam caperio marxismum socialismus, illum non volo praemiam marxismum internatiolalismus. Ad iusticiam nos decet dixit, quo et burgensum mercationis ad illum multum pertaedet. Strasserus volunt eligero «purum» tertium viatorem – contro marxismum et capitalismum, sed haec constantum, que est positiam viatum totum ad egressum contro marxismum, sed non quamque infirmatis ad capitalum dominatium. 

 

Eam suam scribero ad tam, quo sup antimarxismum sententiam burgensia facerunt in suam emolumentum. Eam afflictium ad deburgensizaviam partiam, ille proditium causam factorias et rusticus, facerunt in servis monopolisticiam burgensiae. In opusculum Strasserus fantasiam de socialismum sine internationalismum. Eam visium  mundi, in quat multibus genetis vivere in paxem aeternum sine expluatatium et bellum, sed plerumque habebant originariam suam culturae. In tunc tempore ad  omnium attentium legerorum evidenter, quo Strasserus suam non fideles in istud ideam valde. Eam prospicerio, quo socialismus sine internationalismus non potentiam facerunt in totum, sed etiam curam aliquando sperum ad hoc. In factum Strasserus pervenirio in tam tragediam positiam, quod fortuna stare illum super delectum: se esse ordinatum socialistam et detrectatium ex nationalismus, se esse verum nationalistam et detrectatium ex socialismus. Strasserus apertum vergero ad socialismus, sed totum detrectatiam ex nationalismus eam non potentis, quo est essentiam privatum tragediae de Otton Strasserum et popularum tragediam defessum bellum et intrum litigiam Germaniae, qua, sicut illum dignitas filium, deprehendi ex arduumissimus delectus. Strasserus sicut ad finalis vitae non potentis facere delectus inter nationalismum et socialismum, inter burgensis et proletariam. Ad finam dies eam esse unitiam omni haec hostium ideam, valdium et valdium vergerum ad sinistrum, sed finam dirumpero nexum cum «fölkishe» et NSDAP nationalum filamentum eam non facere. 

 

Ideam Strasserum, in differentiam ex ideam Hitlerum, tam vastium amplificationis non habeo. Politicae partes, quo converterti ad ideam Strasserum, in mundi ad nunc momentum totum non-multum. Strasserus in 1956 annorem suam fundatum «Teutonicae socialum unio», in ideologiam quam socialismus totum dominatum ad nitionalismum, quod fere evanescero et concedere locis patriotismum, non nexum cum notitiae natio. Istud collegiam, quamquam, non habeo probatio in populus, enim politiciam et econimiam apparatum ad tam momentum valde mutatiam. 

 

Saturum et omnino contentum FRG 1950-am parvum simulando ad pauperiam et rebellis Veimarum Respublicae 1920-am. Verum dicit Ulricae Mainhoffus de postbellum Occidensis Germaniae: angulus – et miserum etiam. In regnum, in quat rapidum institutio duopartes formatio, in quad omnibus potentiam se ad verecentrum unio CDU/CSU, se sinistrecentrum SDPG, Strasserus erat non oportet, quat et aliquando dives et subtilis philosophos. Classis certatio infirmatum et impotentiam, et politiciam et publicum vita in Germania stare non-exprimerum taedium, quat illa esse et nunc. Aliquando tempore retro tam fetum novae partia, quod deprehendior primum ex tamen, quo caperio sibi gloriam in Germania ex temporiam Hitlerum. 

 

Verbum, «Alternatio ad Germaniam» – est totus novae partiam, nunquam non nexum cum «fölkishe», non cum Strasserum. Ista forsa politica non praedisponere constructum nunquam «socialismus nitionalum», et si inter illum idoleam est unus teutonicos, tam nomine eam – est Fridericus fon Haecus vel Ludovicus fon Misesus. Tragediam fortuna adipiscior et tam strasseriam partes, quo nesciam post bella in Anglia et Uniam Regnes Americae: illum exciperio popularum non-intellegum, et defunctis postquam. 

 

Certum proventus ideam Strasseris habeo in Italiae et in Auster Galliae, in quod illum, tamen, infundereo in laxum paradigmae tam nomine «sinistrum fascismum». Decet dicit, quo strasserismus – est radixum historicae delimitatum, ad practicam versum, sed theoretiam valde pauperis. Suam Strasserus nunquam non exsequior ad absolutum et totalis status illum viscum, scirendo bene verum illum locis in historiam. Igitur exen angustiarum studiosam Strasserum vos aegre si aliquando exciperio purgatum illum secutoris, in tam tempore quod probabilitas inventum virum, habebanturis aliquando dominatio ad lateris istud philosophis, valdium sublimis in omnes sufficienter evolutum terram mundis. Operarum Ottonis Strasseris tribuerui magnum efficaciam ad formamentum mentenes politiciam Salvadorum Allendum. Plusque nos intendero, quo illum ideam habeo aliquando efficaciam ad alios dignam politiciam actionaries Litinae Americae, se est nos adesse inscirendi.

 

 

 

 

Социальная база меньшевиков и эсеров

 

Доклад впервые прочитан на всероссийской с международным участием конференции студентов и аспирантов «1917 год: Россия на историческом повороте», устроенной историческим факультетом Московского государственного университета, 13 декабря 2017 года в 20:00 в Общем читальном зале Центра социально-политической истории Государственной публичной исторической библиотеки. 

 

В настоящее время в широких слоях российского общества растет интерес к изучению Октябрьской революции, что связано отчасти с наблюдаемым сейчас внутренним его кризисом; представители различных политических сил, как правых, так и левых, все более сейчас обращаются к дореволюционному опыту своих предшественников [1] [2]. 

 

В контексте растущего интереса общества как к самой Октябрьской революции, так и, охватывая более широкую перспективу, к опыту работы политических организаций дореволюционного и революционного периода вообще, представляет определенную важность детальное исследование партии социалистов-революционеров и их ближайших союзников [3] – меньшевиков. 

 

Поскольку мы знаем, что никакая партия не может полноценно существовать, действовать и оказывать влияние на политику без массовой поддержки ее работы со стороны определенных слоев населения, то мы полагаем наиболее важным исследование именно социальной базы эсеров и меньшевиков.

 

В данном вопросе намного легче на первый взгляд говорить о социальной базе социалистов-революционеров, ибо они, в отличии от меньшевиков, намного более четко формулировали и определяли это самостоятельно [4]. Тут, однако, следует процитировать профессора А. А. Галкина, который пишет: «Маскировка классового содержания политики особенно важна для таких партий в условиях кризиса защищаемого ими строя, когда им приходится не время от времени, а постоянно прибегать к чужому флагу и краденным лозунгам. Немалое значение имеет и то, что классовая раздробленность, мозаичность капиталистического общества вынуждает многие политические партии <…> искать опору не в одном, а в нескольких классах, что также исключает открытое признание классового содержания проводимой ими политической линии. Но на субъективную оценку классового содержания своей политики партией или ее руководством нельзя полагаться и в том случае, когда речь идет об организации, в большей или меньшей степени отражающей взгляды и интересы трудящихся масс. Во-первых, далеко не всегда сами массы достаточно четко сознают действительное социальное содержание политической линии, которая, как им кажется, отвечает их интересам, и тем более ее отдаленные социально-экономические последствия. Во-вторых, в случае если речь идет не о марксистской партии, – такой ясности, как правило, нет и у политического руководства. В-третьих, иногда, особенно в недостаточно развитом в социальном и экономическом отношении обществе, даже политика, на первый взгляд отвечающая интересам трудящихся классов, может при определенных условиях оказаться на руку классам эксплуататорским.» [5]. 

 

Несмотря на то, что А. А. Галкин писал соответствующие строки по несколько иному поводу, относятся они ко всем буржуазным партиям вообще, к мелкобуржуазным – в особенности; партия эсеров неоднократно декларировала в своих официальных документах и партийной печати, что будто бы она ориентируется на «трудовое крестьянство» или же на «трудовой народ» [6], хотя мы обязаны подвергнуть сомнению это утверждения и вскрыть истинные механизмы поддержки социалистов-революционеров. Хотя эсеры и утверждали, что будто бы они выступали от имени всего крестьянства, давно известно, что к тем временам, когда была организована партия социалистов-революционеров, уже давно не существовало никакого единого крестьянского сословия, что было подтверждено исследованиями еще конца XIX–начала XX века [7].

 

Крестьянство на рубеже веков стремительно расслаивалось, а в его среде выделялись разнообразные группы, из которых наиболее часто выделяют следующие: бедняки, середняки и кулаки. Беднейшее крестьянство, будучи забитым тяжкой работой на чужой земле, ибо оно обыкновенно не имело своей либо вообще, либо же имело ее крайне мало, было и впрямь недовольным и даже настроенным несколько революционно, в то время как кулачество придерживалось в политике черносотенных монархических взглядов [8]. Говоря о работе меньшевиков и эсеров с рабочими заводов крупных городов, мы также должны отметить полное их поражение в этом вопросе, которое хорошо можно продемонстрировать по их влиянию на профсоюзы крупных городов; летом 1914 года 16 из 20 профсоюзов в Петербурге находились под контролем большевиков, в Москве же большевики управляли всеми тринадцатью профсоюзами [9]. 

 

С наступлением войны отмечается все более заметное отклонение вправо со стороны эсеров и меньшевиков, которые с 27 сентября 1915 года официально образовали блок, хотя фактически он был сформирован еще до этого [9]. Постепенно националистическая линия в риторике эсеров и меньшевиков занимает центральное место, постепенно вытесняя линию революционную, в результате чего общественность заговорила о т.н. «социал-шовинизме» [10]. 

 

Надо отметить, что склонность эсеров к национализму имела не временный, а постоянный характер, о чем говорит факт того, что значительную часть участников т.н. «белого движения», особенно того, что было в Сибири под руководством Колчака, составили именно эсеры [11]. Позднее, уже будучи в эмиграции, некоторые бывшие члены партии социалистов-революционеров активно сотрудничали с нацистами в Германии, отдельные из которых даже вступали в SS и ехали на Восточный фронт [12] [13].

 

С нашей точки зрения последний факт обусловлен тем, что как партия социалистов-революционеров в начале XX века, так и НСДАП в более поздние годы, являлись партиями мелкобуржуазными, т.е. проводившими политику, отвечающую интересам мелкой буржуазии, а потому бывшие члены одной такой партии присоединились к другой подобной. 

 

Ссылки: 

 

1. Оргвопрос//Александр Тарасов [Электронный ресурс]. – Режим доступа : http://scepsis.net/library/id_3610.html, свободный. – Загл. с экрана.

 

2. Тот, имя которого переживет века... [Электронный ресурс]. – Режим доступа : https://work-way.com/blog/2015/01/21/tot-imya-kotorogo-perezhivet-veka/, свободный. – Загл. с экрана.

 

3. Ленин, В. И. ПСС, Том 32 / В. И. Ленин. – М. : Издательство политической литературы, 1969. – c.

 

4. Чернов, В. М. Протоколы заседаний ЦК Партии социалистов-революционеров (июнь 1917 -- март 1918) с комментариями В.М.Чернова / В. М. Чернов, Ю. Г. Фельштинский, Г. И. Чернявский. // Вопросы истории. – 2000. – N 7, 8, 9, 10. – С. 

 

5. Галкин, А. А. Германский фашизм / А. А. Галкин. – М. : Наука, 1967. – 398 c.

 

6. Шулятиков, В. М. Умирающая партия / В. М. Шулятиков. // Рабочее знамя. – 1908. – N 1. – С. 

 

7. Ленин, В. И. ПСС, Том 3 / В. И. Ленин. – М. : Издательство политической литературы, 1971. – c.

 

8. Монархисты глазами ОГПУ [Электронный ресурс]. – Режим доступа : http://istmat.info/node/11670, свободный. – Загл. с экрана.

 

9. Гусев, К. В. Партия эсеров: от мелкобуржуазного революционаризма к контрреволюции / К. В. Гусев. – М. : Мысль, 1975. – 92 c. 

 

10. Ленин, В. И. ПСС, Том 31 / В. И. Ленин. – М. : Издательство политической литературы, 1969. – c.

 

11. Кожинов, В. История России. Век XX / В. Кожинов. – М. : Алгоритм, 2016. – 1040 c.

 

12. Суомела, Ю. Зарубежная Россия. Идейно-политические взгляды русской эмиграции на страницах русской европейской прессы в 1918-1940 гг / Ю. Суомела. – СПб. : Издательский дом Коло, 2004. – 352 c.

 

13. Жуков, Д. Русские эсэсовцы / Д. Жуков, И. Ковтун. – М. : Вече, 2010. – c.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Политическая иммиграция из Италии в страны Южной Америки после окончания Второй Мировой войны. 

 

Доклад «Политическая иммиграция из Италии в страны Южной Америки после Второй Мировой войны» впервые был прочитан на конференции «Иммиграция и иммигранты в истории Западной Европы и Америки как феномен Нового и Новейшего времени» в аудитории Е-509 Шуваловского корпуса МГУ 23 марта 2018 года в 15:00.

 

Как известно, после окончания Второй Мировой войны, когда Италия и Германия оказались заняты иностранными армиями, многочисленные фашисты и нацисты, желая избежать наказания со стороны Союзников, бежали по т.н. «крысиным тропам» в страны Южной Америки. Касательно бегства немецких нацистов известно весьма многое: на эту тему есть огромное количество популярной и научной литературы, описывать которую здесь не имеет смысла. Примером может выступить книга «Нацисты в бегах: как пособники Гитлера смогли избежать правосудия». 

 

В то же время история итальянской политической эмиграции в этом отношении исследована намного хуже. Надо сказать, что итальянская эмиграция в этом вопросе оказалась намного более жидкой, нежели немецкая, на что есть свои причины. Следует отметить, что если в Германии были приняты законы, направленные против возрождения нацизма, запрещена соответствующая символика, то в Италии подобная политика по отношению к фашизму хотя и предпринималась, но все же отличалась куда меньшей последовательностью. Именно поэтому бывшими итальянскими фашистами еще в 1946 году была основана партия «Итальянское социальное движение», которая просуществовала до 1995 года. Поводы к эмиграции, однако, были. После окончания Мировой войны Италия оказалась совершенно разоренной, вогнанной в принудительную нищету, а потому население снова начало ее покидать. Собственно, очень хорошо данная нищета отразилась в фильмах итальянского неореализма, который вырос как направление из послевоенной безысходности (см. «Похитители велосипедов»). 

 

Итальянцы еще в XIX веке в огромном числе отправлялись в страны Латинской Америки, более всего предпочитая Бразилию и Аргентину. Климат этих стран не столь жаркий, более напоминая средиземноморский, нежели тропический, что обусловливает отсутствие многих болезней, высокой влажности и других неприятных последствий жаркого климата. Наличие огромных неосвоенных территорий, которые было можно заселить, дружественно настроенные правительства, которые намеренно желали сделать свои страны как можно более «белыми», – все это располагало итальянцев к эмиграции именно туда. Южная Америка также была близка итальянцам по языку, религии и культуре, что резко отличало ее от Соединённых Штатов. Следует отметить, что сейчас итальянцы составляют 15% населения Бразилии.  

 

После окончания Второй Мировой войны поднялась новая волна итальянской эмиграции в страны Южной Америки. В одну только Аргентину в период с 1946 по 1957 год въехало 380 000 итальянцев. Разумеется, среди них были и бывшие члены Фашистской партии. 

 

Бывших фашистов Южная Америка привлекала, однако, по несколько другим соображениям, нежели немецких нацистов. В Южной Америке в 1940–1950-х годах имелось огромное количество разнообразных околофашистских организаций. В Мексике существовала партия синархистов, ориентированная в своей политике на пример итальянского фашизма. В самой Бразилии продолжал существовать режим Жетулиу Варгаса, также ориентированный на фашистскую Италию. В Аргентине у власти находился Хуан Перон, идеи которого также были близки к фашистским. 

 

Теперь же следует сказать пару слов о тех известных политических эмигрантах, какие сумели как следует закрепиться в Южной Америке. 

 

Как я уже говорил ранее, после окончания Мировой войны в Италии возникло большое количество самых разнообразных фашистских организаций, но наиболее крупной из них было «Итальянское социальное движение». Поскольку эта организация была весьма крупной, активно участвовала в системной политике, посылая своих депутатов в парламент, то очень скоро там возобладали либеральные и проамериканские тенденции. 

 

Стефано Делле Кьяйе был одним из наиболее радикальных итальянских неофашистов, а потому он не мог смириться со все возрастающим оппортунизмом указанной организации. Он установил тесные связи с режимом «черных полковников» в Греции, взяв лозунг «За Афинами — Рим!». Этот человек занялся подготовкой ультраправого восстания в Италии, возглавить которое должен был князь Юнио Валерио Шипионе Боргезе, но когда этот проект провалился, то Стефано был вынужден покинуть Италию, хотя он продолжал действовать из-за границы через свою организацию «Национальный авангард». Именно ее силами было организовано городское восстание в Реджо-ди-Калабрия, начавшееся в июле 1970 года, но продлившееся до февраля 1971 года.

 

В 1975 году Стефано перебрался из Испании в Чили, где встретился с Августо Пиночетом. Он быстро разочаровался в этом человеке, посчитав его излишне мягким и недостаточно правым, а потому в 1978 году итальянский неофашист перебирается в Боливию, где как раз готовился путч. В 1980 году он стал первым советником президента Гарсии Месы. Разумеется, помимо него в Боливию, где тогда установилась самая радикальная неофашистская диктатура, которая только существовала доселе, перебрались многие другие итальянские неофашисты, так или иначе связанные с событиями «Свинцовых семидесятых». Тут требуется заключить, что диктатура Гарсии Месы не смогла бы сформироваться без активнейшей помощи итальянских политических эмигрантов. 

 

Большое влияние они оказали на действия Эрика Гейри в период его правления в Гренаде. Итальянские неофашисты привлекались также Пиночетом в период его диктатуры. Если подвести некоторые итоги для нашего доклада, то можно смело сказать, что ни одна диктатура в Южной Америке после 1945 года не обходилась без помощи итальянских политических эмигрантов-фашистов и неофашистов. 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Открытый ответ уважаемому магистру Константину Семину. 

 

Здравствуйте, уважаемый магистр Константин! Некоторое время назад Вы выразили явное свое недовольство касательно того, что я посмел критиковать Вас на Вашем же собственном ресурсе, высказавшись в поддержку реформы образования. Поскольку вход на указанный ресурс теперь сделался для меня закрытым по Вашей собственной воле, то я вынужден опубликовать свой ответ в Интернете, предоставив всем людям к нему свободный доступ, ибо я человек открытый и по воспитанию совершенно не склонный к злобе и обидам. 

 

Вы, насколько мне точно известно, являетесь марксистом, что делает нас схожими, поскольку и я смотрю на мир сквозь призму идей Карла Маркса. Каждому известно, что марксизм есть учение рациональное, отвергающее необоснованные и ложные суждения, ставящее разум во главу всего, не доверяющее субъективным ощущениям. Будучи марксистом, я стараясь быть человеком рациональным, надеясь и на Вашу разумность и способность воспринимать объективную критику. 

 

Признаюсь, что я в очень многих вопросах общественной жизни далек от Вас невероятно, что, тем не менее, не исключает возможности нашего диалога, поскольку, будучи марксистами, мы заинтересованы никак не в отстаивании собственных взглядов, как в этом заинтересованы буржуазные деятели, но исключительно в поиске объективной истине, к которому я и призывал Вас. Для марксиста не оставляет сомнений тот факт, что истина является высшей ценностью, в то время как заблуждения не стоят ничего, а потому истину и следует искать, изгоняя вредные предрассудки. Если Вы можете продемонстрировать мне всю ошибочность моих рассуждений, то я немедленно откажусь от них и перейду на Ваши позиции, поскольку я предпочитаю правдивые и чуждые мне построения, но никак не родные и полностью ошибочные. Искренне веря и в Ваши марксистские взгляды, я полагал, что и Вы придерживаетесь тех же позиций, но теперь таковая вера во мне поколебалась, притом весьма серьезно. Мне все более кажется, что Вы не заинтересованы в поиске истины, но более занимаетесь культивированием и сохранением своих собственных взглядов от любой критики, для себя уже давно разрешив все сложные и дискуссионные вопросы, а теперь оберегая свое мнение. Все больше кажется мне, что Вы не питаете интереса к чужому мнению, всеми способами уклоняясь от дискуссии, что может указывать на Вашу неуверенность в правильности собственного мнения, поскольку человек, уверенный в себе до глубины души, никогда не боится споров с людьми противоположных взглядов. Вы очень часто публикуете приходящие к Вам письма, но может показаться, что подлинностью оных вы не озабочены вовсе: самой сомнительной информации из этих посланий вы доверяете, публикуя их на своем ресурсе, что не только снижает доверие многих знающих людей по отношению к Вам, но и вводит в заблуждение многих других. Таким же образом Вы совершенно некритично доверяете словам самых разнообразных людей в том случае, если их слова были направлены на поддержку Вашей точки зрения, но Вы отвергали слова тех, кто согласия с Вами не выражал, что мы наглядно видим по взятым Вами интервью и Вашим комментариям к ним. Вы готовы отторгнуть от себя марксиста, подобно мне выражающего несогласие с Вами в отдельном вопросе, но согласного в самых основных вещах, охотно принимая к себе весьма далеких от марксизма людей. В контексте Ваших последних возражений против «сегрегации» детей и школ выглядит весьма странным тот факт, что вы уже давно установили тесные связи с уважаемым Сергеем Рукшиным, который является одним из наиболее авторитетных в Республике сторонников и идеологов разделения детей по умственному признаку, который вовсе не стесняется выражать свои взгляды открыто (смотрите, к примеру, его интервью «Газете.Ру» «Ломоносовых больше не будет» от 2013 года, где он говорит: «Надо заканчивать с иллюзиями о всеобщем среднем образовании. Школы у нас не социальные институты, как в США. Мне один американский педагог сказал: если вы хотите знать, где ваш ребенок впервые попробует алкоголь, наркотики, сигареты и секс, не сомневайтесь, это произойдет в школе. А вот образование он там не получит. Россия — небогатая страна, мы не можем позволить себе школу как социальный институт.»). 

 

Вы должны понимать, что я очень Вас уважаю, Константин, поскольку Вы являетесь одним из немногих знающих марксистов в Республике, а потому мне несколько больно видеть, что Ваша критика реформы образования не опирается на точные научные позиции, но основана во многом на софистике, ложных обобщениях и неоправданных домыслах, что весьма снижает ее ценность. Вторая серия Вашего фильма «Последний звонок», где Вы прибегли к использованию американского журнала как источника знаний о советской школе, – поразила меня в самое сердце. Именно из-за тяжкой боли по поводу низкого качества фильма я и не мог долгое время создать на него рецензию. 

 

Использование американского политического журнала времен Холодной войны в роли источника знаний о советской школе равносильно использованию газет «Das Schwarze Korps» и «Völkischer Beobachter» как источников знаний об СССР времен Великой Отечественной войны. Вы всегда критиковали тех лжеисториков, которые готовы ссылаться на самого Геббельса для доказательства того, что Советский Союз будто бы был некой демонической империей, но сами Вы делаете подобные ссылки в других вопросах. Статья из журнала «Life» может показать лишь отношение определенных кругов американской буржуазии к советскому образованию, как равно и ко всем проявлениям Советского Союза. В то же время, однако, не следует считать, что мнение врагов Советского Союза было бы объективно: американские газеты нередко совершенно серьезно писали, что в Америке установлена тайная коммунистическая диктатура, а советские и китайские шпионы захватили власть в стране. Иными словами, журнал выражает то, каким советское образование хотели видеть американские буржуа, но не его реальную суть. 

 

Более того, на статистической выборке в одного человека невозможно установить никаких закономерностей, поскольку даже при самом случайном выборе кандидатов мы все равно окажемся во влиянии личного фактора: мы знаем, что во всякой стране есть более образованные и менее образованные граждане, более или менее культурные, но такая «статистика», разумеется, не сможет это учесть и будет анализировать исключительно личные качества каждого участника. Действительно, во всех Соединенных Штатах мы сумеем легко найти умницу, а в Советском Союзе – юного повесу; таким же образом мы сумеем отыскать гуляку в США, а праведника – в СССР. Словом, вывод тут зависит исключительно от случая или воли производителя исследования. Американские журналисты, испытывая давнюю любовь ко всему шокирующему и неприятному, решили напугать население своей страны, убеждая их в превосходстве Советского Союза. Выбор был в высшей степени предвзятым, поскольку Алексей Куцков из СССР учился в одной из лучших школ Москвы и Советского Союза за номером 49, в то время как его американский брат учился в самой обыкновенной школе, а потому сравнивать их было неверно. Второй моей претензией стало бы обвинение в том, что журналисты выбрали умного мальчика из Советского Союза специально, поскольку хотели представить Америке заведомо необъективную картину.

 

Что же касается запуска первого искусственного спутника Земли, то мы легко можем возразить. Первый советский спутник Земли был запущен 4 октября 1957 году, в то время как первый американский запущен 1 февраля 1958 года; опоздание американцев было равно лишь нескольким месяцам, а наше превосходство было более символическом, нежели реальным, поскольку в действительности мы развивались с почти одинаковой скоростью в вопросе космических технологий. Словом, спутник проектировали не те люди, что учились в школе на 1957 год, а люди куда более старшие, получившие образование либо в Российской империи, либо у профессоров, получивших образование в Империи. Большая же часть советских достижений и была осуществлена людьми именно старой школы. Конечно, начиная с 1960-х годов у нас серьезно меняются условия существования и деятельности, а потому объяснить это можно еще и социальными причинами, но не только и исключительно ими. Если Вы желаете узнать об этом более, то читайте книгу Алексея Любжина «Сумерки всеобуча», поскольку он темой этой владеет многим лучше меня. Подлинная и действительно глубокая, – диалектическая, – критика реформы образования возможна только в случае признания ее достижений, что мы можем найти, к примеру, в исследовании Николая Северного «Четверть века «реформе образования»: краткая история и предварительные итоги», которую я советую Вам прочесть. 

 

Честно говоря, уважаемый Константин, мне все больше видится, что Вы заинтересованы не в просвещении, а в пропаганде, притом в худшем смысле этого слова, не в побуждении к свободной мысли, а в ее уничтожении, в культивировании мнения, а не в поиске истины. Мне начинает казаться, что Вам нужна не настоящая марксистская партия, а обычная политическая секта, которая будет руководствоваться Вашими указаниями, а не научной теорией. Я искренне надеюсь, что эти мои впечатления неверны, а разум обманывает меня; надеюсь, вы еще докажете нам в будущем, что я ошибся в своем поспешном выводе. 

 

Прошу Вас не держать на меня обиды за критику, которую я представлял по отношению к Вам ранее и представляю теперь, поскольку я всегда питал к Вам глубокое уважение.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Русский Бог. 

 

Порфирий Корнеевич Иванов родился в 1898 году на Донбассе. Но нам это не очень важно. Такой человек мог родиться и в Тибете, и в Японии, и в США. Но родился на Донбассе. Первые тридцать лет его жизни совершенно обыденны.Учился в церковно-приходской школе. После её окончания работал на шахте. Сражался с Врангелем в рядах Красной армии. Словом, был он обычным человеком. Таким же, как и ты. 

 

Всё изменилось в 1928 году, когда его посадили за антисоветскую агитацию. Обвинение было полностью сфабриковано председателем колхоза А. Жилкиным. Этот самый Жилкин хотел присвоить себе пасеку Порфирия Иванова. Пасеку присвоил. В 1937 году Жилкина расстреляли. Порфирий Иванов был отправлен работать на строительство Беломорканала. Работал он так хорошо, что был досрочно освобожден через 11 месяцев. Случай доселе беспрецедентный. По возвращению, однако, что-то в нём переменилось. Порфирий Иванов впервые начал задумываться о жизни. Долго он думал, а додумался вот до чего. 

 

25 апреля 1933 года он прозрел. Источник всех болезней и несчастий – это оторванность человека от природы. Человек обязан вернуться к ней. Только так он сумеет преодолеть все болезни. Более того, так еще и можно победить смерть. Иванов действует. Он начинает обливаться ледяной водой по два раз в сутки, – утром и вечером. Постепенно снимает с себя одежду. Через определенное время «гуру здорового образа жизни» начинает даже в самый лютый мороз ходить только лишь в трусах. Он жестко ограничивает себя в питании. Разумеется, бросает курить и выпивать. Вообще. 

 

Потом пришла война. Порфирий Иванов оказался на занятой немцами территории. Осенью 1942 года гестапо забирает его. Немцы проводят над ним эксперименты по переносимости холода. Один из экспериментов был таков. Бассейн, заполненный ледяной водой. Вода была близка к температуре замерзания. На дне бассейна установлены десять педальных аппаратов. Порфирия Иванова сажали в бассейн и велели крутить педали. Рядом располагалась контрольная группа из самых отборных офицеров СС. Через шесть минут первого эсэсовца вынесли на носилках. Через восемь – второго. Через полчаса Порфирий Иванов остался в бассейне один. Как думаете, сколько продержался этот человек? 

 

Он продолжал крутить педали восемнадцать часов!

 

Другой эксперимент был еще ужаснее. Немцы дождались наиболее тяжелых морозов. Температура опустилась до -40 C. Порфирия Иванова посадили раздетым в сугроб по самое горло. Три дня и три ночи он просидел в сугробе. Но вот истекла третья ночь и наступило утро. Паулюс лично пришел проверить результаты эксперимента. Немецкий вояка сам сел в сугроб от удивления. Серьезно, в прямом смысле слова сел в сугроб. Ибо Порфирий Иванов как ни в чем не бывало вылез из-под снега. На нем не было и следа обморожения!

 

Паулюс лично выдал Иванову охранную грамоту. Потом война закончилась. Порфирий Иванов вернулся к своей обыденной жизни. 23 ноября 1948 года он приезжает в город Туапсе. Оттуда он отправляется в пеший поход по горам до Сочи. Прибудет Порфирий туда лишь 5 декабря. Поход этот начался во время 12-балльного шторма на море. Все время похода Порфирий Иванов обходился без еды и одежды. 

 

4 ноября 1975 года Порфирия Иванова заключают в специальную психбольницу. Условия содержания там были настолько ужасными, что он едва не умер. Освобожден Иванов был в тяжелейшем состоянии 5 марта 1976 года. Уже через три дня, однако, он возвращается к привычному распорядку дня. В 1978 году Порфирий ставит на себе новый эксперимент. Пять месяцев он обходится без пищи. Значительную часть этого времени – еще и без воды. 

 

Однажды милиция пришла арестовать его. Было это 23 апреля 1979 года. Иванов проживал тогда в частном доме на хуторе Верхний Кондрючий. Шесть милицейских ворвались в его дом. Следователь остался стоять у калитки. Через минуту над забором пролетел первый милиционер. Он упал в грязь. За ним полетели еще пятеро. Изумленный следователь от такого впал в ступор. Тут калитка открылась, и показался сам Порфирий Иванов. «Да, это я разбросал ваших полицейских!» – заявил он. Скончался этот человек в своем доме на хуторе Верхний Кондрючий утром 10 апреля 1983 года в возрасте 85 лет. Похоронен на сельском кладбище. В 1982 году в журнале «Огонёк» вышла статья «Эксперимент длиною в полвека». С этого момента и началось признание достижений Порфирия Иванова наукой и обществом. 

 

Сейчас, конечно, еще находятся и скептики, и критики. Но боже мой, насколько они ничтожны по сравнению с самим Порфирием Ивановым! Да и «критика» у них соответствующая. Конечно, бегают всякие «православные психологи», «сектоведы» и прочие дворкины. На чем свет стоит ругают Порфирия Иванова. Но кто готов слушать истерические завывания старых толстых теток и ругань мужиков со следами алкогольной деменции на лицах? На фоне самого Порфирия Иванова они совершенно теряются. Они карлики по сравнению с великаном. Для меня любые попытки очернения и охаивания этого великого человека выглядят так: (в оригинале далее следовала карикатура «Карл и карлики» 1933 года).

 

Ультраправый Че.

 

Не знаю, слышали ли мои читатели про великого итальянского политика – Стефано Делле Кьяйе. 

 

Не зря этого человека прозвали «ультраправым Че». Родился он в городе Казерте 13 сентября 1936 года. С самого детства все считали его необычным ребёнком. Часто он надолго уходил из дома на ближайшие руины. В отдалении от городской суеты он мечтал целыми днями. Позднее он подтвердил свой статус «необыкновенного». В сентябре 1943 союзные войска близко подошли к Казерте. Стефано, которому тогда было всего семь лет, отправился на защиту родного города. Он стащил с военного склада 15 гранат и обвязался ими весь. «Остановите меня – взорвусь!» – говорил он всем, кто хотел ему помешать. На своем велосипеде он приехал почти к самой линии фронта. Изумленному командиру Стефано крикнул: «Сегодня мне исполнилось семь лет! Я уже взрослый! Дайте мне умереть за Родину!». Это было 13 сентября 1943 года. Но как ни просил мальчик броситься под американский танк, – ему не разрешили. 

 

После войны в Италию пришла нищета. Стефано вынужден был бросить школу в 14 лет, чтобы прокормить семью. Тогда же он вступает в ультраправую партию «Итальянское социальное движение». Ни ростом, ни силой Кьяйе не отличался. Однопартийцы презирали его, считали школьником. Но он сумел показать, на что способен этот школьник. В это время в Неаполе как раз был расквартирован Шестой американский флот. Американцы выходили в город, где позволяли себе немыслимое. Они громили магазины, грабили и убивали прохожих, насиловали женщин и т.д. Стефано решил указать американцам на их настоящее место. Для этого он заявился в кабак, где собирались американские офицеры. Там он схватил со стола бутылку вина, да и разбил её о голову одного из них. Американцы пришли в ярость, но Кьяйе не растерялся. Он выхватил нож и за пару минут расправился с оккупантами. Двоих офицеров он убил, а ещё четырёх тяжело ранил. 

 

Кьяйе заслужил уважение однопартийцев. Но вскоре он разочаровался в самой партии. «Итальянское социальное движение» всё более склонялось к умеренному консерватизму и поддержке НАТО. Для Кьяйе это было недопустимо. НАТО – это оккупация. Все сторонники НАТО – предатели. Во внутренней политике всё было еще хуже. Кьяйе был непримиримым врагом рыночной экономики. Он считал, что капитализм только развращает общество. Вся экономика должна быть государственной. Медицина и образование – бесплатными. Вскоре он рассорился с руководством партии, а потом и покинул её. Тогда он и основал свою организацию «Национальный авангард». 

 

В июле 1970 года ему удалось организовать восстание в городе Реджо-ди-Калабрия. Место было выбрано идеально. Этот город расположен на краю полуострова Калабрия. На самом носу итальянского сапога. В те времена в него вела всего одна узкая дорога. В городе была сложная обстановка. Рабочим давно не выплачивали зарплаты. Кругом властвовали коррупция, нищета и бесправие. Более того, город должен был скоро лишиться своего статуса столицы региона. Это должно было повлечь сокращение бюджета, закрытие многих школ и больниц. 

 

13 июля 1970 года началась забастовка на всех предприятиях города. Возглавил её лидер местного профсоюза Франческо Франко. Этот бесстрашный и неподкупный лидер всегда отстаивал интересы рабочих.Мафиози, коррумпированные чиновники и богачи ненавидели его. Много раз его пытались убить. Много раз его пытались купить деньгами. Но он продолжал бороться за права рабочих. Утром 14 июля через весь город двинулась толпа рабочих. Во главе толпы шёл Франческо. Люди скандировали: «Долой правительство! Кьяйе мы хотим!». Вскоре Кьяйе появился в городе. Его встретили всеобщим ликованием. Он немедленно приказал захватить все государственные учреждения. Коррумпированных чиновников рабочие выбросили из окон. Полицейские-карабинеры в ужасе бежали из города. В панике они побросали всё своё оружие. В два дня восстание охватило всю Калабрию, а затем и всю южную часть Италии. Немедленно к восстанию примкнули коммунисты, социалисты и анархисты. Восставшие захватывали города, громили полицейские участки и дома богачей. Коррупционеров и членов мафии вешали на фонарных столбах. Одного мафиози-педофила даже публично сожгли заживо на площади в городе Бари. Восставшие сформировали свою армию. В ней насчитывалось более 20 тысяч человек. В начале октября началось наступление восставших на Неаполь. Кьяйе угрожал, что уже к Новому Году завладеет и Римом. В конце декабря, однако, правительственные силы при поддержке войск НАТО перешли в наступление. К 21 января один только Реджо и контролировался восставшими. Больше месяца штурмовали войска небольшой город. Только 23 февраля им удалось прорваться в него. 

 

Кьяйе вынужден был бежать в Португалию. Там он немедленно получил очень высокий пост в Министерстве иностранных дел. В его ведении находились десятки марионеточных организаций во многих странах мира. Все они были нужны для защиты интересов Португалии. Кьяйе, однако, тяготился бумажной работой. В 1975 году он едет воевать в Анголу на стороне местных националистов. В следующем году он возвращается в Португалию и основывает Неофашистский Интернационал. В него входили три десятка партий из стран Африки, Южной Америки, Европы и Азии. 

 

В 1978 году Кьяйе перебирается в Южную Америку. Изначально он поддерживает Пиночета. Вскоре, однако, он разочаровался в нём. Пиночет оказался всего лишь ставленником транснациональных корпораций и чилийских богачей. Кьяйе оставляет Чили и едет в Боливию.

 

Первая попытка установить неофашистский режим в Боливии состоялась 1 ноября 1979 года. Путч был подавлен. Вскоре, однако, случилась и вторая попытка. Она оказалась намного удачнее первой. В начале июля 1980 года в Боливии прошли президентские выборы. Победил на них Эрнан Силес Суасо. Этот кандидат был левоцентристом. Словом, занять свой пост он сумел не сразу. 16 июля 1980 года начался военный путч. Уже на следующий день военные возвели на пост президента Гарсию Месу. Кьяйе сделался его первым советником. Новый президент особым умом не отличался. Поэтому храбрый итальянец фактически принимает управление страной на себя. 

 

Первым делом Кьяйе отправляет солдат к американскому посольству. Боливия в те времена была лишь номинально независимой от США страной. Более 80% ее экономики находилось в руках крупных американских компаний и непосредственно американского государства. Американский концерн «Freeport-McMoRan Copper & Gold Inc.» владел всеми без исключения месторождениями меди в стране. Американцы вели себя в стране крайне вызывающе. Их поведение походило на поведение британских колонизаторов в Индии. Американский посол часто разъезжал пьяным по улицам Ла-Паса на своем «Кадилаке». Нередко он давил насмерть местных жителей. Разумеется, никакого наказания за это не получал. Кьяйе решил положить безобразиям американцев в стране конец. Он вывел всех членов американского посольства вместе с семьями во двор. Затем он выстроил их вдоль высокой стены, окружавшей посольство. А потом велел расстрелять их всех из двух пулеметов. Очевидцы вспоминали, как платье жены посла за 20 тысяч долларов было залито кровью и грязью. Дипломатические отношения были разорваны. 

 

Затем Кьяйе издал указ об изгнании всех американцев из страны. За 24 часа все они должны были покинуть Боливию. Кто не успеет – тот будет расстрелян. Все имущество американских компаний до последнего цента было изъято в казну. Все недра национализированы. Американцы заставляли шахтеров трудиться за мизерную зарплату по 12 часов в сутки. Теперь зарплаты им были повышены в два раз. Рабочий день сократился до 8 часов. Производство кокаина в стране было разрешено. Теперь «белый порошок» производился только одной государственной компанией. 

 

На одной из пресс-конференций Кьяйе спросили: «Из-за кокаина каждый год умирают сотни тысяч американских подростков. Допустимо ли производить его?». Кьяйе невозмутимо ответил: «Пусть умирают! Я готов убить сколько угодно американских подростков ради того, чтобы каждый боливийский крестьянин мог прокормить своих детей!». 

 

Благодаря экономическим реформам Кьяйе бюджет страны увеличился в двенадцать раз за первые полгода его правления. Разумеется, президент Рейган был весьма недоволен новым независимым правительством Боливии. Хозяева корпораций потеряли миллиарды долларов от деятельности Кьяйе. Теперь они требовали от американского правительства срочно ввести войска в Боливию и сделать как было. Недовольны были и колумбийские наркобароны. Благодаря экономическим реформам Боливия могла поставлять в США очень много высококачественного кокаина. Притом поставлять по крайне низким ценам. Чрезвычайно дорогой и сильно разбавленный стиральным порошком кокаин из Колумбии стал теперь никому не нужен. 

 

В результате хозяева американских концернов объединились с колумбийской наркомафией. Они наняли некоторое количество «эскадронов смерти» для вторжения в Боливию. Эти наёмнические соединения были усилены частями регулярной армии США. Были найдены предатели в рядах боливийской армии. В основном ими оказались генералы из богатых помещичьих семей. Они были очень недовольны тем, что Кьяйе приступил к национализации латифундий. 

 

3 августа 1981 года в Санта-Крусе началось выступление тех самых генералов. В этот же самый день «эскадроны смерти» вторглись в страну со стороны Перу. На следующий же день президент Гарсия Меса был низложен. Кьяйе вынужден был покинуть страну. 

 

А что было дальше? После Боливии Кьяей успел повоевать в партизанских соединениях Колумбии, Никарагуа и Гватемалы. Затем вернулся в Италию. В 2012 году напечатал свои мемуары. Презентация их прошла в городе Козенце. Козенца встретила Кьяйе шумными демонстрациями, погромами и баррикадными боями. Сторонники Кьяйе бились с его противниками. Стефано и сейчас активно занимается политикой. В 2014 году он стал советником президента Петра Порошенко. С 2016 года – консультирует еще и Захарченко. Да, сейчас он одновременно консультирует Порошенко и Захарченко. Сам он это объясняет так: «Есть ли разница, кто победит, если с обеих сторон воюют хорошие люди?!». 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Критика Александра Панчина. 

 

Некоторое время назад в нашей стране, как известно, возникло просветительское движение, которое уже успело привлечь к себе общественное внимание, столь важное в наши времена, когда всецело господствуют массы. Известны теперь уже всякому образованному русскому человеку такие проекты, как «Антропогенез.ру» и «Курилка Гутенберга», а также деятели Александр Панчин, Станислав Дробышевский и Ася Казанцева. Словом, перечислять их всех нам сейчас не требуется, поскольку число их теперь так велико, а различия столь несущественны, что едва ли будет необходимо говорить об оных, в то время как о вещах общих умолчать было бы сущим преступлением. Если в самом начале становления просветительского движения в нашей стране немногочисленные критики предсказывали ему скорую гибель и полное уничтожение, то теперь таковые прогнозы более не раздаются, поскольку доселе не сбывались, но события развивались прямо наперекор им. Движение, вопреки заявлениям критиков и скептиков, продолжало расти и набирать все большие силы, активно реализуя свою неформальную программу, а потому к сегодняшнему дню сделалось оно таким гигантом, которого сокрушить едва ли будет возможно. Словом, теперь, по прошествии всего нескольких лет с того момента, когда движение только рождалось, оно приобрело столь большое влияние, что мы можем смело сказать: оно укоренилось, а потому как явление сохранится еще довольно долго, но в ближайшие годы не погибнет. 

 

Читателю сего текста следует сразу уяснить себе некоторую деталь, которую не все понимать желали бы, но понять кою просто необходимо, как бы то ни было мерзко, ибо без нее невозможно и дальнейшее проникновение в смысл моей статьи: автор сего небольшого очерка бесконечно далек от панегирического восхваления нашего просветительского движения, но при этом ни в коем случае не присоединяется и к защитникам канала РЕН. Я, будучи человеком немного образованным, а потому имеющим в этом вопросе то мнение, какого следовало бы придерживаться и всем прочим гражданам, решил озвучить его никак не в поругание просветительского движения, но во имя раскрытия его внутренних противоречий, желая вывести движение на новый уровень развития, а не погубить. 

 

Тем не менее, товарищи, изначально я должен отдать должное борьбе Александра Панчина против самых грубых ложных учений, вроде гомеопатии, религии и отрицания полезности генномодифицированных продуктов, которые еще и поныне разъедают наше общественное сознание, но не желают собственного уничтожения. Хвалить, однако, способен каждый, в то время как критиковать, притом материалистически и диалектически, а не вульгарно, как делают это некоторые, способны далеко не все люди в равной мере. Последнее обстоятельство и толкает меня к необходимой в нашем случае критики, не обидной и не противной, ни в коем случае не потворствующей мракобесам, но прогрессивной. 

 

Некоторые, конечно, утверждали мне и поныне еще говорят, что будто бы любая без всякого исключения критика нашего просветительского движения есть скрытое или явное потворствование мракобесию, – худшему из порождений человеческого разума, но я полагаю это далеким от истины, что доказываю следующим образом: известно, что критиковать всякое явление можно различным образом, что можно проиллюстрировать на примере политическом, когда, к примеру, нашего президента могут критиковать как за то, что он чрезмерно допускает влияние церкви на светские институты гражданской жизни, так и за то, что он недостаточно допускает оного влияния, требуя его в большей степени; первая критика будет прогрессивной, в то время как вторая – реакционной. Разумеется, я полагаю, что наша критика все же будет именно прогрессивной, поскольку критикую я наше просветительское движение не с позиций его чрезмерности, не с позиций наших мракобесов, но с исключительно с точки зрения его недостаточной радикальности, т.е. сам я стою на позициях просвещения куда более радикального, а потому на наших просветителей смотрящего как на явление явно недостаточное; иными словами, мы хотим просвещения радикального, а не отсутствия оного вовсе. 

 

Разумеется, понятия реакции и прогресса не являются абсолютными, а потому следует признать, что любое явление может сочетать в себе отдельные частицы этих категорий, не является где исключением и наше просветительское движение, столь обласканное интеллигентной и либеральной публикой. 

 

Первым пунктом нашей критики просвещения в России станет напоминание о его культурной сущности, которая вовсе не является для него приятной и любимой, но прямо наоборот, – скрываемой весьма стыдливо и отвратительной. Несмотря на то, что в последнее время все чаще начинают встречаться утверждения о том, что Россия будто бы превратилась в полноценную империалистическую державу, что в некоторой степени верности вовсе и не лишено, но чем очень часто наши социал-шовинисты прикрывают свой тайный патриотизм, который они боятся выставлять на всеобщее обозрение, опасаясь навлечь на себя гнев товарищей, в действительности это процесс еще не завершен, а сама наша страна во многих отношениях занимает периферийное и провинциальное значение в мировой экономической и культурной системе, поскольку известно, что культура есть лишь отражение материальных связей. Если мы таким образом заключаем, что российская культура является до некоторой степени провинциальной по отношению к культуре европейской, то следует сделать и вывод о том, что наше просветительское движение тоже будет провинциальным, ориентированным на Запад. Некоторые наши граждане с этого самого места начнут подозревать и меня в тайном охранительстве и буржуазном патриотизме, что совершенно истине не соответствует, поскольку к экономическому и культурному понятию Запада я не испытываю никакого отвращения, но проникнут самой искренней и глубокой любовью к Европе, которую никогда скрывать и не пытался, хотя прекрасно и понимал, что никакая любовь не может и не должна скрывать истины, а объективная истина такова, что наше просветительское движение является провинциальным по отношению к американскому и европейскому. Несмотря на то, что многие люди, сами входящие в просветительское движение, а потому до определенной степени необъективные, склонные к идеализации собственного положения, либо отрицают этот простейший и очевиднейший факт, либо вовсе не считают его дурным, они именно имеет место быть, притом оставаясь весьма дурным. Наше просветительское движение в своем развитии ориентировано на иностранное просветительское движение, притом отрицать это было бы весьма большим проявление глупости, но доказать этот тезис весьма и весьма легко: свидетельствовать об отношении к европейским коллегам хотя бы отсутствие всякой умственной независимости от них. Стивен Хокинг и Ричард Докинз для всего нашего просветительского движения являются культовыми фигурами, что хотя и формально отрицается самими просветителями, которые заявляют, что будто бы «не признают никаких авторитетов», фактически проявляется очень наглядно; хотя бы проиллюстрировать постоянное восхваление и почти что обожествление западных представителей научно-популярного жанра мы можем на примере работы сообщества «ДОКИНЗ» в социальной сети «Вконтакте», в то время как эпизодическое восхваление такого рода можно было совершенно недавно наблюдать по смерти Стивена Хокинга, когда все известные просветители, равно как и менее известные их поклонники, отметились целым рядом самых грубых панегириков в честь британского физика. Разумеется, мы не хотели бы оскорбить имя этого без сомнения достопочтенного ученого, но в то же время нам нельзя и умолчать о его если и не культовом, то совершенно особом положении среди российских просветителей, которые, однако, чтут его более на словах, нежели через определенную деятельность, что будет нами доказано далее. Не требуется сомневаться в том простейшем факте, что Александр Панчин, равно как и все прочие просветители из нового движения, имеют в своих убеждениях прочные связи с западными представителями научно-популярного жанра, в то время как с отечественными таковых не наблюдается, если мы не считаем других представителей движения современного. Панчин часто ссылается на Фейнмана и Докинза, в чем он подобен теологу, старательно оформляющему ссылки на труды отцов церкви, но никак этим он не напоминает ученого, а уж тем более просветителя, который призван попирать всякие авторитеты, разнося их в щебень, но не лелеять и сберегать их. В результате из этих приведенных выше аргументов мы можем вывести и первейший порок нашего просветительского движения, который состоит в его тотальной и полнейшей культурной зависимости от просвещения западного, – европейского и американского. 

 

Вторым пунктом сего обвинения в адрес нашего просветительского движения станет напоминание ему о его беззубой и трусливой аполитичности, которая есть важнейшее его уродство, которое хотя и пытаются спрятать за многозначными словесами, но все же проглядывающее очень и очень заметно для всякого стороннего наблюдателя. Доказательством этого тезиса я не считаю нужным себя обременять, ибо верность его признается просветителями как на словах, так равно и в деле, а потому я рискую сразу перейти к его раскрытию, столь важному и необходимому для нас. Конечно, многие и многие сторонники Александра Панчина привыкли рассуждать в том ключе, что наука будто бы совершенно аполитична, слепа в идеологических вопросах, а потому к политике никакого отношения иметь не может. В действительности, разумеется, наука всегда имеет жесткую связь с политикой, как равно и лженаука, поскольку обе они являются полноценными общественными силами, способными оказывать воздействие на гражданскую жизнь. Если мы обернемся к великим просветителям Франции XVIII века или российским прогрессивным деятелям столетия XIX, то мы легко сумеем увидеть, что просветители прошлого видели в естественных науках лишь средство к разрушению религиозных предрассудков, а уничтожение предрассудков должно было повлечь за собой и падение монархии: Чернышевский и Писарев до такой степени испытывали любовь к наукам естественным лишь потому, что находили их полезным инструментом разрушения религии, а следовательно и монархии, которая была в те времена невозможна без поддержки церкви; аналогические слова могут быть сказаны также и в адрес древних французских материалистов. Но если мы посмотрим на Александра Панчина и всю нашу просветительскую компанию, то нам становится очевидна вся их подчеркнутая аполитичность, которая там декларируется и культивируется весьма активно: непросто встретить со стороны просветителей даже самую робкую критику церкви и религии, но если оные там и встречаются, то касаются они лишь общих вопросов, в конкретные отношения не входя вовсе. В этом отношении мы можем назвать новое просветительское движение глубоко реакционным и регрессивным по отношению даже к своим ближайшим предшественникам, вроде Александра Невзорова, который активно вел борьбу с церковью, притом обличая ее как в общих чертах, так равно и в деталях: это, разумеется, не отменяет буржуазной ограниченности самого Невзорова, который также во многих отношениях допускал и продолжает допускать ошибки, от которых никто не бывает свободен. Любой здравомыслящий человек обязан признать тот простой факт, что современный экономический порядок способствует развитию коммерческих лженаук, в то время как порядок политический способствует их укреплению посредством внедрения через институты гражданской жизни, а потому последовательный сторонник науки должен быть непримиримым противником такого экономического и политического порядка, должен упорно сопротивляться коммерции, которая и порождает лженауки и заблуждения: иными словами, если человек ненавидит лженауку, то он должен ненавидеть и капитализм, ибо последний порождает ее. В действительности, однако, мы наблюдаем полную аполитичность, которая есть тайное и скрытное сотрудничество и поддержка действующего порядка, поскольку мы точно знаем, что тот, кто видит тонущего человека, но не спасает его, – способствует смерти утопающего, а тот, кто видит все преступления капитализма, но не пытается их искоренить, – тот поддерживает их. Разумеется, быть полностью аполитичным невозможно, а потому мы должны заметить, что хотя номинально Александр Панчин и является человеком, стоящим вне политики, в действительности он подписан на журнал «Медуза», что может говорить нам о его склонности к либерализму. Наше просветительское сообщество оказывается в формальном отношении аполитичным, но в отношении действительном оно склоняется к либерализму, что заставляет нас кратко рассмотреть вопрос и о классовой его сущности. 

 

Третьим упреком нашего движения будет обвинение его в классовой ограниченности, которая также имеет место быть, поскольку нам известно, что любое общественное движение имеет определенную классовую принадлежность, которую раскрывать всегда необходимо при тщательном анализе его. Большая часть аудитории Александра Панчина и «Антропогенеза.ру» состоит из молодых людей, возраст которых либо еще не достиг 30 лет, либо едва за него перевалил, притом эти граждане проживают как правило в крупных городах России, вроде Москвы и Санкт-Петербурга: в классовом отношении этих молодых людей можно отнести к различным категориям интеллигенции, офисных служащих и мелкой буржуазии. Движение это, если мы будем рассуждать в таковом отношении, следует именовать мелкобуржуазным, что не исключает, однако, проникновения в него отдельных представителей пролетариата, но делает таковое маловероятным; останавливаться слишком подробно на классовой сущности движения мы, однако, не будем, ибо последствия, проистекающие из него, мы рассмотрели как выше, так и рассмотрим ниже как следует. 

 

Четвертым утверждением, направленным против нашего просветительского движения, сделается упрек его в полнейшей внутренней ограниченности, негодности его философской подготовки, которые следуют из ограниченности мелкобуржуазной, изложенной мною выше. Александр Панчин многократно давал понять, что относится он к философской науке совершенно несерьезно, полагая ее совершенно недостаточной для рассмотрения, а потому не должной иметь достоинство изучаться в высших заведениях нашей страны, что говорит о его невежестве и ограниченности более, нежели о проблемах самой философской науки. Несмотря на то, что Александр многократно протестовал против вмешательства философов в вопросы научной методологии, он сам находится всецело под влиянием идей философа-неопозитивиста Карла Поппера: это указывает нам на то, какие мы можем усмотреть противоречия между словами Александра о том, что науке вовсе не нужны никакие философские идеи для объяснения ее работы, и его фактическим восхвалением Карла Поппера, идеи которого не только есть вмешательство философа в науку, но и вмешательство некомпетентное, дилетантское. Не может также Александр Панчин и уяснить определенную роль и назначение философской науки, хотя сам он регулярно пользуется ими в своей повседневной работе, не замечая их вовсе: он забывает про то, что гражданские права и демократическое государство в их сегодняшнем виде, при котором просветителей не подвергают наказаниям, является до определенной степени и заслугой философов. Конечно, мы материалисты, а потому должны помнить, что не философы устраивают революции, свергающие тиранов, а также не они составляют подчас наши законы, но делают это общественные силы, явление которых мы обнаруживаем всюду; общественные силы, однако, никак не способны действовать без людей направляющих, будучи совершенно слепыми силами истории; революции делаются не философами, но ими они возглавляются, в то время как любое народное волнение, лишенное той или иной поддержки направляющих, обязательно будет разбито, что мы и видим на примере потерпевших поражения бунтов. Александр Панчин, однако, забывает о достижениях философии в практической сфере, что говорит о невежестве самого Александра, пользующегося благами светского государства и свободы слова, но при этом не видящего их источника, чем он напоминает человека, ругающего физику, но с большим удовольствием пользующегося компьютером. В философском отношении мы можем наблюдать полнейшее господство в нашей просветительской среде господство неопозитивизма и аналитической философии, представителями которых являются в первую очередь Поппер и Рассел, а потому в политическом отношении научно-популярная среда не может подняться выше либеральной идеи об «открытом обществе», но подчас не добирается она и до этой высоты, оставаясь под руководством лженаучных идеологических концепций. Многие из читателей Александра Панчина находятся на предельно антидемократических и ультраправых позициях, поддерживая такие лженаучные философско-политические концепции, как либертарианство, объективизм (Айн Рэнд), минархизм и анархо-капитализм, которые являются не только глубоко ошибочными, выстроенными с помощью софизмов, но и опасными с социальной точки зрения, потворствующими худшим преступлениям нашего общества, к которым относятся и лженауки, несущими смерть и разрушение. 

 

Делая выводы из всего нашего описания, мы должны заключить, что Александр Панчин, как равно и все наше просветительское сообщество, следуя пути, проложенному Докинзом несколько ранее, сделался материалистом в вопросах естественных наук, но в науках социальных он по-прежнему суть идеалист, которому из его идеализма придется блуждать во тьме ошибок: ранее Докинз уже утверждал, что будто бы едва ли не все беды на Земле порождаются религией, не отдавая себе отчета в том, что она есть лишь идеологическое прикрытие для реализации собственных интересов господствующих сословий, а Крестовые походы были вызваны не религиозным фанатизмом, а материальной необходимостью. Словом, и Докинз, и Хокинг всегда придерживались хотя бы и умеренных, что характерно для представителей академической науки, но все же левых взглядов, а последний из них в свое время участвовал в марше против войны во Вьетнаме, что нашим просветителям, увы, недоступно: они, как показал пример Аси Казанцевой, опасаются даже гипотетической возможности встретиться на одной площадке с националистами, опасаясь преследований со стороны властей за это. Словом, наша страна имеет не действительных просветителей, а всецело находящихся под влиянием западных либеральных философов трусов, которые не способны ни на какое действительно радикальное предприятие. 

 

В последующих статьях я укажу своему читателю на выход из сложившейся в нашем просветительском сообществе печальной ситуации. 

 

 

 

Лженаука Станислава Дробышевского. 

 

Совсем недавно мы уже критиковали Александра Панчина. Статья про Панчина очень понравилась нашим читателям. Многие из них попросили продолжения. Мы это продолжение сделали. 

 

В нашем просветительском сообществе есть такой человек, – Станислав Дробышевский. Он видный ученый. Недавно выпустил хороший двухтомник «Достающее звено». Там он подробно и популярно рассказал об эволюции человека. Для просветительского сообщества Дробышевский – намного важнее Панчина. Словом, хвалить его можно долго. Но у Дробышевского есть и существенные изъяны. О них мы и поговорим. 

 

Станислав Дробышевский отличается весьма странными взглядами на будущее человечества. Далее мы приводим развернутую цитату из одного его интервью: 

 

«Допустим, ресурсы планеты истощатся, и снова начнётся естественный отбор. Тогда глупые и слабые вымрут. Хотя ничто не мешает человеку снова одичать и начать скакать по ветвям. А вот если человечество придумает технологии, которые смогут поддерживать сами себя и обеспечивать его всем необходимым, нервная система со временем редуцируется. Пример — паразитические черви, купающиеся в еде. Единственная их развитая система — половая. Есть классический эксперимент с крысами и кнопкой стимуляции удовольствия. Животные нажимали на неё, пока не дохли. Глядя на современных детишек с планшетами, понимаешь, что это вполне реальный сценарий развития. У своих детей я планшеты уже отнял, но авторитарно решить вопрос в масштабах человечества невозможно. Хорошая новость в том, что не все люди компьютеризированы. Так что, когда «развитая» часть мира деградирует и вымрет, папуасы и бушмены останутся и заново изобретут цивилизацию. <...> Человек специализирован, потому что у него есть чрезвычайно сложный мозг, а любая специализация рано или поздно ведёт в тупик. Можно только надеяться, что «золотой век» будет длиться как можно дольше.». 

 

На все это мы можем представить свои возражения. Далее мы излагаем их по пунктам. 

 

1. Дробышевский говорит, что паразитам свойственно деградировать. В действительности это не совсем так. Существуют животные, которые ведут паразитический или полупаразитический образ жизни. При этом они не деградируют и в червей не превращаются. Гиены, шакалы, летучие мыши рода Обыкновенный вампир, грифы и т.д. Все эти животные сохраняют весьма развитую нервную систему. В том числе и развитый мозг. 

2. Про эксперимент с крысами. При чем здесь этот эксперимент? Его можно вспомнить, когда говорят о наркомании. Он не имеет никакого отношения к делу.

3. Про планшеты. Тут господин Дробышевский просто говорит глупости. Его слова не имеют никакого научного подтверждения. Наоборот, – сейчас уже стало известно обратное. Даже если человек просто смотрит телевизор, играет в компьютерные игры или просматривает развлекательные сайты, то мозг его все равно работает. Более того, мозг человека при просмотре телевизора работает едва ли не больше, чем при решении математических задач. 

4. Про бушменов. Мы не можем сказать, кто умнее – бушмены или современные европейцы. Разумеется, условным «бушменам» нужно уметь охотиться и разводить огонь. Условным «европейцам» нужно уметь работать на компьютере и водить автомобиль. Перед этими людьми стоят принципиально различные задачи. Сравнивать их – это все равно что сравнивать гаубицу и микроволновку. Но некоторые попытки сравнения все же были. К примеру, нас есть тесты IQ. Эти тесты имеют весьма сомнительную значимость. Об этом мы скажем позднее. Дробышевский, однако, доверяет результатам этих тестов. А что же результаты? Они говорят не в пользу Дробышевского. Сейчас я все объясню. Настоящие бушмены проживают в Ботсване, Намибии, Анголе, ЮАР, Замбии и Зимбабве. У нас есть данные среднего IQ для некоторых из этих стран. В Замбии средний IQ – 77. В ЮАР – 72. В Зимбабве – 68. Так вот, IQ меньше 70 – это умственная отсталость. Так считаю не я, – так считают психиатры. Выходит, что Зимбабве – это настоящая страна дураков. Хотя ЮАР и Замбия тоже к этому близки. Другие малоразвитые страны тоже не блещут в тестах. У Демократической республики Конго средний показатель – 67. Посмотрим теперь на развитые страны. В Австрии, Германии и Италии средний IQ – 102.  В Японии – 105. В Гонконге – 107. Дробышевский говорил, что в богатых странах люди должны быть глупыми, а в бедных – умными. Ибо святой естественный отбор! Но в действительности все наоборот.

5. Про специализацию. Все организмы на планете только и делают, что специализируются! Все животные имеют очень узкие специализированные способности. Мозг птицы приспособлен к жизни птицы. Он решает вполне конкретные «птичьи» задачи. Мозг человека решает другие задачи. Поэтому он и отличается от мозга птицы. Любое развитое животное очень специализированно. Рыбы, как правило, живут только в воде. На суше они погибают. Пингвины живут в Антарктиде и на прилегающих к ней землях. В других местах они не встречаются. Можно сказать, что рыбы «специализируются» на жизни в воде. А пингвины – «специалисты» по Антарктиде. Универсальны только самые примитивные организмы. Бактерии живут почти везде.

 

Должен сделать дополнение к вопросу о деградации человека в будущем. Даже если люди будущего только и будут играть в компьютерные игры, развлекаться и общаться в социальных сетях, – они не деградируют. Их мозги все равно будут работать не хуже, чем у наших предков. Словом, я сомневаюсь, что наши потомки будут вести себя так. На это у меня есть серьезные причины. Изложить их тут я не могу. Это уведет нас от сути дела. Интересующимся предлагаем прочесть статью «Культ карго для ИИ: миф о сверхчеловеческом искусственном интеллекте». Ссылка на нее – в конце статьи. 

 

Друг Дробышевского – Александр Марков пошел еще дальше. Он говорит, что человечество уже деградирует. Свои выводы этот человек основывает на тестах IQ. Все дело вот в чем. Существует такое явление, – «эффект Флинна». Суть эффекта в том, что средний IQ человечества постепенно растет. Но тут есть несколько «но». Во-первых, эффект изучался только на одной социальной группе. Эта группа – призывники на военную службу. Более того, призывники из развитых стран. Но эффект обобщили на все человечество! Во-вторых, тесты IQ – несовершенны. Более того, они крайне несовершенны. В лучшем случае тесты IQ дают очень мало правдивой информации. В худшем – дают ложную. Критика тестов IQ продолжается уже много лет. Если вы хотите узнать об этом больше, – есть книга «The Mismeasure of Man». В-третьих, выводы самого Маркова некорректные. Он утверждает, что человечество деградирует. Притом на физиологическом уровне. Откуда он сделал такие выводы? Сейчас вы все поймете. Были статистические исследования датских призывников. Выяснилось, что IQ этих самых призывников за 1998-2004 годы понизился аж на 1.5 пункта! На 1.5 пункта! В тестах IQ статистическая погрешность равна 3-5 пунктам. То есть человек может написать один вариант теста на 95 баллов, а другой – на 100. Это будет обычным отклонением. Падение на 1.5 пункта – это вообще не падение. Так, статистическая погрешность. Но представим, что падение действительно было. Оно могло быть вызвано чем угодно. И биологический фактор тут не на первом месте. Эволюция идет медленно. Для серьезных изменений нужны хотя бы несколько поколений. За пару лет ничего случиться не может. Тут вероятнее фактор социальный. Вот скажите, кого призывают в армию? Тех, кто не поступил в университет! А теперь продолжим эту мысль. «Эффект Флинна» отчетливо наблюдался в 1950-1980-е годы. Тогда в университеты поступало очень мало молодых людей. Университеты были тогда по большей части платными. Поэтому большая часть молодежи в университет не попадала. Бедные, но талантливые молодые люди тоже в университеты обычно не попадали. Их забирали в армию. Более того, армия – это еще и социальный лифт. По крайней мере, она им была в то время. Поэтому многие даже стремились туда попасть. В результате призывниками в 1950-е становились часто становились неглупые молодые люди. Но ситуация постепенно менялась. Все больше людей поступало в университеты. Армия постепенно теряла свою привлекательность. На нее уже не смотрели как на социальный лифт. В Европе сейчас более половины всей молодежи учится в университетах! А что же с армией? В нее стали попадать те, кто никуда не поступил. Те, кто никаких способностей не проявлял. Именно это и показали результаты теста! Человечество не деградирует! Просто изменился социальный состав датских призывников! 

 

Как все это назвать? Ведь это же самая настоящая лженаука! Но это особая форма ее. Это лженаука изысканная, утонченная. Именно этим-то она и опасна.  Обнаружить обычную лженауку в духе РЕН ТВ легко. Распознать изысканную лженауку – трудно. А ведь она может влиять на принятие важных политических решений. Сами Дробышевский и Марков ничего ужасного не говорили. Ни слова о евгенике! Ни слова о политике! Но это не имеет особого значения. Ганс Гюнтер тоже не предлагал строить концлагеря. 

 

Вы думаете, что все это абстрактно? Что ввести в современном мире евгенику невозможно? Если так, – то вы ошибаетесь! Сингапур и сейчас проводит евгеническую политику. А ведь это очень богатое и развитое государство! Разумеется, осуществляется эта политика с помощью таких вот «ученых». Вроде Маркова и Дробышевского. Каковы результаты? Поверьте, они не впечатляют. За все время действия евгенической программы – никаких заметных улучшений. Зато рождаемость упала ниже плинтуса! На одну женщину – 1.26 ребенка. Один из самых низких показателей в мире. Люди не хотят, чтобы пару им подбирало государство. Поэтому они все чаще отказываются от семьи вовсе. 

 

Вы думаете, что Сингапур далеко? Географически он и впрямь далек от нас. Но в нашей стране довольно много тех, кому сингапурский опыт нравится. И среди них есть очень важные люди...

 

 

 

 

Мракобесие под видом просвещения. 

 

Я больше не могу молчать! Об этом требуется написать. Требуется именно сейчас. Пока не стало еще слишком поздно. Я уже говорил о нехороших тенденциях нашего просветительского движения. Сегодня я продолжу разговор на эту тему. 

 

Недавно в поле моего зрения попало сообщество «ДОКИНЗ». Сейчас мы постараемся описать этот тихий ужас. Сообщество это пытается выглядеть «научно-популярным», «скептическим» и т.д. В действительности, однако, это – секта. В этот момент мне возразят. «Это – не секта!» – скажет читатель. Ну, тут как сказать. Теперь уже понятие «секта» стало размытым. Появились «сектанты Навального», «сектанты Савельева», «сектанты Панчина» и т.д. Теперь уже сектой стали называть любое сборище неадекватных фанатов какой-то идеи. Но именно неадекватных! Словом, вернемся к сути дела. 

 

Сейчас я разберу несколько статей из этого сообщества. Это позволит вам понять, что за люди там собираются. Первой статьей в этом разборе станет «Кто такие биохакеры и почему они умрут раньше всех». Формально статья про биохакинг. В действительности – о чем-то другом. Процитируем фрагмент этой статьи: 

 

«Роду человеческому всегда было свойственно стремление к бессмертию. Только вот все эти забеги к источнику вечной молодости не только бессмысленны, но и сокращают жизнь поболее алкоголя и беспорядочного секса. Мне вообще не понятен весь этот панический страх некоторых людей перед смертью: они слишком переоценивают свою жизнь. Вернее, то, что считают жизнью. Дом, машина, работа, дом. Будни, пятница, выходные будни. Роддом, офис, кладбище. Это ваша потрясающая жизнь, за которую вы так цепляетесь? Другие же существуют в вечном «режиме ожидания»: ожидания новогодних праздников, ожидания отпуска, ожидания, когда перепадет. «Вот еще немного, и заживу». Но это не жизнь. Вы живете-то всего две недели в году, когда наслаждаетесь отпуском, два дня в неделю, когда предоставлены себе, пятнадцать минут в день, когда занимаетесь любовью. Это вонючий суррогат жизни, гомеопатическая марка психоделика GZN от дрянного барыги, разбодяженная в серой посредственности и рутине. Но, нет, многие ведь еще пытаются растянуть этот бессмысленный отрезок с помощью детокс-соков и таблеток.». 

 

Этот отрывок примечателен тем, что в нем все неверно. Автор говорит, что «забеги к источнику вечной молодости» бессмысленны и даже вредны. Но это же неправда! Неужели здоровый образ жизни вреден? Неужели трезвость сокращает продолжительность жизни? Неужели умеренность в пище не ведет к долголетию? Разумеется, ЗОЖ, трезвость и умеренность продлевают жизнь. Так что тут автор говорит сущие глупости. Далее автор говорит: «поболее алкоголя и беспорядочного секса». Такое утверждение требует хороших доказательств. Которых, конечно же, нет. Зачем автор упоминает алкоголь и беспорядочный секс вообще? Сейчас объясню. Автор, вероятно, ориентируется на соответствующую аудиторию. Вот сидит на диване обыватель. Он пьет пиво и ест чипсы. Тут появляется автор статьи про биохакинг. Он и говорит обывателю: «Ты – хороший! Ты – правильный! Ты делаешь все правильно! Не слушай ты этих любителей ЗОЖ! Слушай меня лучше! Да что ты пиво-то поставил?! Ты пей, пей... Закусывать не забывай!». Иначе зачем было бы упоминать алкоголь и беспорядочный секс? Автор просто успокаивает своих читателей. Он говорит им то, что они хотят от него услышать. А они хотят получить «научное» оправдание своего пьянства. Оправдывать и защищать людские пороки, – что может быть гаже? 

 

Дальше автор пишет нечто совершенно неудобоваримое. Он хочет сказать, видимо, что у многих людей скучная жизнь. Именно поэтому ценить ее и не надо. Но ведь это тоже глупость! Вот у вас маленькая квартира. Маленькая, с плохим ремонтом, в хрущобе... Словом, плохая квартира. Значит ли это, что нужно от нее отказаться и стать бездомным? Нет! Плохая квартира – лучше жизни на улице. Так же и скучная жизнь – лучше полного небытия. Посмотрим, однако, что автор пишет далее. Цитирую я большими фрагментами. Чтоб никто не говорил, что я цитирую выборочно. Автор пишет далее: 

 

«Иногда вместо того, чтобы покупать ящик дешевой водки на Новый год, лучше взять одну бутылку дорогого коньяка. И пусть бокал хорошего бренди закончится гораздо быстрее мерзотной водки, послевкусие он оставит более приятное. К тому же, гедонисты, которые вертели на бутылке абсента весь этот ЗОЖ, проживут гораздо дольше и сделают для человечества гораздо больше, чем сторонники правильного питания и «детокс-секты». Хоть и умрут раньше. Вольтер пил по пятьдесят чашек кофе в день и не особо следил за своими биомаркерами. Джек Лондон в особенно пасмурные дни выпивал по пятнадцать коктейлей, а когда и этого перестало хватать, перешел на виски. Богема парижского Монмартра, из которой вышли Ренуар, Ван Гог, Модильяни и Пикассо, боготворила «зеленую фею». А о кутежах Петра Первого и «Всешутейшего Собора» до сих пор ходят легенды. Да и, что уж говорить, весь базис современной европейской философии, психологии и права строится на «симпосиумах»: эпичных древнегреческих попойках, часто переходивших в оргии.». 

 

Зачем здесь опять пример с алкоголем? Тут можно было привести тысячи других примеров. Но привели пример с алкоголем. Я не хочу обвинять автора в пропаганде пьянства. Вероятнее всего он пишет так не злонамеренно. Просто от своей глупости и узости кругозора. Автор, вероятно, не может себе представить жизни без алкоголя. Ему невдомек, что человек может быть счастлив без регулярных возлияний. 

 

Дальше автор приводит примеры. Приводит, конечно, выборочно. Не нужно вспоминать, что Хемингуэй тяжелой страдал от своего алкоголизма. Да и умер во многом из-за него. Что до остальных. Да, действительно, многие творческие личности были алкоголиками. Но алкоголизм ли – причина их творческих успехов? Нет, разумеется! Алкоголь – это наркотик-депрессант. Он подавляет мозговую активность. Поэтому пьяный человек соображает хуже. А постоянно пьющий и подавно. Автор говорит: «Джек Лондон и Ван Гог – пьянствовали, а создали столько всяких вещей!». Я отвечаю: а сколько они бы создали, если бы не пьянствовали? Более того, были же и великие трезвенники: Циолковский, Павлов, Бехтерев, Стивен Кинг, Достоевский, Чуковский, Ландау и т.д. 

 

Далее автор демонстрирует свои «глубокие» познания в древнегреческой философии. Надо напомнить ему кое-что. В античности самыми популярными из философов были стоики и киники. И те, и другие строго запрещали пить вино. Более того, не только винопитие. Стоики и киники призывали к полному отказу от роскоши, обильной еды и всех прочих удовольствий. Были и другие философские школы – эпикурейцы, платоники, скептики и т.д. Они не были настолько суровы. Они не призывали к таким самоограничениям. Но и они к пьянству относились плохо. 

 

Дальше автор пишет: 

 

«И вот сидишь ты такой, «старый, но не устаревший», полный сил в свои сто десять лет. Сидишь и смотришь на молодых и сочных сосок, при виде которых у тебя возникает эрекция (со здоровьем то все отлично). А они на тебя не смотрят. Они, вместе с бутылкой виски, прыгают в лимузин к молодому клауд-рэперу, и едут в магазин Гуччи в Санкт-Петербурге. А ты и дальше сидишь. Сидишь и думаешь: «Как-то по-дурацки жизнь прошла». Но до этого, как уже сказано, еще дожить нужно.». 

 

Тут автор пустился уж совсем в абстракции. Нарисованная автором ситуация почти невозможна в жизни. Любитель ЗОЖ вряд ли стал бы смотреть на девушек, которые пьют виски. Опровергнуть такое трудно. Однако позвольте привести пример. Известный хирург Федор Углов был любителем ЗОЖ. Он прожил 103 года. Продолжал оперировать даже в возрасте 100 лет. Написал множество книг. Приобрел мировую известность. Имел трех дочерей, 9 внуков, 9 правнуков, 2 праправнука. Половую активность сохранял даже в свои сто лет. И этот человек был невероятно счастлив. И не нужны ему были никакие девушки с бутылкой виски. 

 

Но ведь есть и другие материалы в сообществе «ДОКИНЗ»! Есть же они! Там опубликовали, к примеру, такое сообщение: 

 

«Госдума планирует принять закон о запрете американских лекарств. У многих лекарств нет российских аналогов. Значит люди будут умирать, не получив нужного лечения. Вы понимаете?! Эти люди берут и обрекают людей на смерть, пока сами лечатся за границей!». 

 

Во-первых, никто ничего не запрещать не хотел. Хотели только прекратить ввоз лекарств. Никого не будут сажать за то, что он лечится американскими лекарствами. Если ты их из отпуска привез – спи спокойно. Во-вторых, касалось это не всех лекарств. Прекращен ввоз только тех, которые производятся в России. Те лекарства, что у нас не производят, продолжат ввозить в страну. 

 

После пожара в Кемерово в сообществе опубликовали эту заметку: 

 

«Приходят сообщения от жителей Кемерово, что власти не пускают родных на опознания без подписки о неразглашении, всем в оцеплении велено держать язык за зубами. Морги забиты настолько, что трупы вывозят из города, взрослых мало, в основном дети, местные говорят о 350-400 жертвах.». 

 

Это прямая дезинформация. Ложь, если говорить просто. Эту ложь раскусили быстро. Ее опровергли через несколько часов. Но запись в сообществе так и осталась! Если хотите учить людей мыслить – вы не можете им лгать. Да еще и так нагло. 

 

Словом, именно таково сообщество «ДОКИНЗ». Выводы вы можете сделать сами. 

 

 

Святой политик. 

 

Редко бывает такое, что человек – святой. Еще реже бывают святые-политики. Ну, только если это какой-нибудь «невинно убиенный» царь. Однако были и еще святые-политики. Даже святые политики-демократы. Об одном из них мы сегодня и поговорим. 

 

Конечно, речь пойдет про Джироламо Савонаролу. Описывать здесь его раннюю жизнь не имеет смысла. Но кое-что скажем о нем. Родился он в Ферраре 21 сентября 1452 года. Происходил из невероятно знатного дворянского рода. Род этот вел свою историю от самого римского императора Нервы. С самого детства Савонарола отличался твердым характером. Вот один случай, произошедший с ним в шесть лет. Однажды его родители устроили пиршество. Приехало туда много гостей. Маленький Савонарола в это время сидел и о чем-то размышлял. Взрослым было не до него. Вдруг один из гостей подошел к нему и сказал, что, мол, веселиться нужно, а ты тут сидишь весь задумчивый и грустный. И еще гость предложил мальчику угощение. Джироламо же ответил, что он грустный потому, что сегодня пятница, – постный день. 

 

С возрастом Савонарола становился все более нетерпимым к роскоши. В 16 лет он отказался от постели. С тех пор он спал только на деревянных нарах или на полу. Помимо этого он был поэтом. В своих стихах он бичевал все эти новые светские нравы. Модников он называл дураками, модниц – проститутками, богачей – паразитами, гурманов – обжорами. Разумеется, всякие интеллигенты его ненавидели. Они ведь страдали от «тоталитарного гнета» католической церкви! Подумать только, священники призывали их соблюдать пост! Какой ужас! 

 

Во всех монастырях Италии Савонаролу знали как сурового аскета. Он питался только хлебом и водой, холодил во власянице, спал по четыре часа в сутки, молился по восемь часов в день, а все остальное время штудировал труды Отцов Церкви. Но ему хотелось быть проповедником. Долго он изучал риторику, потом практиковался в дальних приходах. Но в итоге он стал проповедником во Флоренции.

 

1 августа 1490 года Савонарола произносит проповедь. Церковь Сан-Марко не могла вместить всех желающих послушать. Огромная толпа стоит снаружи и ловит каждое слово оратора. О чем он говорит? Да обо всем на свете! Об упадке нравов, о содомии и обжорстве. Он обличает самого Папу Римского. Но главное, – он призывает к реформам внутри церкви. Каким реформам? Очень простым! Необходимо уничтожить всю роскошь и все драгоценности. Отказаться от церковных земель. Все должны жить в монастырях и питаться Святым Духом. А еще он пророчествовал. Он говорил, что скоро Церковь падет. Что на севере, – в Германии, – появится ересь, которая сожрет католичество. И что вся Европа утонет в религиозных войнах. Долгое время на это все, конечно, не обращали внимания. Или смеялись. Мол, чушь несет Савонарола. Не смешно стало в 1517 году, когда началась Реформация. Словом, это уже совсем другая история. Разумеется, Ватикан был от такого не в восторге. 

 

Савонаролу после каждой проповеди вызывали на допрос в инквизицию. Сделать с ним все равно ничего не могли. Это уже в XIX веке родился миф об ужасной и могучей инквизиции. На само деле инквизиция не была ни страшной, ни влиятельной. Особенно в свободных городах, вроде Флоренции. Тем более, что Савонаролу обожал простой народ. Запугать святого было невозможно. Когда это стало очевидно, то его попробовали купить. Папа Александр VI предлагал Савонароле сначала звание архиепископа, а потом и кардинала. Но святой предпочел остаться простым проповедником. 

 

Интеллигенция, однако, все больше его ненавидела. А чего еще можно было ожидать? Савонарола запрещал пиры, маскарады, карнавалы, пышные наряды и изысканную еду. Вскоре умел Лоренцо Великолепный Медичи. Он потребовал привести к нему Савонаролу для исповеди. Но великий святой взял, да и отказался отпускать грехи правителя. Так он ему и сказал: «Ты – тиран и кровопийца. И место тебе – в аду.». После смерти Лоренцо к власти пришел его сын Пьеро II. Он немедленно запретил Савонароле проповедовать. Святой был вынужден отправиться в Болонью. Там он тоже надолго не задержался. Жену местного правителя он прилюдно назвал Вельзевулом. После этого она послала за ним наемных убийц. 

 

В 1494 году французский король Карл VIII вторгся в Италию. Франция тогда была на подъеме. Ее короли хотели завладеть Италией и Германией. Именно поэтому в 1494 году начались т.н. «Итальянские войны». Французы надеялись на быструю победу. В результате, однако, они увязли там до 1559 года. Но это было потом. А тогда было по-другому. Пьеро II выступил с армией против французов. Увидел их армию, испугался, да и сдался в плен. Даже не попробовал вступить в бой. Флорентийцы решили, что не нужен им такой правитель. Семейство Медичи изгнали из страны и назначили выборы. На них почти единогласно был избран Савонарола. 

 

Савонарола стал правителем Флоренции. Естественно, он немедленно начал проводить свои идеи в жизнь. Над Флоренцией висела угроза французской оккупации. Поэтому первым делом он сформировал ополчение. Уже через несколько месяцев французы были изгнаны из Тосканы. Савонарола лично выехал заключать мирный договор. Тут нужно сказать пару слов дополнительно. Медичи в свое время умудрились пропить и проесть примерно половину территорий Республики. Флоренция потеряла выход к морю, Пизу, Лукку и еще много чего. Все это Савонарола вернул обратно. Император Священной Римской Империи был в бешенстве. Французский король был в бешенстве. Папа Римский был в бешенстве. Естественно, ведь буквально под носом у них появилось сильное и независимое государство. И совсем не мирное. 

 

Еще больше ненавидеть Савонаролу стали после его реформ. В первую очередь он изменил систему налогообложения. В те времена все платили единый налог. Хоть ты богач, у которого тысячи кораблей, хоть ты нищий, – плати одинаково. Дворяне и церковники налогов не платили вообще. Савонарола все это отменил. Был введен прогрессивный налог. С богатых стали драть три шкуры. С бедных – не брали ничего. Он заставил платить налоги дворян и священников. Те воспротивились. Тогда Савонарола послал армию грабить богатые монастыри. Савонарола изъял все земли у церкви. Он разрушал замки феодалов. Дворянские вотчины обобществлялись. Вся земля в стране перешла в собственность государства. Доходы казны выросли многократно. Но на что он тратил эти доходы? Ответ прост. Савонарола учредил специальный фонд поддержки бедных. Туда направлялись доходы от конфискованной земли. Они тратились на поддержку сирот, нищих и т.п. Вообще любые дворянские и церковные привилегии были отменены. Дворяне уравнивались со всеми остальными. Никаких поблажек! Священников это тоже касалось. Савонарола даже стал строить «социальное жилье» во Флоренции. Бедный человек теперь мог получить квартиру бесплатно или почти бесплатно. Позаботился он и об образовании. Именно Савонарола учредил в Университете Флоренции кафедры греческого, еврейского, турецкого и арабского языков. 

 

Еще Савонарола запретил разврат. 7 феврали 1497 года был устроен «Костер тщеславия». Горели всякие пышные платья, костюмы, духи, косметика, хамон, накладные бороды и усы, порнография. Сандро Боттичелли сам бросил многие свои картины в огонь. Маскарады и карнавалы были запрещены. За содомию введена смертная казнь. За обжорство в пост – каторга. 

 

Какую же ненависть все это вызывало со стороны дворянства! Хипстеры того времени роптали. Пармезана, видите ли, им не дают! Хамон, понимаешь ли, есть не разрешают! Карнавалы запретили! Простые люди Савонаролу любили. Богачи его – ненавидели. Папа Римский отлучил его от церкви. Потом отлучать стали всех, кто говорил с ним. Потом всех его слушателей. Потом вообще временно отлучили всех жителей Флоренции. 

 

18 марта 1498 года дворяне устроили во Флоренции мятеж. Савонарола был взят ими в заложники. Путчисты немедленно призвали на помощь французские войска. Оккупанты жестоко разграбили город. Флоренция снова потеряла все земли, возвращенные Савонаролой, а также выход к морю. Французы получили контрибуция в четыре миллиона золотых флоринов. Это примерно 14 тонн чистого золота. Савонаролу пытали несколько месяцев. Несколько месяцев по 14 часов каждый день. 22 мая 1498 года ему вынесли смертные приговор. На следующий день его повесили, а тело сожгли. Когда его вели на казнь, то солдаты едва могли сдержать разъяренный народ. Толпа до последнего пыталась отбить своего героя. Так закончил свою жизнь святой политик-демократ и непримиримый сторонник Республики. Лишь спустя много лет Савонаролу канонизировали. Сделал это Папа Римский Павел IV. 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Поэма «Мцыри»: сплошной обман. 

 

Все вы, наверное, читали поэму «Мцыри». Некоторым она понравилась, некоторым – нет. Но речь не об этом. Меня недавно попросили разобрать один из эпизодов поэмы. Это эпизод схватки со снежным барсом. 

 

Так что же не так с этим эпизодом? Ну, то, что он – полная неправда. Одна сплошная ошибка, – сказал бы я. Далее по пунктам. 

 

Во-первых, надо понять, что снежный барс на человека не нападает? «Как не нападает?» – спросите вы. А вот так! За всю историю известно два (!) нападения барса на человека. В обоих случаях барсы были больны бешенством. В обычных условиях барсы на человека не нападают. Более того, даже раненный барс не нападает. А уж такого, чтобы здоровый барс просто взял, да и напал на человека... Нет, такого не бывает. 

 

Во-вторых, снежные барсы на Кавказе не водятся. Да, это действительно так. Живут они в Сибири, Средней Азии, Тибете. Но на Кавказе их отродясь не бывало! Единственная крупная кошка, живущая на Кавказе, – это обыкновенная рысь. Был, правда, еще и леопард... Да только его горцы съели еще до прихода русских. Он вымер в XVI веке. В наши дни пытаются возродить его популяцию. Выходит, что храбрый мцыри мог драться только с рысью. А драться с рысью не круто. Рысь – это совсем небольшое животное. Она весит примерно 18 кг. Чтоб вы соотносили: немецкая овчарка весит 40 кг. То есть рысь вдвое меньше овчарки. Рысь, как и снежный барс, на людей никогда не нападает. Она вообще очень милая. Да и приручают ее легко. 

 

В-третьих, Лермонтов описывает у себя долгий и трудный бой. Но в реальности так не бывает. Ни снежный барс, ни рысь, ни тигр не будут драться. Барс прыгает на свою жертву. Допустим, на какого-нибудь барана. Если барана удалось убить сразу, то хорошо. Если баран вырвался, то гнаться за ним барс не будет. Кошки никогда не дерутся долго. Если жертву не удалось убить сразу, – то они отпускают ее. 

 

В-четвертых, зачем «барс» вообще полез на мцыри? Может, он хотел его съесть? Ладно, забудем, что барсы людей не едят. Это все же художественное произведение. Но он явно не желал его есть. Свою добычу крупные кошка караулят. Они медленно подползают к жертве. Потом прыгают, впиваются в нее зубами. Ну, и убивают. А что в поэме: 

 

Какой-то зверь одним прыжком 

Из чащи выскочил и лег,

Играя, навзничь на песок.

То был пустыни вечный гость — 

Могучий барс. Сырую кость

Он грыз и весело визжал;

 

То есть «барс» прыгнул прямо перед мцыри. Он не прячется. То есть мцыри для него – не добыча. А вот что дальше: 

 

Раздался вдруг… и начал он

Сердито лапой рыть песок,
Встал на дыбы, потом прилёг,
И первый бешеный скачок
Мне страшной смертию грозил…

 

Крупные кошки не дерутся просто так. Это тебе не люди. Они не будут драться просто из удовольствия. Может быть, «барс» защищал свою территорию? Нет, это невозможно. Снежные барсы (и рыси) действительно имеют свою территорию. Но барсы (и рыси) с нее даже других барсов (и рысей) не прогоняют. Не говоря уже о людях. Ходи там, где хочешь, человек! Даже в брачный период крупные кошки дерутся не так уж сильно. Но я уж очень сомневаюсь, что «барс» принял мцыри за конкурента. Да еще и в вопросе размножения. 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рай на Балканах. 

 

Албания – это, пожалуй, лучшее место на Балканах. А все дело в том, что там когда-то был хороший правитель. Звали его Энвер Халиль Ходжа. Родился он в семье богатого ткача. Учился во Франции. Кстати, учился по стипендии. Потом вернулся на Родину. В это время Албания была оккупирована итальянскими фашистами. Ходжа ушел в партизаны. Очень скоро ему удалось со своим партизанским отрядом разгромить врага. После войны он становится диктатором Албании. Там начинается социалистическое строительство. 

 

Изначально Энвер Ходжа сотрудничал с СССР. Тысячи албанских студентов учились в Москве. Советская помощь шла в Албанию в неимоверных количествах. Все испортилось после доклада Хрущева о «культе личности». После этого отношения с СССР ухудшились. В 1962 году Албания вышла из Союза экономической взаимопомощи. В 1968 году случилась Пражская весна. Ее, как вы помните, раздавили советскими танками. Энвер Ходжа был сталинистом, но он поддержал чехов и осудил СССР. В знак протеста Албания вышла из Варшавского договора. Отношения с Советским Союзом были разорваны. Сотрудничали албанцы и с Китаем. Но потом там к власти пришел Дэн Сяопин. Он начал рыночные реформы. После этого отношения с Китаем тоже были прерваны. 

 

Надо сказать, что Албания 1940-х годов была страной третьего мира. Электричество и водопровод были только в столице. Точнее – только в центре столицы. В деревне до 1945 года царило крепостное право. Серьезно, крепостное право. Помещик мог продать своего крепостного, проиграть его в карты и даже убить. Обычаи кровной мести, неграмотность и угнетение женщин, – все это Албания 1940-х годов. 

 

Но Энвер Ходжа начал реформы. В первую очередь он провел коллективизацию  и индустриализацию. Албанская экономика оживилась. Очень скоро была создана развитая промышленность. К 1980-м годам Албания сама производила почти все. Свои продукты питания и своя одежда. Свое оружие. Свои ракетные установки. Свои телефоны и радиоприемники. Даже паровозы, автомобили и компьютеры, – и те албанцы делали сами. Более того, в 1981 году началось строительство космодрома. Планировалось запустить первый спутник к 1990 году. Увы, не сложилось. Сейчас от космодрома остались одни руины. 

 

А что с культурой. До времен Энвера Ходжи в Албании процветала страшная неграмотность. Учиться могли лишь богатые. В стране не было ни одного университета. В 1946 году Энвер Ходжа ввел в стране семилетнюю обязательную школу. В 1949 году началась борьба с неграмотностью. Всех граждан обязали выучиться грамоте. К 1951 году неграмотность была побеждена. В 1957 году в столице был открыт первый университет. В 1960 году обязательная школа стала двенадцатилетней. Напомню, что в Советском Союзе обязательными были только восемь классов. К 1961 году Албания полностью перестала зависеть от советских специалистов. Их заменили специалисты албанские. 

 

К 1940-м годам среди мусульман господствовали семейные кланы. Все эти кланы Ходжа перебил до одного. От храбрых джигитов он не оставил и мокрого места. Потом он и вовсе закрыл все мечети и казнил всех имамов в стране. Да, серьезно. Он полностью запретил ислам в стране. А потом и вообще всю религию. Случилось это в 1967 году. Все соборы, монастыри и мечети были либо снесены, либо перестроены. Главную мечеть страны превратили в общественный туалет. Всех священников и имамов либо выгоняли, либо казнили. Запрещено было даже молиться дома. И что же в итоге? В итоге выросло целое поколение атеистов. Именно поэтому в Албании потом и не было религиозных конфликтов. Вообще. Это католики-хорваты, православные-сербы и мусульмане-боснийцы воевали друг с другом. А молодые албанцы вообще не понимали, зачем нужна религия. Можно же и без нее. 

 

Да что там! Даже либертарианцам Энвер Ходжа должен быть мил. Ведь он полностью отменил в Албании налоги. В 1960 году отменили подоходный налог. А в 1985 году был отменен налог на холостяков и малосемейных. В 1985 году Албания стала полностью свободной от налогов страной. 

 

А как там обстояли дела с партийной элитой? А никак! Энвер Ходжа строго следил за своими чиновниками. Никаких привилегий! Все чиновники обязаны были жить в специальных общежитиях для чиновников. Служебная квартира? Нет, не слышали. Служебная машина? Увольте! В стране вообще личный автотранспорт был запрещен. Чиновники ходили везде только пешком. Даже на другой конец страны. Благость, что она невелика. В 1986 году зарплата министра была всего в 1,6 раз выше зарплаты дворника. А у нас в это время началась Перестройка... 

 

В нашей стране уже много лет несут чушь про «ужасы сталинизма». Но взгляните на албанский пример. В Албании много лет правил диктатор-сталинист. И каковы ее достижения? За сорок лет страна шагнула из третьего мира в первый. «Подумаешь!» – скажут некоторые – «Вот Сингапур...». Но Албания – не Сингапур. Сингапур – это крупный портовый город. Город на пересечении важнейших торговых путей. Да и не был он таким уж бедным в момент обретения независимости. Да и помогали ему американцы и англичане.  Албания же действительно – не Сингапур. Во-первых, эта страна расположена на самом отшибе Европы. И никаких торговых путей там нет. Во-вторых, Албания – очень маленькая страна. Площадь Албании всего 28 тысяч квадратных километров. Для сравнения: площадь Тверской области – 84 тысячи квадратных километров. То есть Албания в три раза меньше Тверской области. В-третьих, Албания – это горная страна. Поэтому там мало плодородной земли. И ресурсов там тоже очень мало. При этом Албания находилась в полнейшей международной изоляции. И в кольце врагов. «Да кому нужна Албания?» – спросите вы? Ответ прост: соседям. Югославия желала сделать Албанию еще одной своей провинцией. Этого же желали и греки. Кто-то думает, что Греция – это так, страна-курорт. Что она будто бы не способна напасть ни на кого. Но это неправда. Греция до 1967 года была абсолютной монархией. И греческий король миролюбием не отличался. А с 1967 по 1974 год в Греции был и вовсе тоталитарный режим «черных полковников». И он открыто готовился к войне против Албании. Но Албания развивалась. Более того, она сделала очень много.  Даже не «так много для такой маленькой страны», а просто очень много. Неплохо бы и нам поучиться у нее. 

 

Post scriptum. 

 

Пару слов о национальной политике. Сами албанцы не являются единым народом. У нас многие думают, что все албанцы – мусульмане. На самом деле большая часть албанцев католики. Есть еще мусульмане и православные. Так вот, албанцы-католики живут на севере Албании. И еще на морском побережье. Православные живут на юге, близ греческой границы. А албанские мусульмане живут в горах, на востоке. В том числе многие албанцы-мусульмане жили в Македонии и Сербии. Именно они и участвовали в конфликте в Косово. То есть это не те албанцы, что в Албании. Это другие албанцы. 

 

 

 

 

 

Ut obscuraluctam robur viridis...

 

(Translationis carminam Alexandram Pantschinam)

 

Ut obscuraluctam robur viridis, 

Cattandis summum roburis tum, 

Sup lunae tunc paradoctoris,

Sibi nomizavit professorum! 

 

De mulieren dicit – omni stultae 

De virorum – non dicerat, 

Tunc fantasiam, nummerus vadae, 

Homeopatus in caespes sederat; 

 

Tunc ad sacchariis tabulettes

Soccis ex memoram aquum, 

Et scribo omni ad praeceptores, 

Quod non GMO hic inventum. 

 

Vestigiis pugnam in silvae et in agrum, 

Hectares exustam terram, 

Sed corpiis non, et desiderium, 

Propter extrasenses tuas pugnam. 

 

Tunc cum Auroram invehit viam

Ad ephimeridae neglecta et cavum, 

Et triginta trolles (vade ad diabolam)

Plenarunt famosam omni loquum. 

 

Tunc Seralini in transitum

Captarat severum muris, 

Tunc in caelum ante populum

Trans silves, trans omnes maris, 

Galloporum Gischensi Ermacova

Cucurrat in sursum, delirium suam ferrat. 

 

In carcer sanitas sensus tristitiandam, 

Ille cauteri malignarat eos

Suam Patriarcho cum Mizulinam,

Et printor esse tunc vivos. 

 

Tunc Procopenco ubiqui tabescerbuit, 

Tunc reptiloidus, Nibiram odoruit! 

 

Et me tum erat, lulzes caperat, 

Hujam avocamentatus obscuraluctis

Theologus sederui tunc doctorat, 

Et suasi narraruit me fabulis.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Volk ad armas! 

 

(Translationis carminam teutonicae «Volk ans Gewehr»)

 

Spectum Orienti te solar Aurors,  

Symbolum libertiam solaris, 

Nos polemiaro ad vitae et mors, 

Et erit quod nos volontatis! 

Quare vos etiam nunc verere? 

Cessarui disputes, – 

Teutonis cruor etiam fluere

In nostrum venes! 

 

Volk ad armas! 

Volk ad armas! 

 

Ad nos multum annos ambulare, 

Volk nos fefelli et captivarum, 

Sanguis nos amicis profundere, 

Pro sanctis rectum qui cessum. 

In Volke renascerare

Erstand in un'duce, 

Quo iterum dare

Spes et fideles nunce! 

 

Volk ad armas! 

Volk ad armas! 

 

Deutscher, subrexi, starui series, 

Ad Siegen nos omnes vaderunt! 

De'labor libenter, nos liberales, 

Fidentiam, obstinatio facerunt. 

Nos pressi nunc Faustum,  

Et nunquam timet, 

Et nunquam regredi in domum, 

Debitum induxi nobis ad haec! 

 

Volk ad armas! 

Volk ad armas! 

 

Iuvenis et senex, – vir ante vir,

Sublevarunt Hakenkreuzbanner. 

De burger, de paysan, de operatir, 

Jactarui te ensis et hammer! 

Pro Hitler, liberum 

Panis et labor, 

Deutsche, scanderum, 

Finis est non! 

 

Volk ad armas! 

Volk ad armas! 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Zairos. 

 

(Translationis congolesianoram carminae «La Zaïroise» ex linguae francogallicas) 

 

Zairos in pacem deprehendior, 

Unitas gens, nos esse Zairos, 

Dignitatis et plenum honor, 

Gens grandum, gens aeternum liberos. 

Tricolorum, flagrarat ignis sacre, 

Quod in terrae nostram erat pulchre. 

Ante flumnis Majorem, 

Ante flumnis Majorem. 

Tricolorum ad ventum, revivare idealum, 

Quo unando nos cum abavis et nos infantes. 

Pax, Justicum et Labor, 

Pax, Justicum et Labor!

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Dissertatio de Telegramorum interdictam. 

 

Quasimo omnes nunc posse facere, 

Quod «Telegram» rex noster prohibere? 

Et dicat aliquos vires in tabernam, 

Quod brevi interdicto Internetam. 

 

Et nunc deliberarat me ante scrinium, 

Spectarunt ad scribum «Veniam, erroris», 

Sive «Rossicus censor sic prohibitum», 

Iter meditare, quod erat in locum esto erotis? 

 

Sed non exquirerat responsam pro sibi, 

Et iter me schedam frustra apertit, 

Sed tot hujam scribam in othone me vidi, 

Et iter de vitae me tunc conciperit.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Песня единороссов. 

Это вольный перевод итальянской песни «Il Rataplan delle Camicie Nere». 

 

Летит от полюса до Крыма весть благая, 

И обещал нам вождь победу скоро, 

Изгоним скоро Трампа – злого вора, 

И разовьется триколор! 

 

И в мае снова шествуют солдаты, 

И батальоны маршируют шаг за шагом! 

Страну наполнил новый ветер жизни, 

И поднял ввысь он триколор!

 

Ля-ля-ля-ля-ля-ля! 

Ля-ля-ля-ля-ля-ля!

Под триколором

Идем вперед мы! 

Ля-ля-ля-ля-ля-ля! 

Ля-ля-ля-ля-ля-ля!

 

Над морем добрый символ появился, 

Что вождь наш победит уж скоро, 

И разорвет он все оковы рабства! 

Свободы поднят триколор! 

 

России принесет его забота

Законы новые и новое оружье, 

Европу принудить к повиновенью 

Во имя мира на земле! 

 

Ля-ля-ля-ля-ля-ля! 

Ля-ля-ля-ля-ля-ля!

Под триколором

Идем вперед мы! 

Ля-ля-ля-ля-ля-ля! 

Ля-ля-ля-ля-ля-ля!

 

И в небесах знак добрый появился,

И вождь наш победит совсем уж скоро, 

И хватит смелости нам всем с лихвою, 

И мы сумеем победить! 

 

В период страшного России униженья

Народ вокруг вождя сплотился, 

И он сказал: «Я поведу вперед вас!». 

И он повел и не подвел! 

 

Ля-ля-ля-ля-ля-ля! 

Ля-ля-ля-ля-ля-ля!

Под триколором

Идем вперед мы! 

Ля-ля-ля-ля-ля-ля! 

Ля-ля-ля-ля-ля-ля!

 

Слава санкциям! Ура!

Слава санкциям! Ура! 

 

Единым фронтом

Мы можем больше! 

 

И вождь наш победит!