Автомат № 130013

Армейская действительность в первый же месяц моей службы – еще во время прохождения «курса молодого бойца» для новобранцев, не оставила камня на камне от моих прежних планов. Причем не только, как солдата, но и будущего офицера, которым я себя видел в своих розовых снах.

Первые же недели службы, с жадностью наблюдая жизнь офицеров, а также на собственной шкуре познавая все прелести солдатской службы, я с разочарованием осознал, насколько оторванными от жизни были мои тщательно продуманные в теории планы. В реальной жизни все выглядело совсем иначе.

Офицеры, от однообразной служебной рутины, бухали круглыми днями. А их жены, изнывая от скуки и недостатка романтики и развлечений, трахались со всеми новенькими офицерами напролет. Или с солдатами с внешностью альфа-самцов. Офицерские дети беспризорниками бегали по гарнизону и единственными их развлечениями были игры в пределах военного городка.

Жили офицеры в таких жутких гарнизонных дырах, что любая студенческая общага в сравнении с ними выглядела как отель класса люкс. Бесплатная еда в солдатской столовой…. Да, мой голодающий молодой желудок неизбалованного солдата – срочника быстро к ней привык. Просто потому, что выбора не было, а с голоду умирать не хотелось. Но питаться так двадцать лет?! Боже упаси! Посадишь и желудок, и свое здоровье, и черт знает что еще. Бесплатные армейские шмотки…. Даром не нужны! Все два года, что я служил, я только и мечтал о том, как бы избавиться поскорей от этой плотного сукна одежды, которую приходилось таскать и в мороз и в жару. Да, кстати, зимой она ни черта не греет, а летом, соответственно, в ней жарко, словно ты напялил водолазный костюм. Все, о чем я мечтал с первых недель службы – это избавиться от них поскорей, и одеться в нормальную, легкую и удобную одежду с «гражданки».

И терпеть все это лучшие годы жизни только для того, чтобы в сорок лет выйти на пенсию? Со сдвинутой психикой, язвой желудка, неприспособленностью к нормальной жизни и еще бог знает чем? В общем, в считанные недели все мои многолетние предармейские планы разрушились в прах.

Впрочем, к тому моменту меня это уже никак не волновало. Было не до того. Самая первая настоящая истина, которую я практическим путем усвоил в армии: не загадывай ничего наперед. Ибо жизнь твоя не стоит гроша, и никто не знает, что тебя ждет за углом.

Так, что очень скоро все мои многоходовые сложные планы свелись к одной простой, настоящей и ясной, как небо цели: живым и невредимым вернуться домой. И встретить свою Карину.

Служить меня направили во внутренние войска, в конвойный полк. Часть наша находилась в каком-то богом забытом месте, о существовании таких дыр, я раньше даже не подозревал.

Наша часть охраняла исправительные колонии с заключенными-рецидивистами.

После окончания «курса молодого бойца», занявшего первый месяц службы, меня, и нескольких других новобранцев, определили в роту, охранявшую одну из этих колоний.

Казарма нашей роты находилась почему-то на самом верхнем четвертом этаже старой, построенной еще, наверное, при Петре Первом казармы. Хотя первые этажи этой казармы были совершенно пусты. Ступеньки, ведущие наверх, были такими же крутыми, как вся политика Петра Первого – внутренняя и внешняя. После первого же забега наверх (нас погнали туда галопом, нахлестывая ремнями, удалые «черпаки») я, несмотря на всю свою тренированность, хватал ртом воздух как рыба, выброшенная на песок.

В роте первым нас встретил Тарзан – нет, не актер, и не герой кино. Так звали здоровенного дембеля, который, это стало ясно с первого взгляда, всем здесь заправлял.

Тарзан был обыкновенным типичным армейским тупым ублюдком, которые здесь встречались на каждом шагу. Нам повезло: мы попали к самому ужину, поэтому знакомство с Тарзаном, в этот раз надолго не затянулась. Рота как раз строилась, чтобы идти в столовую. Так, что, в данный момент всем было не до нас. После быстрой поверки: все ли в строю, кого нет и по какой причине отсутствует – последовала команда и мы, теперь уже со всей ротой, обратно пулей выскочили на плац перед казармой.

Когда толпа снова приняла прямоугольный строй, сержант скомандовал:

–Рота напря-во! Прямо шак-ком, марш!

И мы охотно потопали в сторону гарнизонной столовой.

Это было длинное одноэтажное серое здание. Из дверей несся неопределенный запах, меньше всего напоминавший еду. Когда мы вошли в столовую – как положено: справа по одному, в нос ударил вонючий запах грязных половых тряпок, грязного пола, еще какого-то дерьма. Мы встали за столами: по десять за каждый стол. При этом старослужащие предусмотрительно рассредоточились по столам среди молодежи. Это чтобы взять себе куски получше, а малосъедобное оставить дохлебывать молодым. Но поскольку соотношение молодых солдат к дембелям и черпакам было 3 к 7, вкусные куски доставались даже не всем дембелям и черпакам.

Что касается еды – едой она здесь не пахла. Суп отдавал теплой грязной водой, в которой замачивали грязные тряпки; вполне вероятно, так оно и было. Вместо чая в гнутых кружках тоже плескалась какая-то полупрозрачная жидкость, без каких бы то ни было признаков сахара или заварки. Единственное, что здесь выглядело съедобным, и было таким – куски черного твердого хлеба, нарезанные ломтями.

После раздачи пищи: несколько крохотных кусочков мяса и так называемый подлив – дембелям, гуща – черпакам, и оставшаяся жидкая баланда – нам, духам, мы принялись орудовать ложками. Едва я дохлебал свою жалкую порцию, последовала команда сержанта: «Рот-та, заканчиваем прием пищи – встать! Вышли строиться!» Дембеля и не подумали вставать, дожевывая остатки ужина. Мы выбежали на мороз, одетые по «форме №4», то есть без шинелей, в одних кителях, и еще минут десять мерзли на улице, пока дембеля, не спеша, с отрыгиваниями, вышли один за другим из столовой.

Когда рота вернулась в казарму, произошел небольшой инцидент. Оказалось, что один из черпаков, по прозвищу Конь, длинный и костистый и на самом деле чем-то напоминавший лошадь, вынес из столовой хлеб. А в армии, кажется, не было страшнее преступления, чем выносить еду из столовой. И, разумеется, за преступлением последовало незамедлительное наказание. Тарзан построил роту (офицеров я, кстати, с момента прибытия в роту, до этого момента еще ни разу не видел), вытащил перед ней Коня, и заставил его жевать злополучный кусок хлеба. Тот послушно сунул хлеб в рот, и задвигал челюстями, видимо надеясь, что худшее позади. Дождавшись, когда Конь совершил глотательное движение, Тарзан, своей мускулистой рукой, которой позавидовала бы горилла, со всей своей первобытной дури приложился кулаком Коню прямо в солнечное сплетение. А потом еще раз. И еще.

К моему удивлению, Конь не упал замертво прямо на том месте, на котором стоял, и даже не подавился. Он только усиленно заикал, и икал уже, кстати, не переставая до следующего вечера. Изо рта его начали было вываливаться полупрожеванные куски хлеба, но Тарзан рявкнул, и куски исчезли обратно во рту Коня.

Это был очень наглядный урок. Конечно, лично я и не собирался, как идиот, тащить хлеб из столовой, но мало ли чего еще здесь нельзя, о чем я пока не подозреваю? Примерно такое незамедлительное наказание ждало здесь всякого за малейший косяк, а нарваться на косяк было довольно просто.

После показательной экзекуции нас окружили старослужащие и, как водится, наверное, во всех военных частях, во все времена, первым делом, стали спрашивать кто да откуда, есть ли земляки. Мы стали отвечать тонкими голосами, с надеждой найти из среды дембелей поддержку из родных краев.

Внезапно строй старослужащих распался, словно по реке прошел водораздел: к нам не спеша подошел Тарзан.

–Из Екатеринбурга кто-нибудь есть? – рыкнул он, стоя, словно лев посреди стаи овец.

–Есть! Есть! – обрадованно вскрикнули двое из нас.

–Вешайтесь! – прорычал он, и злорадно рассмеялся, разворачиваясь и отходя; в строю старослужащих снова в секунду образовался просторный коридор. Лица моих однопризывников побледнели и вытянулись.