Страница 1 из 12
Никитин Алексей
Дорога или повесть о дружбе
Помню, в одном старом советском фильме главная героиня, совсем еще молодая девушка, мечтающая стать актрисой, задалась вопросом - "Отчего люди не летают так, как птицы? Мне иногда кажется, что я птица. Вот так бы разбежалась, подняла руки и полетела". Сейчас, с высоты прожитых лет мне совсем не кажется эта мечта наивной и банальной. Лет 15 назад я не воспринял бы эти слова серьезно, отдав должное автору этих строк, его переживаниям и мыслям, подивившись про себя, как человек не утратил какой-то детской наивности и мечтательности. А сейчас... Знаете, если бы сейчас меня попросили в двух словах охарактеризовать процесс взросления человека, я не стал бы пускаться в пространные рассуждения о человеческом бытии и о житейской мудрости. Я бы задал вопрос о том, не что мы приобрели вместе с жизненным опытом, а что мы утратили, позабыли, похоронили под грузом будней и забот. О ком или о чем мы позабыли. Почему мы больше не летаем как птицы? Может, мы просто позабыли, как это делается? Или так по-настоящему никогда и не умели?
В детстве мы жили в коммуналке на окраине Москвы, в большой светлой комнате, втроем -- я, мама и папа. Отец, по профессии военный, был очень строгим человеком, любящим порядок и не позволяющим никаких поблажек. Я ужасно боялся его, боялся его строгого как раскаты грома голоса и постоянно прятался за мать, которая меня любила, пожалуй, больше, чем я того заслуживал. В детстве я очень плохо питался, рос очень болезненным и был невероятно худым.
По характеру я всегда был очень замкнут и стеснителен. Мне всегда не хватало какой-то выдержки, терпения, общаясь со сверстниками, я ужасно стеснялся, потому, что мне всегда казалось, что они умнее, сильнее, общительнее, вообще, лучше меня во всем. Оттого я большую часть времени проводил дома, много читал, а иногда просто мечтал. Даже можно сказать, что жил мечтами. Наша комната мне представлялась не комнатой в коммуналке, а светелкой в небольшой заброшенной избушке где-нибудь посреди темного дремучего леса или маленьким помещением на вершине огромной башни, с которой можно обозревать казавшиеся бескрайними леса, горы и моря, которые окружали башню со всех сторон. Когда на улице шел дождь, я часто забирался на подоконник и прижав ладони к стеклу, смотрел на то, как крупные капли дождя капают на асфальт, превращаясь постепенно в полноводные ручьи и реки. В такие минуты мне казалось, что наш небольшой дом плывет куда-то вдаль, а я плыву вместе в ним. Воображение рисовало всякие интересные картины, о том, что наш дом уплыл в неведомые теплые края, где жарко и где никогда не бывает дождливо. Где живут другие люди, где всегда светит солнце и все счастливы. Где никто и никогда не будет надо мной смеяться, унижать, обижать. Где вообще никто не над кем не смеется, не унижает, не ставит себя, свои интересы выше других. И где никогда никто не плачет и где не бывает горя, бед, болезней и невзгод.
Друзей у меня не было, были приятели, с которыми можно побеситься во дворе, поиграть в прятки, салки или еще во что. Но, возвращаясь домой, я чувствовал себя опустошенным и полным какого-то непонятного внутреннего разочарования. В себе ли, в людях ли, в играх, в которые мы играем? Я никогда не был способен к самоанализу, равно как и не мог себе позволить анализировать поступки других -- строгое воспитание отца отложилось во мне так, как откладываются первые в жизни каждого человека простые категорические истины - "нельзя", "можно", "хорошо, "плохо". Я всегда верил, что рядом, когда-нибудь, будет друг, который будет похож на меня во всем. Друг, которому я буду верить, и который будет верить мне. Даже без слов. Но такого человека я так и не нашел. Но одинок я не был. Я всегда верил. И потому умел летать, возносясь в мечтах над нашим миром. Туда, где я был по-настоящему свободен, и где мне было так хорошо, как нигде иначе. Взлетая вверх, я глядел сверху на наш дом, на окружающие его дома, утопающие в зелени, на парк неподалеку с многочисленными кажущимися крохотными с высоты полета зеркалами прудов и озер. И летел прочь, вдаль от города, туда, где существует настоящее волшебство, где я сам себе казался сильным, смелым, решительным, готовым к любым невзгодам и бедам. Летел, зная, что обязательно вернусь домой, потому что родители будут скучать без меня. Потому я не мог там остаться навсегда. Возвращаясь, я верил и знал, что обязательно прилечу еще раз. А когда шел сильный дождь и по дорогам текли мутные дождевые реки, напоминающие горные потоки из старых советских фильмов о приключениях, я мечтал, что когда-нибудь мутный поток прибьет к нашему дому старый обветшалый плот с куском старой тряпки на мачте. И я, встав на плот, вооружившись длинным шестом, бесстрашно направлю его вниз по реке. И что рядом со мной будет стоять лучший друг, на которого я смогу положиться в трудную минуту и которому сам всегда буду готов подать руку помощи. И что вместе мы всегда сможем преодолеть все преграды и напасти.
Когда мне было 10 лет, я попал с бронхитом в больницу. Практически сразу после новогодних праздников. Еще накануне я бегал с парк кататься с горки. А вечером поднялась температура до 38 градусов, стало тяжело дышать. Компресс и какие-то таблетки, которые меня заставляли глотать, не помогали. Прошло несколько дней, а лучше мне не становилось, наоборот становилось только хуже, ночами я практически не спал -- дышать становилось просто невыносимо, как будто тяжелый мешок с песком лежал на груди и мешал вздохнуть немного воздуха. Вызвали врача -- врач меня послушал и сообщил, что требуется госпитализация. Предварительный диагноз "бронхит" я услышал уже лишь в больнице. Меня привезли в больницу, положили в палату (в палате кроме меня никого не было), поставили капельницу. К вечеру уже стало получше. На следующий день пришел врач и, осмотрев, назначил целый комплекс ежедневных процедур.
Началась ежедневная рутина -- с 8 утра осмотр врача, прием лекарств, затем -- завтрак, после завтрака процедуры и так до обеда. После обеда -- отдых, а потом до 6 вечера снова процедуры. Выматывался я ужасно. Но самое страшное наступало после ужина -- это одиночество. Я возвращался в палату и лежал там до отбоя, пока не выключали свет. Любимая книжка "Волшебник Изумрудного города", переданная мне родителями вместе с прочими вещами, уже была перечитана вдоль и поперек за 3 дня. Других книг у меня не было, да и посещения были запрещены. Других детей в отделении было совсем мало -- да и те были постарше, кучковались где-то в отдалении, и я даже боялся к ним подойти. Ощущение, что ты совсем один здесь, не покидало ни на минуту. Целыми вечерами я лежал на кровати и рассматривал узоры на потолке -- кое-где штукатурка уже начинала отслаиваться, обнажая темные пятна, похожие на участки воды посреди затянутого льдами Ледовитого океана. Закрывая глаза, я мечтал. Мечтал о далеких волшебных странах. Мечтал выйти на балкон и, развернув руки подобно крыльям, слегка задевая за ветви росших вокруг дома тополей, взмывал над крышей вверх, и потом, купаясь в теплых лучах летнего солнца, подгоняемый озорным ветерком, устремлялся ввысь, навстречу мечтам. Навстречу темным дремучим лесам, в которых водятся дикие звери и где стоит избушка на курьих ножках с Бабой-Ягой на печке, мимо быстроводных говорливых рек, где водятся русалки и водяные, прямо через высокие горы с таинственными пещерами, полными неведомых лабиринтов и бесценных сокровищ. А потом, там в конце, обязательно встретится кто-нибудь хороший, какой-нибудь добрый волшебник или волшебница, которая сможет выполнить.... Да нет, просто хороший человек, может, такой же мальчишка, как и я, а может, и простая девчонка. И мы возьмемся за руки и тогда вместе вернемся туда, где нас ждут. Но в палате были ужасно толстые стены и высокие потолки, нависающие надо мной, как страшные великаны. А на окнах -- решетки. Я слышал, что несколько лет какой-то мальчишка, как я, летом, залез на подоконник, чтобы открыть окно и сорвался вниз. Насмерть. С тех пор на окна поставили решетки.