Страница 2 из 4
– Птеродактиль!..
– Похоже, тут вор в перьях был, – досадую. – Серая цапля, скорее.
И точно. Выклевала, носастая, рыбу из садка, а теперь стоит за поворотом на своих ногах-ходулях с невинно-постной физиономией и поклевывает себе мелочишку, словно бы ничего и не случилось. Хоть бы выбрала, ворюга, рыбу в садке ту, что помельче. Так нет, оскоромилась редким для меня крупным ельцом, подлещиками и сорожками. Никакой порядочности у местной гарпии!..
Несмотря на наши ожидания и опять же классику, утренний клев был отвратительным. Не брала рыба никакую насадку и все тут… Но зато на отмели, почти у самых ног, отчаянно клевали пескари. А на другой стороне в яме… А в яме время от времени ворочался и булькал в воде какой-то хищник… На жереха вроде не похоже. А что если…? Переоборудую закидушку под живцовую снасть: ставлю поводок повыше, в метре от грузила. Привязываю крупный крючок и насаживаю пескаря за обе губы. После заброса, несмотря на шум от падения тяжелого грузила, колокольчик закидушки мягко, без звонка, подался вперед, а затем последовал сильный рывок! Подсечка!.. И на леске загуляла, зарыскала из стороны в сторону сильная рыбина. Вскоре она показалась и забилась на поверхности. Это был окунь за полкило…
– Ура-а!.. Окунек попался!.. А ты говорил нет крупной рыбы! – запрыгал на песке Ванька.
– Белого-то крупняка ни одного не поймали, – осаживаю сына, но и сам повеселел. А то уже тоска мутная легла на сердце от вида мертвой воды.
А «белый крупняк» тут все же водится, несмотря на жлобское вмешательство человека. Ясно, что места ниже, у Сабанаково и Маркитана еще богаты рыбой, поскольку туда труднее добраться, но и рядом со Старожильском случается зацепить матерого золотого леща, как и выпало мне в следующий мой приезд сюда. Но ловил я сорожку, густеру и лещей с лодки на «кольцовку», привязавшись к дереву над ямой, в перекрестье двух речных струй.
Наверное, еще не раз предстоит открывать для себя по-новому эти места, вновь и вновь возвращаясь к золотистым плесам и чистой воде Большой Кокшаги…
Как мы осваивали джиг
На искусственные приманки с джиг-головкой ловят довольно давно, и этим сейчас никого не удивишь. Стыдно признаться, но для меня, консерватора, джиг стал открытием совсем недавно, да и то вынужденно. Все больше «железом» обходился по старой привычке и как-то не видел необходимости в силиконовых обманках и поролоне.
На озеро мы выходили трудно. Воды в клюквенном болоте было для лета необычно много, словно весной. Сказались долгие проливные дожди. Подойдя к болоту, мы с сыном Иваном снимаем короткие сапоги, рассовываем по карманам носки и стельки, а затем, сгибаясь под рюкзаками, чавкаем сапогами на босу ногу по мху-сфагнуму. Ваньке еще только восемь лет, и рюкзак хоть и не увесист, но не привычен ему, как и долгий пеший путь по болоту, на жаре, да с комарами, ноющими за ухом. Сопит, кряхтит тяжело, стараясь попасть в мой след от кочки до кочки. Сапоги уже полны воды. На месте высушимся, не осень. По дороге за болотом собираем грибы: красноголовики и подберезовики, срезали и пару боровиков, притаившихся в траве прямо на дороге.
На берегу накачиваем лодку и плывем вдоль кувшинок. В «резинке» тесно, и мы, найдя у камышей ботник, перебираемся в него. Когда-то здесь было много лодок, легких, с дюралевыми днищами и распашными веслами. Но все куда-то «уплыли». Которая прострелена и лежит на дне, иная – сгнила, а остальные, видимо, увезли с разорением своей базы бывшие арендаторы озера. Этот ботник, наверное, единственный теперь здесь. Мы всегда ставим его в одно и то же место по окончании рыбалки. Время от времени лодкой кто-то пользуется и тоже ставит здесь же, наискосок от островка камышей, на месте бывшего причала.
Вначале натягиваем полог, чтобы можно было отдохнуть от комариных уколов, да и к вечеру, по усталости, не надо будет заниматься обустройством ночлега. Пьем чай и выходим на озеро. Ванька неумело закидывает короткой удочкой червяка на мормышке. В кувшинки целит. Я перезабрасываю снасть под самый берег, под ветви. Окунь в жару должен быть здесь. Поплавок трясется, ныряет, и Ванька выдергивает первого в своей жизни окуня больше его ладони. Те недомерки – чики, уклейки, окунек с мизинец, которых он изловил на луговой речке – не в счет, хотя сын ими гордится. Этот озерный окунь для него уже рыба серьезная. Ванька пока боится снимать окуня с крючка. Я забираю у него рыбу, и снова мормышка с навозником плюхается под берег. Теперь сын все делает сам. Правда, изредка приходится отцеплять снасть от березовых и ольховых ветвей. Так и плывем мы с ним вдоль бережка. Но мне нужны живцы для жерлиц. А окунь клюет очень вяло. Если так будет продолжаться, я просто не успею наловить достаточно окуньков и сохранить их в кане на такой жаре. А ведь случалось здесь надергивать за полчаса чуть ли не ведро окуней на мормышку с окуневым глазом. Сейчас не берет и на глаз. Видимо – жара… Сижу в тягостном раздумье и, наконец, готовлю спиннинг. Копаюсь в коробке с блеснами, выбираю уловистую и решаю все же нацепить джиг. Надо же когда-то проверить… Насаживаю трепещущего, словно желе, виброхвоста-риппера. Предварительно полоскаю его у борта, провожу туда-сюда, словно забавляясь. Сын с интересом наблюдает.
– Пап, дай тоже поиграть, – просит он неожиданно, чем смущает меня до краски на щеках. Ему, видимо, думается, что я в детстве не наигрался, а теперь «догоняюсь».
– Ну, ладно, побаландайся, – разрешаю ему, а сам вглядываюсь в темную торфяную воду, где трепещет силиконовый «малек». А ведь действительно похож на живую рыбку своими суматошными движениями хвостика.
Сын, отведя свою детскую душу, отдает мне джиг и берет удочку. А я делаю первый заброс на чистину, по левому борту лодки. Ванька ловит с правого, у берега. Лениво подматываю катушкой крепкую «0,2», щурясь от солнца и не веря в глубине души, что заинтересую окуня этой трясущейся резинкой. И сразу же после нескольких оборотов катушки леска тяжелеет, ходит из стороны в сторону. Вскоре у лодки заплескался окунек уже с мою ладонь. На живца крупноват, но главное – берет! Причем, окунек хватал почти на каждом забросе. Вот только много было и сходов с одинарного крючка джига, видимо, из-за того, что рыба мелковата и хватала за хвост. Кстати, один риппер лишился-таки этого самого хвоста. Надо будет попробовать дополнить приманки маленькими двойничками.
Мы уже соревнуемся с Ванькой. Он весь в азарте, доказывает, что ловит больше, чем я, но, в конце концов, признает уныло, что все же на десяток моих рыбок ему попадается одна. Я, спохватившись, ловлю себя на мысли, что всерьез соревнуюсь с неумелым еще сынишкой. Забрасываю в очередной раз риппер, и подматывать даю уже Ваньке. Он, торопясь, крутит ручкой. Хоть приманка и идет неровно от его неумелых движений, но все равно следует хватка, и Ванька выволакивает через борт окунька. Ура-а! – кричит и шарахается от растопыренных колючек рыбы. (Вскоре он будет ловко снимать окуней с крючка, а по приезду будет доказывать, что обловил меня беспощадно. Я не стану его разубеждать).
Вечером Ванька, похрустев салатом и съев бутерброд с сыром, отказывается от горячего супа и лезет в полог. Там нет ни одного комара. Пахнет березовыми ветками, сосновым лапником и багульником с близкого моховища. Я, полежав рядом с сыном, чтобы не было ему одиноко, выныриваю из полога. Вслед мне раздается сонное сопение и похрапывание. Сладко спится мальчишке с усталости да на свежем воздухе.
Мне не хочется спать. Сейчас полнолуние и озеро залито холодным призрачным светом. В тихой воде спят камыши, хлещет изредка увесистый хвост. От всплеска идут круги, и всполошено бьет крыльями ночная птица. Все стихает и опять – сонное оцепенение в этом мире падающих звезд, неясных теней, осторожных мягких шагов и зеркальной воды, в которой спит усталый лес и струится лунная дорожка.
Я слушаю по приемнику ночной блюз, в котором царит саксофон-тенор, волшебный, вкрадчивый и цинично-сиплый, словно полушепот подвыпившей блондинки из ночного бара. При неверном свете костра и Луны, в одиночестве, пью водку, закусываю зеленью и копченым салом, слушаю музыку теплой ночи. И мне хорошо в этом одиночестве, где есть хмельной блюз, бледноликая Луна над спящим озером, где березы мерцают, как свечи, и звездное небо в прозрачных облаках – как купол храма, куда я иногда люблю приходить один.