Когда с вами Бог. Воспоминания

Княгиня беззаветно любила своих детей, и они отвечали ей тем же. Любовь и забота друг о друге, незыблемые нравственные устои семьи, неколебимая вера в Бога помогли им выжить после Октябрьского переворота, преодолеть все испытания, выпавшие на их долю.

Княгиня Александра Николаевна умерла в 1940 году в Будапеште, на руках дочери, графини Марии Павловны Сечени фон Сарвар унд Фелсовидек. В конце войны, когда семья Сечени бежала из Венгрии, спасаясь от советской армии, прах княгини был перевезен в Западную Германию и захоронен в фамильном склепе баронов Вреде, поместье которых расположено в небольшом немецком городе Виллебадессен. В том же склепе в 1976 году была погребена ее дочь, графиня Мария Павловна Сечени.

Счастливое детство

Вероятно, вскоре после нашего возвращения из-за границы скончалась бабушка Панина.[1] Бабушка жила во флигеле нашего московского дома[2] зимой, а летом у себя в подмосковном Васильевском.[3] Она всегда была занята благотворительностью, была обаятельна, бодра и казалась всегда здоровой. Тете Муфинке[4] и мне она давала уроки Закона Божьего. Я не любила этих уроков, так как она была очень строга и вообще мы ее боялись, но вместе с тем любили за доброту. Мы всегда вечером ходили прощаться к Мама,[5] которая сидела в это время в Красной гостиной. Помню, как Мама нам сказала идти в Голубую гостиную, где всегда ждали, когда кому нездоровилось, не знаю почему, но, возможно, там было теплее. Когда же мы вошли, то увидели, что бабушка Панина сидит в кресле, закутанная в теплую шаль. Около нее сидела Мама. Бабушка дрожала от озноба, а руки ее были горячими как огонь, когда мы ее поцеловали. На нее так непохоже было кутаться, что ее вид меня очень поразил. Мама нам сказала, что бабушка больна и чтобы мы не шумели. На другой день мы узнали, что бабушка совсем слегла. Помню, как Мама ходила с озабоченным лицом, и раз я заметила, что она плачет. Как сейчас помню ее стоящей в Красной гостиной, по дороге к бабушке во флигель. Она была в темно-лиловом суконном платье, отделанном мехом. Позже она нам сказала, что в то время ждала ребенка, но горе кончины матери вызвало выкидыш, и она слегла после отпевания. Все в доме ходили на цыпочках и говорили шепотом. Нас, конечно, к бабушке не пускали, но Мама ходила туда и возвращалась в слезах. Наконец Мама раз пришла в детскую и сказала, что она хочет, чтобы мы пошли проститься с бабушкой, и что ее только что соборовали. Я не понимала, что значит «соборовать», Мими тоже не знала, но Прасковна сказала, что это означает, что бабушка умирает. Мне стало страшно. Нас всех повели в бабушкину спальню. Ее кровать стояла за перегородкой из chintz[6] с веселым узором ярких цветов и птиц. За перегородкой было мрачно. Бабушка лежала, закрыв глаза, и тяжело дышала. В комнате царила мертвая тишина. Я впервые увидела близость смерти. И меня поразило, что аккуратная до щепетильности бабушка лежит без чепчика, и ее редкие стриженые седые волосы раскинуты, и что ее лицо как будто неумытое. У нее было, вероятно, воспаление легких. Мама подводила нас к ней по очереди, и мы целовали ей руку, которая лежала поверх одеяла. Но она не знала, видимо, что мы пришли. Я была рада вернуться в детскую. Мне было страшно. Помню, как нам пришли сказать, что бабушка умерла. Всем женщинам в доме сшили черные платья, а лакеям фраки обшили белой тесьмой. Мама ходила заплаканная. Нас водили на некоторые панихиды. Бабушка лежала посреди своей гостиной в дубовом гробу, покрытом золотым покровом и массой цветов. В комнате пахло гиацинтами и ладаном. В углу монахиня читала Псалтырь однообразно-заунывным голосом. Бабушка была снова нарядна, в чепце и шелковом платье. Когда панихида начиналась, нам раздавали зажженные свечки, а маленьким тушили их, чтобы они никого не подожгли. Вся комната была набита народом. Прислуга громко плакала. После вечерней панихиды мне мерещилось, что я слышу тяжелые шаги бабушки, шаркающие в темных комнатах и около моей кровати. Я не понимала, как монахини не боятся всю ночь напролет читать Псалтырь над покойницей. Меня тоже несказанно угнетало это слово – «покойница», – которое слышалось теперь повсюду. Перед отпеванием, которое происходило в нашей домовой церкви, Папа приказал подложить под лестницу прямые деревянные столбы, так как боялись, что иначе лестница не выдержит тяжести гроба, который поднимали по ней. С тех пор эти столбы всегда напоминали мне похороны бабушки. Мама причащалась в этот день за отпеванием, вся в белом, и мы, кажется, тоже. Нас всех одели в белое. После отпевания мы смотрели из окон во двор, как ставили на катафалк гроб, как покрыли покровом и цветами. Одна из тяжелых золотых кистей покрова оторвалась. Ее принесли к Мама, и с тех пор она всегда лежала у нее в комнате.

За катафалком следовала вереница экипажей, а за ними приживалки, у которых на коленях были узелки с кутьей. Бабушку похоронили в Донском монастыре, где была могила ее мужа, дедушки Александра Никитича Панина, и детей, которых бабушка потеряла <…>. Мама нам рассказывала, что одна из ее маленьких сестер упала на голову с дивана и умерла от воспаления мозга. Ее звали Леночка, и она была необычайно красива. Мама, кажется, не была на похоронах, а смотрела с нами из окон нашей гимнастической комнаты во двор. Затем у нее сделался выкидыш, и она слегла. Я, кажется, говорила, что Папа и бабушка Панина очень ревновали друг друга, и Мама от этого страдала. Она потом говорила нам, что ей приходилось между ними скакать, как она выражалась, курцгалопом из-за этой ревности, но, конечно, для нее потеря бабушки была очень тяжела, и она постоянно говорила нам о ней, когда мы подросли.

Тети Сони Щербатовой, единственной сестры Мама, не было в России, когда умерла бабушка. Она много жила за границей со своей семьей. Она была на одиннадцать лет старше Мама, и особой близости между ними не было, так как тетя Соня ревновала Мама к бабушке. Она тоже сердилась на то, что Дугино[7] досталось Мама. Ее муж, дядя Гриша Щербатов, отказался от Дугина, когда женился, так как говорил, что оно требует слишком больших средств для его поддержания. Мама же обожала Дугино и была в восторге, что оно досталось ей. У Щербатовых было имение недалеко от бабушкиного Васильевского, оно называлось Литвиново,[8] и ездили в оба имения со станции Кубинка по Смоленской железной дороге, которую потом переименовали в Александровскую железную дорогу.

У Щербатовых[9] был небольшой деревянный домик, скорее дачка, в большом парке на берегу речки и в двух шагах от большого каменного дома, в котором жила старая княгиня Софья Степановна Щербатова, мама дяди Гриши. Рядом, в саду же, была большая приходская церковь. Мы очень любили ездить в Литвиново, так как обожали тетю Машеньку, хотя она нас тогда порядком дразнила, мучила и высмеивала. Она была старше меня лет на пять, я думаю, что особенно возвышало ее в наших глазах. У нее была старая английская няня, Miss Hughes, которая была строга, но добра. Мы ее называли почему-то Станция Хьюзово и очень любили. Она была маленького роста, толстая, с маленькими худыми ручками, покрытыми веснушками. Один ее глаз был всегда наполовину закрыт, и говорила она почти всегда шепотом. Когда мы гостили в Литвинове, то иногда она давала нам уроки, и мы должны были запоминать столбцы английских слов, а когда мы спрашивали, например, что такое munch, она отвечала: «My dear, it means to masticate your food»,[10] так что мы еще меньше понимали значение. Она всегда разливала чай и кофе за завтраком и председательствовала за столом, а тетя Соня сидела в конце стола и делала ей замечания насчет очень обильной еды. Мы же особенно любили всякие кексы, варенье из ревеня, мармелады, которые мисс сама делала очень вкусно. После кофе мы должны были собирать все кусочки хлеба и относить их тетиным голубям, жившим на веранде за металлической сеткой. Они были очень красивые и совершенно ручные, светло-бежевого цвета, с темным кольцом вокруг шеи. Тетя Машенька нам подарила пару для Дугина, где они размножились и жили в большой клетке, в саду около флигеля. В один прекрасный день, когда мы пришли их кормить, оказалось, что все они лежали мертвыми с откусанными головами, хорек подкопался под клетку, которая стояла на земле, всех их загрыз и высосал кровь. После этого мы не хотели больше разводить их.

1

Графиня Александра Сергеевна Панина (бабушка Панина), рожденная Толстая, бабушка А. Н. Голицыной.

2

Московский дом князей Мещерских находился на углу Б. Никитской улицы и Шереметевского переулка (ныне улица Грановского), на противоположном углу которого находится здание Московского университета. Дальше по Б. Никитской усадьба граничила с Никитским монастырем. Дом большой, с флигелями и домовой церковью. Перешел в род князей Мещерских от графов Паниных после женитьбы князя Николая Петровича Мещерского на графине Марии Александровне Паниной. Последним владельцем дома был их сын, князь Петр Николаевич Мещерский, брат А. Н. Голицыной.

3

Васильевское – имение графов Паниных – в начале 1880-х годов перешло во владение князей Щербатовых. Ныне сохранился главный дом усадьбы, построенный в виде замка, и церковь-усыпальница во имя целителя Пантелеимона, возведенная в годы Первой мировой войны на средства княгини О. А. Щербатовой, урожденной графини Строгановой. В советское время в усадьбе располагался санаторий имени А. И. Герцена.

4

Графиня Мария Николаевна Толстая (Муфка), рожденная княжна Мещерская, сестра А. Н. Голицыной.

5

В дворянских семьях в те времена было принято называть родителей по-французски: мама (maman) – папа (papa), с ударением на втором слоге и не склоняя. Поколение, рожденное до крушения империи, подобную форму обращения к родителям сохраняло, как правило, до конца своих дней. Их дети, родившиеся в советские годы, эту традицию утратили.

6

Ситец (фр.).

7

Имение князей Мещерских, Сычевского уезда Смоленской губернии, расположенное на берегу реки Вазузы до ее впадения в Волгу. Соседнее имение Хмелита принадлежало Волковым-Муромцевым.

8

Имение князей Щербатовых, которым они владели до 1917 года. Находилось в восьми километрах от Наро-Фоминска на берегу реки Нары. Сохранился усадебный дом, сильно перестроенный. Церковь была разрушена в 30-е годы.

9

Княжеский род Щербатовых – ответвление рода князей Черниговских, от потомства Святослава Ярославовича. Родоначальник фамилии – князь Василий Андреевич Оболенский по прозвищу Щербатый, семнадцатое калено от князя Рюрика.

10

«Дорогая, это означает есть пищу» (англ.).