Страница 1 из 16
Глава 1. Дэниз с Тортуги
В июне 1747 года капитан Дэниэл Линч ввалился в лондонскую мастерскую своего друга Томаса Чиппендейла с большим свёртком в руках.
– Куда это можно поставить? – громко спросил он.
Не дожидаясь ответа, капитан аккуратно пристроил свёрток на пол у себя в ногах и схватил Томаса в объятия.
– Э-э, да ты ещё больше располнел, дружище, – сказал капитан другу, после того, как они обнялись.
– Да у меня работа такая, ты же знаешь… Сидячая, – ответил Томас, неясно улыбаясь. – Чем больше сидишь, тем больше зарабатываешь. Гулять некогда.
Какое-то время друзья смотрели в глаза друг друга, потом Томас погладил капитана по плечам и сказал любовно:
– Зато ты всё такой же… Загорелый и жилистый чертяка.
Словно сконфузившись от этого выражения своих чувств, Томас покосился на свёрток и спросил с деланным интересом:
– А что ты привёз на этот раз?
– Это, брат… – сказал капитан и многозначительно замолчал.
Потом он таинственно прищурился, снял с головы треуголку, нацепил её на гвоздь в стене, пригладил свои и без того гладкие, выгоревшие на солнце светлые волосы и добавил почти шёпотом:
– Это, брат, сюрприз!.. Для тебя!
Отстегнув саблю, он отдал её Томасу и стал осматриваться по сторонам. Скоро капитан уже стремительно двигался по мастерской, с интересом оглядывая стоящие и лежащие в ней предметы, трогал их и тут же переходил к другим. Томас счастливо улыбался, ему казалось, что капитан заполнил собой всю мастерскую, находясь одновременно во всех её местах, во всех потаённых уголках, где они только в ней были, и даже там, где никаких уголков никогда не было.
– Ну, как твоя работа?.. Что нового сделал? – рокотал капитан.
– Да, есть новые вещи, – ответил Томас вдруг безжизненным голосом.
Капитан остановился и настороженно хмыкнул.
– Ты обедал? – спросил он неожиданно и пристально вгляделся в друга.
– Нет, конечно, я ждал тебя, – неясно улыбнувшись, ответил ему тот.
Капитан опустил глаза, потом опять цепко взглянул на Томаса и спросил:
– Да что с тобой, дружище?.. Ты словно не рад мне?
– Ну что ты, – словно через силу сказал Томас. – Конечно, я рад тебе ужасно.
– Та-ак, – сказал капитан и, побарабанив пальцами по большому рубанку, лежащему перед ним на верстаке в горе стружек, приказал: – Рассказывай!.. Немедленно!
С этими словами он взял стул и сел на него верхом напротив Томаса, широко раздвинув колени и увесисто положив руки на спинку стула. Томас сделал шаг в сторону, как будто хотел убежать из комнаты, и тут же начал говорить, без всякого вступления, словно выплёскивая из себя наболевшее:
– Ах, Дэн, у меня такое чувство, что я бьюсь в закрытые двери. Я бьюсь в них и бьюсь, и этому нет конца и края… Конца и края – нет, и денег – тоже нет. Причём, как мастер, я становлюсь всё лучше, и мастерство моё растёт. Я создаю красивые вещи, но их никто не видит… Я кручусь, словно собака за своим хвостом – и не могу его поймать… Еле-еле продав какой-нибудь предмет, причём предмет достойный, за совсем небольшие деньги, я, окрылённый, начинаю работать над новой вещью, которая получается ещё лучше старой – и опять не могу её продать… Моя работа стоит, пылиться в мастерской, а меня самого охватывает отчаяние!
Томас на мгновенье замолчал, опустил низко голову и продолжал уже глухим голосом:
– Я всё время говорю себе… Надо ещё чуть-чуть потерпеть. Вот закончу этот стул, вот разработаю этот буфет – и у меня всё наладится, появится много работы, много заказчиков, а главное – появятся деньги на новые проекты. Но время идёт, а лучше не становится. В моей голове рождаются великолепные вещи! Но у меня нет денег, чтобы их сделать. И всё, что я зарабатываю, съедает аренда… Ты же знаешь, как она в Лондоне высока?
Томас отвернулся, подошёл к буфету и, опершись в него двумя руками, продолжил:
– Я иногда думаю, что бог помогает не тем, кто много работает, а тем, у кого есть здание в собственности. Потому, что его можно сдать в аренду. А я даже не могу дать объявление в газете – это тоже стоит денег! А мебель покупают у тех, кто на виду. И никто даже не подозревает, что за чудо стоит у меня в мастерской!.. А мне уже двадцать девять лет!
Начал говорить Томас почти спокойно и отстранённо, а закончил в каком-то холодном исступлении и даже слегка задыхаясь. Впрочем, он тут же замолчал, потом опять повернулся – лицо его было бледно и мокро от слёз. Капитан, не отрываясь, смотрел на Томаса: тот стоял, весь дрожа, потом лицо его стало подёргиваться, и он опять отвернулся.
– Я иногда думаю, что я просто бездарность, – едва слышно прошептал Томас. – Я так устал от всего этого… Жить дальше не хочется… Хочется лечь и умереть.
Всё время, пока он говорил, озноб волнами проходил у капитана по спине. Его даже в жар бросило от этого горячечного, бессвязного шёпота.
– Ты не бездарность, – резко сказал он, встал и подошёл к Томасу. – Просто ты не из тех людей, которым в жизни даётся всё само.
Капитан развернул Томаса к себе, пронзительно, испытующе посмотрел ему в глаза, полные слёз, и сказал:
– Ты замечал?.. Есть люди, которые лежат себе на диване, а к ним приходят и предлагают им деньги? Причём им даже вставать не надо – а надо просто взять эти деньги. А мы с тобой не из таковских… Мы бьёмся за каждую монету, причём бьёмся отчаянно, со всем пылом! Конечно, сил и пыла остаётся всё меньше… Тут главное, чтобы не пропала вера в себя. Понимаешь?
Капитан крепко сжал плечи Томаса своими цепкими руками, только что не тряхнув его в подтверждение своих слов и резко сказал:
– И не смей себе говорить, что ты бездарность! Просто ты живёшь в такое время, когда простым людям твоя мебель не по карману… А богачи про тебя не знают. Но подожди! Мы с тобой что-нибудь придумаем!
В горле капитана что-то болезненно сжалось. Он запнулся, откашлялся и, уже отпуская Томаса, громко и азартно воскликнул:
– Но ты посмотри, что я привёз тебе из Китая!
И он бросился к дверям за своим свёртком и, присев перед ним на корточки, стал его распаковывать из парусины. Томас медленно подошёл ближе. В свёртке оказался совсем простой стул, который капитан поставил посреди мастерской. Потом напротив стула он усадил Томаса.
– Это хорошо, что ты ещё не обедал, – сказал капитан. – Смотри вот сюда, на спинку стула, на это украшение из перламутра.
Тут капитан вынул из кармана жюстокора что-то, завёрнутое в золотой шёлк с узорной каймой, и добавил таинственно и тихо, замирающим голосом:
– Но только смотри пристально…
В золотом шёлке был завернут небольшой футляр красного дерева. Капитан бережно открыл его, достал коричневую палочку, зажёг её от свечи и положил на сдёрнутое со стола пустое блюдце, которое он пристроил точно посередине сидения стула. По комнате пополз душный приторный дым. Томас пристально, как ему было сказано, стал смотреть на мастерски сделанную пейзажную вставку на спинке стула: луна из перламутра, полуголые осенние ивы вокруг какого-то водоёма… Через несколько минут глаза у него закрылись. Он какое-то время сидел неподвижно, а потом вдруг произнёс в тишине, так и не открывая глаз:
– Она поёт о луне… И колокольчики… Так нежно звенят…
Томас открыл глаза: зрачки его зияли двумя чёрными вопросительными знаками. Капитан заговорил осторожно, тихо, словно о чём-то своём, очень личном, и безмерная тоска разлилась вдруг в его голосе:
– Она поёт о том, что её любовь сильна и прекрасна, как свет осенней луны, которая освещает замёрзший пруд… И что ей хочется бежать к любимому по льду на тот берег… Но она боится испугать любимого, ведь его любовь к ней хрупка, как этот первый лёд… Это очень старинные стихи.
– Я так и слышал, – прошептал Томас. – Что это сейчас было?
Капитан задумался и стал тереть лицо рукой.
– Это, брат? – сказал он со вздохом. – Да я и сам не знаю! Похоже, что лама, который дал мне это, тоже не знает… По крайней мере, он ничего мне так и не объяснил толком, только напустил туману.