Страница 3 из 14
Глава 1
События от первого выстрела и до момента, когда я отключился, я не помню. Несколько лет терапии, которые я прошел уже взрослым, выудили из памяти жалкие подробности того дня, но я не думаю, что они настоящие. Событие лета 1999 года в Орехово-Зуеве было разобрано до мельчайших деталей следователями, работавшими по делу. Несмотря на тщательную проработку преступления, преступника так никто и не отыскал. Кроме того, по истечении нескольких лет материалы дела попали в прессу, и в день, когда мне исполнилось шестнадцать и я покинул интернат, газеты снова вспомнили о загадочном преступлении и осветили его по полной.
Из газет я узнал подробности, о которых не знал, но мог догадаться.
Отца и Костика убили одним выстрелом, потому что Костик спал на руках у папы. Маму застрелили в лицо, а в Мэри убийца не попал. Когда он убил маму, она выпустила руку Мэри, малышка убежала и упала с утеса. Ответить на вопрос, сама ли она упала или ее столкнул убийца, никто не мог.
А я остался жив.
Я не помню, что говорил приехавшим милиционерам и что говорили они, а с момента, когда меня забрал дядя Вова, вплоть до момента, когда я попал в детский дом, мне никто ничего не рассказывал. Потом, уже в детдоме, психолог осторожно расспрашивал меня о событиях у Черной речки, но ничего внятного мне не вспоминалось. Наверное, мозг заблокировал детали, я помнил только одно: мамы, папы, Костика и Мэри больше нет, их убили у Черного озера, теперь есть только я и дядя Вова. И еще кое-что: я был уверен, что меня убьют. Я не знал, на чем зиждется эта уверенность, и спросить было не у кого: никто на эту тему со мной уже не разговаривал. В то время не было Интернета и раздобыть какую-либо информацию не представлялось возможным, архивов у нас тоже не было.
Дядя Вова забрал меня из интерната в шестнадцать лет, я получил доступ к газетам и смог сам выяснить все, что было известно об этом преступлении.
В газетах писали, что выживший мальчик, то есть я, дал описание преступника: высокий страшный мужчина, большой, намного больше папы, выше и сильнее, он был в черной куртке, перчатках, бородатый. А еще было написано, что я повторял одно и то же: «Он обещал прийти за мной, обещал прийти за мной».
Вот оно! Я забыл этот момент, но слова, должно быть, отложились в подкорке. Иначе как объяснить мою уверенность, что убийца придет за мной, которая возникла еще до того, как из газет я узнал о словах, сказанных в ту ночь милиционерам? Я не помнил четко ничего из того вечера, кроме въезжающей на наш утес машины и запаха выхлопов и сгоревшего пороха. Так или иначе, ощущение, что жить мне осталось недолго, всегда было со мной, с того самого дня.
Долгое время ощущение оставалось эфемерным, не сформулированным. Оно не надоедало мне, не пугало меня и совершенно не представляло опасности для окружающих. Можно сказать, я даже не думал об этом, потому что в моей голове не было этого понимания. Я не знаю, как так получилось: я забыл слова, но помнил их сущность. Мои слова сформировались в некое подобие рамок, которые отсеивали любые предложения, которые требовали большого периода времени для их исполнения, либо не вмещали в себя перспективу получения быстрой пользы, и я жил с подобной установкой, даже не понимая, что это происходит.
Эти рамки я пронес через всю свою жизнь вплоть до сегодняшнего дня.
Уже после того, как я прочел в газетах о своих словах, я стал понимать суть своих отдельных поступков, хотя раньше не совсем понимал и был уверен, что я просто придурок или просто так хочу. Мои друзья по интернату смеялись надо мной, не понимая, как я могу отказаться от учебы в университете, ведь у сирот столько привилегий! Мне обещали не просто какой-нибудь занюханный столичный вуз, мне гарантировали МГУ! А я отказался не только от университета, но даже от техникума, я решил не продолжать учебу после девятого класса, и дядя Вова забрал меня к себе. Мои друзья планировали совместную жизнь с девчонками, с которыми познакомились здесь же, в интернате. А я – нет. Я встречался только с теми девчонками, которые не планировали выходить замуж за парня из интерната. Я не планировал свою дальнейшую судьбу и после прочитанных газет понял почему: потому что я был уверен, что у меня нет будущего. Был уверен, что моя жизнь оборвется внезапно, точно так же, как оборвались жизни мамы, папы, Мэри и Костика.
Я не знал, почему убийца не застрелил меня в тот день. На этот вопрос тоже никто не смог дать ответ. Я не убегал, не звал на помощь. К моменту, когда на утес приехала милиция и все стало предметно документироваться шаг за шагом, я просто стоял у дерева, за которым лежало тело мамы, смотрел на Черное озеро, в которое упала Мэри. В каждой руке у меня было по корзине с мусором.
Криминальные газеты вырабатывали миллионы версий, и ни одна из них так и не была доказана правоохранителями. Насколько я могу судить, главная версия вращалась вокруг меня – почему убийца пощадил мальчика? В тот день мне было всего десять лет, и никто не подозревал меня в соучастии, поэтому сделали вывод о том, что своими действиями я как-то повлиял на планы убийцы. Судя по тому, что он обещал за мной вернуться, я его напугал. Как я это сделал, я не знаю.
С тех пор прошло почти шестнадцать лет.
Навязчивая идея, что убийца вернется завершить начатое, не оставляла меня ни на один день. Я так и не выучился ни на какую профессию, не получил никаких навыков, которые помогли бы мне выстроить карьеру. У меня нет постоянной девушки, потому что все сбегали, как только понимали, что никаких планов на совместное проживание и строительство радужного будущего у меня нет.
Я живу один в трехкомнатной квартире, которая досталась мне в наследство. Дом в Орехово-Зуеве по-прежнему стоит, я отдал его в распоряжение дяди Вовы, и он живет там круглогодично. У него тоже есть квартира в Москве, и он сдает ее, а деньги отдает мне, хотя я в них не нуждаюсь. Но это вопрос очень болезненный и спорный, я деньги беру, но не трачу. Когда-нибудь дяде Вове они пригодятся, и он будет вынужден принять их от меня. У него ведь больше никого нет.
Я получил достаточно большие деньги в наследство от отца, а еще у мамы была своя недвижимость, однокомнатная квартирка в Кузьминках, которую я также сдаю и исправно получаю деньги. В маминой квартире я сделал хороший ремонт, купил дорогую мебель и сдаю ее за приличную сумму.
Я не знаю, что буду делать дальше. Я ни к чему не стремлюсь. У меня нет желания жениться, обзаводиться детьми, начать жить нормальной жизнью. Со временем я понял, что просто жду, когда наступит тот самый день икс и все станет на свои места.
Постепенно эта мысль вжилась в подкорку, и я стал готовиться к этому – не брал кредитов, не давал долгих обещаний, старался чаще видеться с друзьями и никогда не ругался с ними, хотя порой хотелось даже врезать. Я не хотел отягощать их жизнь пониманием, что в нашу последнюю встречу мы поругались. Я не планировал отпусков, и если подворачивался выгодный вариант с путешествием, то покупал билеты, собирал чемодан и летел тем же днем. Я никогда не знал, что буду делать на будущий Новый год и как проведу лето. Я жил каждым днем, и утром был готов к тому, что этот день будет последним. У меня было готово завещание и даже костюм, в котором я бы хотел быть похороненным, – он висел в шкафу в полиэтиленовом чехле, на котором написано: «похороните меня в нем». В завещании есть упоминание об этом, на всякий случай я даже описал этот костюм: темно-синий костюм-тройка Louis Vuitton, сорочка молочно-белого цвета, галстук матовый, синий, туфли черные, лаковые. В кармане пиджака лежат чистые белые боксеры и носки. И приписка – хоронить на третий день, перед захоронением не брить, чтобы отросла трехдневная щетина. Волосы зачесать назад. Гроб я тоже попросил темно-синий, под цвет костюма.
В одной из комнат, которая раньше принадлежала Мэри, я устроил зал славы. В этой комнате не было обоев, только мои фотографии – в разных костюмах, плакаты с рекламой, на которых умелые фотографы запечатлели меня, фото с мероприятий, которые попали в газеты. Во всех снимках я видел только себя, проживающего один из дней, который я считал последним. Но на всех фотографиях можно заметить одно – я член семейства Даниловых. Выразительное и мужественное лицо, чуть грубоватые скулы, доставшиеся от отца, мамины темные густые волосы, пухлые папины губы и большие голубые глаза, точь-в-точь как у мамы.