Страница 3 из 13
Лили знала толк в сексе, иногда ей казалось, что она живёт только сексом и, что время, которое она посвящает работе, можно считать потерянным. Поэтому она так часто меняла работу, выискиваю ту, где потери не казались бы такими существенными. Так, сменив очередную директорскую приёмную, она оказалась на центральном венгерском телевидении. Лили шла сюда, будучи уверенной, что общение с творческой интеллигенцией принесёт ей не только новые знания, но и новые любовные приключения. Но по иронии судьбы она оказалась в редакции детских программ, и в первые дни была шокирована всем тем, что её окружало: визжащая детвора, бесконечные телефонные звонки и бездарные кривляющиеся актёры в дурацких костюмах. Не того она ждала от прихода на телевидение… И ей стало скучно. Именно от скуки Лили и решила охмурить толстого увальня, сидящего в руководящем кресле. Шалость обернулась страстной любовью, по крайней мере с его стороны, она же получила в полное своё владение нетронутое никем тело. Пусть не очень презентабельное, но весьма страстное, что вполне удовлетворяло её ненасытность.
Но больше всего Лили обожала его страсть к фотографии. Иштван с детства увлекался этим делом, мечтая однажды перестать снимать закаты и рассветы, и начать фотографировать голых девушек. Но с девушками, желавшими раздеться перед ним, как-то не складывалось, пока рядом не оказалась Лили.
Они оба волновались, словно их ждала съёмка какого-то блокбастера. Иштван оббегал все фото магазины в округе в поисках лучшей плёнки, импортной фотобумаги и свежих реактивов. Из большой комнаты вынес всю мебель, на окна повесил плотные шторы, расставил по углам штативы со вспышками, раз сто проверил камеру. Даже принял зачем-то душ. Лили тоже не теряла зря время: ванна, кремы, парикмахерская. Она чуть ли не до блеска отполировала своё тело, удалила лишние волосинки, купила у спекулянтов умопомрачительное белье, потратив на него всю свою зарплату; два дня спала голой, выходя на улицу не надевала лифчик и трусики с тугой резинкой, чтобы не оставались следы, даже джинсы не носила, только свободные платьица на голое тело. Иштван обомлел, когда увидел её.
– Лили, я не смогу работать, – едва выдавил он из себя, когда та сняла платье, и стала в центре комнаты.
– Слабак! – рассмеявшись, ответила Лили, и повернулась к нему задом. – А как тебе вот такой ракурс?
– Боюсь, что мне придётся на минутку выйти…
– Дрочи здесь, мне приятно, что у тебя стоит, значит я не зря работала над собой.
– Ну это позор какой-то… Может лучше трахнемся, а потом пофоткаемся? – с робкой надеждой спросил Иштван.
– Нет, толстячок. Я не для этого два дня измывалась над собой. Сначала сделай гениальные фото, а потом будет десерт, но я ещё посмотрю, стоит ли его тебе давать.
Иштван выбежал из комнаты, и вернулся буквально через минуту, застёгивая на ходу ремень на брюках.
– Всё, я готов, – деловито произнёс он, снимая с объектива крышку.
– Какой ты быстрый. Запомни на будущее, пончик, я не люблю скорострелов.
– Больше такое не повторится, – чеканно ответил он и клацнул затвором фотоаппарата.
– Я ещё не готова, – обиженно надула губки Лили, – ты застал меня врасплох.
– И это хорошо, – чуть слышно ответил Иштван, продолжая снимать.
Потом ещё было много постановочных кадров в разных позах и с разным светом. Лили разошлась не на шутку, затребовала шампанское, и допив вторую бутылку, решилась на большее.
– А ты хоть раз видел настоящее порно? – спросила она.
– Видел, конечно. Когда в Германии был.
– И как, возбуждает?
– Как же возбудиться, когда толпа вокруг. Вот если бы дома, на диванчике, да с бокальчиком «Токайского»…, – Иштван мечтательно закатил глаза.
– Ну так давай устроим сами. У тебя есть кинокамера?
Он непонимающе посмотрел на Лили.
– Есть… 8-ми миллиметровая. Я свадьбы ею снимаю… Но можно попросить у операторов телецентра Арифлекс 16-ти миллиметровый…
– Вот и прекрасно! Будешь теперь снимать то, что происходит после свадьбы, – Лили уже без всякого стеснения вплотную подошла к нему. – Я ведь смогу? Смогу сыграть роль любящей невесты?
– А как? Я же снимать должен… А ты с кем… тогда?
– Какая разница, найдём кого-нибудь.
– Интересно получается, – недоуменно произнёс Иштван, – ты что будешь трахаться с другим в моем присутствии?
– А что тут такого? – игриво возмутилась Лили. – Это же кино.
Все эти разговоры не могли не закончиться сексом. Иштван хоть и был обижен, но виду не подавал, тем более обещанный десерт был таким вкусным, что думать хотелось всё меньше и меньше. Ему хотелось зарыться в её пахнущее страстью тело и представлять себя античным героем, стройным, красивым, сильным и ненасытным. Ну с ненасытность всё было в порядке, а вот всё остальное приходилось дорисовывать в мечтах… И не только ему. Лили тоже изо всех сил старалась не спугнуть хрупкое возбуждение, которое она с таким трудом раскачала внутри себя, фантазирую о предстоящей съёмке. Она даже не открывала глаза, чтобы снова не увидеть этот кривой нос, эти противные колючие усищи, скрывающие два неровных ряда жёлтых зубов и этот волосатый живот с бездонной пропастью пупка. Она однажды опрометчиво засунула туда палец. Боже, как это было противно! Палец вонял несколько дней, не помогали ни дезодоранты, ни мыло. Пришлось его забинтовать, а всем сказать, что порезалась.
– Я нашла партнёра, – услышал Иштван щебечущий голосок Лили в телефонной трубке. – Когда будем снимать?
– До завтра потерпишь? – попытался пошутить он.
– Будет трудно, но я постараюсь.
Глава 4
Нора была учительницей русского языка в местной школе и подрабатывала преподаванием венгерского советским офицерам. К Викиному отцу она приходила по субботам. Они запирались на кухне, и обычно часа полтора не выходили оттуда. В это время никто не имел права зайти к ним, даже чаю нельзя было попить. А ещё: не кричать, не грохотать, телевизор не включать, по телефону не звонить. В квартире вводился режим тишины – папа учил венгерский язык. Смешно, с Викой никто не занимался, но она знала больше, чем погруженный в обучение папа. Не желая нарываться на вопли отца, что все, мол, своей постоянной болтовнёй и непрерывным хождением возле двери, мешают ему выполнять приказ начальства совершенствоваться в изучении языка братского народа, домашние расходились кто куда – мама шла по магазинам, а Вика отправлялась гулять во двор.
Так продолжалось почти полгода, пока её мама случайно не обнаружила, что отцовские занятия почему-то переместились из кухни в спальню. Вика хорошо запомнила этот скандал, крики, битье посуды, слезы. Запомнила, как отец сложил чемодан, и куда-то с ним убежал, через день вернулся, долго валялся у жены в ногах, а она плакала, гладила его по голове и обзывала блядуном, как после всего этого до самого утра скрипела их кровать, как они утром снова пили чай и ворковали словно влюблённые голубки.
– Ну, что ты в ней нашёл? – попыталась расставить последние точки жена. – Ты видел какая у неё жопа? Как мой кулачок. А сиськи? Разве это сиськи…
– Софочка, я же извинился, – обжигая губы горячим чаем начал оправдываться муж. – Бес попутал. У неё черти какие-то в глазах. Не совладал я, прости…
– Неужели она в постели лучше чем я? – не унималась она. – Паша, ты мне скажи… Ты же попробовал и её и меня.
– Софа, остановись, дочка всё слышит.
– Да что она понимает, сопля ещё совсем, – ответила она и, повернувшись крикнула дочке. – Вика, а ну быстро в свою комнату. Не видишь мы с папой серьёзно разговариваем.
– Знаю я ваши серьёзные разговоры, – фыркнула дочь, вышла из кухни и уже из коридора громко добавила. – Опять тарелки начнёте бить…
Нет, тарелки они больше не били, но напряжение в доме было такое, что можно было спички поджигать без коробка. Но вся эта вновь вспыхнувшая любовная идиллия была зыбка как утренний туман. Её мама стала походить на сыщика. Она постоянно проверяла вещи мужа, нюхала их, выворачивала карманы, искала что-то, даже трусы, которые он бросал в стирку, подвергались тщательному исследованию. Почти каждый осмотр заканчивался какой-то находкой: то длинный чёрный волос на кителе, то затёртый красный след от помады на воротнике парадной белой рубашки, то едкий запах французских духов, перебитый «Шипром». Хуже всего было, когда на его трусах обнаруживались странные засохшие пятна. И тут Софа не выдерживала. Помаду, волос и духи ещё можно было как-то объяснить, а вот это не поддавалось никакому объяснению… Муж изворачивался как мог, но запах этих пятен нельзя было спутать ни с чем.