Страница 1 из 11
«»»»»
«Это было время повсеместного процветания. Каждый житель планеты и народы в целом, гордились своей человеческой природой. Не было войн и катаклизмов. Уровень жизни достиг небывалых высот. Самые неразвитые страны ежегодно убыстряли свой экономический рост, внося посильную лепту в бурный расцвет цивилизации. Несколько веков подряд земля приносила небывалые урожаи, мораль и нравственность совершенно вытеснили звериное из людских душ.
Впоследствии, то время стали называть Эрой Благоденствия…
И никто не мог представить на пороге Эпохи процветания, что причиной небывалого толчка в истории человечества, станет возрождение одного северного государства, возрождение тем более неожиданное, что современники начала подъёма изнывали от безысходности, ожидая полнейший коллапс. Страна дышала на ладан. Временная стабилизация представлялась именно временной. Тут и там раздавались пророчества о дальнейшем распаде уже распавшегося. Народ мучился в тисках экономической катастрофы, политики занимались преступных сколачиваем личных состояний и вывозом их зарубеж, бандиты, опираясь на коррупцию органов власти и правопорядка, творили насилие, насаждая беспредел во всём. Некогда великий суперэтнос умирал…
В те дни, когда Мировое Зло готовило последний удар, дабы установить свой звериный порядок на бессильной и почти покорной планете, явился Боец. Он осознал, что явился…».
Серёжин захлопнул общую тетрадь с замусоленными страницами, ещё раз окинул взглядом палату – серые стены, кровать, тумбочка, большое окно с разбитым стеклом, выпиленная огромная дыра в решётке. Оглянулся на медсестру – худенькую, с плотно сжатым ртом. Наверное, красивую, но сейчас, в белом халате и белой косынке, похожую на подопытную лабораторную мышь.
–Кто нашёл погибшего?
–Наш уборщик. Он утром чистил двор, тут и увидел, что Алешковский лежит мертвый,– выпалила медсестра.
–Как вас зовут? – улыбнулся Серёжин.
–Маша.
–Очень приятно. Павел. Тетрадь я заберу. Как же получилось, Маша, что ваш подопечный выпилил решётку, а вы ничего не расслышали?
–Спала, – медсестра пожала плечами и покраснела. Серёжин усмехнулся. Все медсёстры одинаковы. Во всех больницах.
–А почему в вашей клинике до сих пор стоят старые, рамные окна, а не пластиковые? Ему было бы нелегко разбить тройной стеклопакет.
Вопрос остался без ответа, да и задавал его Павел не по адресу – это дело руководства, куда направлять финансы, на замену окон или повышение собственной зарплаты.
Он ещё раз окинул взглядом палату. Вошли оперативники.
–Нету пилки. Нигде нет.
–Плохо ищете. Что говорит медэксперт?
–Алешковский при падении сломал позвоночник, но был жив. Умер часа два назад.
–Уборщик почему-то не решился найти его, пока он был ещё жив, – хмыкнул Серёжин. – Давайте, парни, ещё и ещё раз всё переройте. Хотя рыть здесь негде. А с вами, Маша, мы поговорим позже.
Он улыбнулся испуганной медсестре и, выйдя из палаты, решительно направился в кабинет главврача, где уже «работали» Соболев и Аксюшкин. Соболев был помощником Серёжина, а Аксюшкин – начальником всего оперативно-следственного отдела, увязался с дежурной группой «благодаря» общегородскому рейду «Правопорядок».
Резко постучав в дверь, Павел вошёл в кабинет.
Главврач, лысоватый сорокалетний мужик, был бледен. Соболев черкал фигурки в своём блокнотике. Аксюшкин улыбался. Обернувшись хозяином, заявил:
–Вот и Павел Иванович. Проходи, Паша. Нам главный врач этого весёлого заведения невероятные истории о погибшем рассказывает.
–Интересно послушать, – хмыкнул Павел, садясь с краю длинного стола.
–Так вот, – продолжал главврач. – Помимо всех его заявлений об опасности, грозящей ему лично, он упорно твердил о вселенской угрозе всему человечеству. Его и доставили к нам не как обычно – из вашего же ведомства к нам поступил – нашли на вокзале в образе бродяги, оказался невменяем, без документов, только фамилию помнил – Алешковский, и всё, даже имени… Нам его передали, мы пытались лечить. Вроде нормальный, тихий. А как начнёт проваливаться в свои грёзы, истерил бешено: надо убивать! Иначе убьют его! И всех убьют… Не буйствовал, но держали мы его отдельно.
–У вас многие больные пишут, рисуют? – спросил Павел.
–Мы даём карандаши, авторучки. Некоторые рисуют.
–Но вы знали, что Алешковский писал?
–Конечно.
–Вы читали это? – Павел тряхнул общей тетрадью.
–Заглядывал как-то, – главврач со скепсисом улыбнулся. – Была в нём тяга к мессианству.
–Я о другом. Я читал кое-что из тетради. Если это писал Алешковский, то почему он считался больным? Абсолютная ясность изложения. Очень странно, знаете.
–Здесь у нас весь контингент странный, – непринуждённо усмехнулся главврач.
–Ну, что ж, спасибо, – решил закругляться Аксюшкин, видимо, устав от больничного запаха. Повернувшись к Серёжину, спросил. – Ты всё там сделал?
–Вроде всё. Опера ещё суетятся, но, думаю, бестолку.
–Хорошо. Тогда, до свидания! Вынуждены вас покинуть. Работы много! – Аксюшкин пожал руку главврачу, и вся следственная гвардия оказалась в коридоре. Он толкнул Павла в бок. – Что скажешь?
–Начерно? Мужик больной, страдал манией преследования, разбил стекло, выпилил решётку и сиганул на твёрдую землю с пятого этажа. Только вот пилку оперативники никак не найдут.
–А, хрен с ней. Всё просто. Сегодня же составь отчёт по делу и закроем его, как самоубийство, – решил Аксюшкин. – Я его включу в перечень раскрытых происшествий по горячим следам.
Они спустились по лестнице в вестибюль первого этажа, неторопливо вышли на улицу.
–Сколько у тебя до плана? – спросил его Павел.
–Три бытовухи желательны. До вечера далеко, что-нибудь случится – раскроем. Меня уже достали эти рейды.
Миша Соболев оглянулся на старинное пятиэтажное здание из красного глиняного кирпича, вслух прочитал вывеску: «Центр Психического здоровья».
–Как заковыристо теперь психушки называют!
«»»»»»
Из психбольницы Павел поехал в управление писать отчёт об успешном расследовании самоубийства. Соболев с оперативниками, под руководством Аксюшкина, помчались на новое дело – в одном из домов частного сектора в пьяной драке жена ударила ножом любимого супруга, слава богу, что не насмерть!
В родном кабинете за столом восседал напарник Килькин и внимательно слушал песню на французском языке, изливавшуюся из динамиков радиоприёмника, при этом делал какие-то пометки себе в тетрадку.
–Что? – удивился Павел.
–Вот это женщина! Ты представляешь, её, видимо, поймали бродяги-дезертиры из разбитой армии Наполеона, и давай «пороть». Пороли– пороли…
–Это я слышу, – посмеялся Павел. – Не глухой. Радио работает.
–А ты послушай. Пороли– пороли– пороли, пороли– пороли– пороли, пороли– пороли– пороли, пороли– пороли– пороли, пороли– пороли, но «пропороть» не смогли. Четырнадцать раз её «пороли», и не смогли…
–Ты это из песни узнал, про наполеоновских дезертиров? – хмыкнул Павел.
–Это я так представил. Затащили в походную палатку, и давай «пороть». И не смогли «пропороть». Куда уж им войну выиграть с нами, если женщину как следует «пропороть» не смогли!
В кабинет заглянула Антонова – дознаватель.
–Кого это вы пороть собрались? Что ещё за планирование экзекуций?
–Никого мы не собрались, – отозвался со вздохом Килькин, закрывая свою тетрадку, и пряча её в ящик своего письменного стола. Песня уже кончилась. – Мы просто работаем, Ася Николаевна. Занимаемся обычной повседневной бюрократической рутиной.
Павел поборол в себе желание громко расхохотаться, отвернулся, шмыгая носом.
Начальница, не собираясь зайти, с порога строго отчитала Килькина:
–Ты активней ей занимайся, Петя, этой бюрократической работой, тебе за это деньги платят – заработную плату…
–Да, да… Любимая начальница, я покорный раб!