Страница 1 из 123
Часть 1. Найдёныш
Перед закрытой дверью педиатрического отделения Татьяна Демидова остановилась, держа в руках холодный глянцевый лист с приговором. Чёрные буквы дрожали, расплываясь, и она быстро мазнула рукой по глазам, вытирая слёзы. «Почему это опять случилось? Ну что я сделала не так?» — её мутило от горя, и голова была, как чужая. Странное ощущение — словно подменили жизнь, отняв главное.
Она оперлась на подоконник узкого окна, не в силах войти в отделение. На лестничной площадке никого не было, но с нижних этажей доносилось эхо голосов. В любой момент кто-то мог подняться, увидеть, что она плачет, начать приставать с расспросами... А это было бы невыносимо. Нужно собраться, привести себя в порядок. Всё лицо, наверное, в красных пятнах — вон как щеки горят.
От больничной стены, выкрашенной синей масляной краской, веяло холодом. Татьяна прижала к ней руки, вбирая его — а потом приложила ладони к щекам. Холод чуть успокоил, даже взбодрил. И она, решительно шагнув к массивной белой двери, потянула ее на себя. В открывшемся проеме показалось всё то, к чему Демидова привыкла за долгие годы работы детским врачом. Мамы, прижимающие к себе грудничков, бабушки с малышами, дети постарше. Широкое окно в конце длинного коридора, по обе стороны которого располагались палаты. Зеленый линолеум на полу, оливковые стены... Демидова хотела шагнуть внутрь — но горячая волна крови вдруг поднялась к затылку, плеснула болью. И мир перед глазами дрогнул, меняясь, как в дурном сне.
Окно в конце коридора зажглось тускло-зеленым болотным огнем, по полу пошла рябь и он стал зыбким, как трясина. Сырость поползла от нее, заклубилась туманом, набирая темную, пугающую силу. И в этом плотном мареве стояли куклы. Теперь они были вместо людей. Темноволосая марионетка, держащая за руку свою маленькую копию. Барби с плачущим пупсом. Девочка-Мальвина, уставившая на Татьяну ядовито-синие стеклянные глаза...
Демидова закричала и захлопнула дверь, но изнутри в нее ударил ветер, вырвался и злобно взвыл: «Ппан-доо-раа!» Задыхаясь от ужаса, Татьяна грохнула дверью снова, снова... А сзади вцепился кто-то, тряхнул ее за плечи. Она обернулась: ее держал большой манекен с раззявленным в вопле ртом и лицом санитарки Кати Палны. И Демидова завизжала, отдирая от себя холодные пластиковые клешни:
— Уйдиии, кукла, уйди-удиии-иии!
Уже на грани сознания почувствовала, что летит вниз…
...и — никого... безветрие... безмолвие... время замерло темной каплей...
А потом запах нашатыря обжег ноздри, и сквозь дрогнувшие веки прорвался свет.
Татьяна увидела над собой лицо санитарки Кати Палны: живое, доброе, с тревогой и любопытством в глазах. Спину и ноги холодил пол — вновь затвердевший, надежный. Стены поднимались ровной, равнодушной твердью. Болел затылок — видимо, ударилась при падении. За открытой дверью педиатрии белело напуганное лицо бабушки, прижимающей к себе синеглазую внучку.
— Татьяна Евгеньевна, матушка, вы что? Ох, напугали, — твердила Катя Пална.
— Вот, доктор, вы обронили… — бабушка робко выступила из-за двери, нагнулась и вложила в руку Татьяны белый глянцевый листок. Она непонимающе глянула на черно-серый снимок в углу и напечатанный рядом диагноз. Воспоминания, вспыхнув, обожгли: это листок с результатом УЗИ, её приговором.
Пальцы судорожно смяли проклятый лист. И Татьяна, не выдержав, разрыдалась.
Ее нерождённый ребенок мертв.
Пандора вернулась.