Страница 3 из 7
Максим Горький не споет
Если передвинуть стрелки на несколько часов назад, можно увидеть, как Володя Ульянов кружит на велосипеде по аллеям Чапаевского парка. Затем он пересекает улицу Вальтера Ульбрихта и движется в сторону кинотеатра «Ленинград», отдавая должное важнейшему из искусств. На афише силуэты четырех всадников на фоне багрового заката.
Фильм «Неуловимые мстители» Володя знал наизусть. Крутить педали надоело. Возвращаться в школу – просто опасно. Хорошо бы домой. Скрипочку взять. И из Равеля что-нибудь. Но маме на работу к двенадцати (на часах начало десятого). Врать и изворачиваться перед ней глупо и не хочется, говорить правду – тем более. И без него настрадалась из-за старшего паразита (…братан Сашка сквернословил на Красной площади перед святой усыпальницей, и там же его стошнило на блюстителя порядка при вооруженных фотоаппаратом иностранных туристах. Несмотря на то, что пленку засветили, Саша был исключен из литературного института и угодил на пару лет в стройбат, распиздяй. Благо, отец, земля ему пухом, Илья Николаевич не дожил до этого позора). Ничего не оставалось, как повернуть обратно в Чапаевский парк. Прислонив «Орленка» к стволу раскидистой рябины и устроившись на лавочке под ней же, Ульянов младший погрузился в чтение самиздатовских «Москвы – Петушков», оставленных ему братом Александром, да так увлекся, что не заметил, как и время пролетело. Прав Ерофеев: не споет Максим Горький песен о поколении, идущим вслед за ним (Веней), – подумал Володя, закладывая рябиновым листочком страницу на прогоне «Купавна – 33-ий километр». Он сунул рукопись в прикрепленный к багажнику портфель, в котором лежали также засунутый мамой пакет с бутербродами, рогатка, потерявший актуальность «Дневник пятилетки» (его Володя любил как бы невзначай полистать на уроках географии перед Микоянской), несколько тонких тетрадок и пачка конвертов для корреспонденций Надежде Константиновне, и поехал домой. Притормозив по дороге у мусорного контейнера, он открыл портфель и выбросил поочередно рогатку, «Дневник пятилетки», а поколебавшись минуту, и связанные тесемкой конверты. При этом произнес в никуда загадочные слова: «Это не наш путь. Мы пойдем другим путем».
Не проходите мимо
На улицах и в переулках, тупиках, сквериках и двориках, да где угодно(!) в черте города Москвы нет-нет, а что-нибудь и случится…
Как ни спешил к Ульянову Бронштейн, а мимо металлических арбузных клеток у Ленинградского рынка со стороны Часовой улицы не прошел. А вы бы прошли? Толпа живо обсуждала нелепую ситуацию. Одна сердобольная женщина попыталась вызвать милицию, но дежурный, узнав причину, пригрозил ей штрафом за телефонное хулиганство и повесил трубку. Но к делу. В одной из этих клеток среди бела дня вместо бахчевых культур сидел запертый на висячий замок обнаженный негр. Не верите? В милиции вот тоже не поверили, а негр между тем сидел, прикрывая лиловыми руками причинное место, и дико озирался по сторонам. С появлением привлеченного странным сборищем наряда милиции – старшего лейтенанта и сержанта – глумление не прекратилось. Милиционеры не могли взять в толк, галлюцинируют они или нет. Ущипнув себя за ляжку, первым опомнился сержант и вызвал по рации машину. Старший по званию обратился к публике, нет ли свидетелей? Свидетелей факта пребывания африканского гражданина в столь незавидном положении было предостаточно. Очевидцев того, как он в этом положении оказался, конечно, не нашлось. Разбирательство осложнялось и тем, что по-русски потерпевший не изъяснялся, от услуг добровольцев-переводчиков упрямо отказывался и лишь нечленораздельно мычал. Милиционеры догадывались, что пленника надо бы освободить, но как открыть замок без ключа, представления не имели. Дворника, принесшего лом и предложившего помощь, с места происшествия прогнали, чтоб не мешал. Сержант стал проявлять скрытые до поры расистские наклонности, заметив, что в Америке подобное сплошь и рядом – и ничего, а у нас малейший инцидент вызывает бурю справедливого негодования. Никакой бури Лева при всем желании не заметил. Только вытянутые под воздействием животного интереса шеи отогнанных милиционерами аборигенов, да их же постыдные реплики и дурацкие советы. Какой-то алкаш называл несчастного Андрюхой и пытался просунуть ему между прутьями решетки бутылку пива и соленый сухарик… Лева прикрыл глаза, и перед ними в туманной дымке проплыл облик директора школы, говорящего что-то про «дело каждого коммуниста». И стало вдруг предельно ясно, что негр, временно неспособный крепить дружбу и взаимопонимание между народами, к делам коммунистов никакого отношения иметь не может (и не только негр).
Прибывшая машина с синей полосой наконец увезла трясущегося африканца. Представление закончилось. Спасибо за внимание и до новых встреч в уличной версии передачи «Очевидное – невероятное».
Телефонный разговор
Есть мнение: каждая женщина по-своему красива. Так оно и есть. Хотя, конечно, что под этим иметь в виду. Допустим, можно было восхищаться красотой внутреннего мира Елены Георгиевны Боннэр, а 99% участниц конкурса «Мисс – бюст» или «Мисс – длинные ноги» считать набитыми дурами. И все-таки красавиц встречаешь не часто (посмотрите внимательно по сторонам и не спорьте). Когда в представительнице прекрасного пола красота сочетается с умственными способностями, впору говорить о явлении неординарном. Ну а чтобы – красива, умна, да еще и не стерва – так не бывает, разве что чудо. Чудом и представляется мне по сей день наша учительница литературы. В Надежду Константиновну нельзя было не влюбиться, причем с первого взгляда. Думаю, и Володька Ульянов, когда отправлял ей через Леву Бронштейна пылкие признания, выстраивая шутливые исторические параллели, не только ерничал. Бронштейн сублимировал иначе: в каждое сочинение, какие бы вопросы оно ни затрагивало, он умудрялся на спор либо вставить цитату из В. И. Ленина, либо так или иначе помянуть его имя. Вот два эпиграфа, размещенных им один под другим в опусе на вольную тему «Революционный держите шаг»:
«Ленин в тебе и во мне!» Л. Ошанин
«В нас с вами тоже много звериного». А. Ким
Надежда Константиновна юмор понимала. А после общения в учительской с Василием Ивановичем он был ей органически необходим. Как душ после пыльной работы. Ульянов и Бронштейн поднимали ей настроение. Иногда, не в силах сдержать улыбку, она закрывала лицо руками, как бы приходя в отчаяние от очередного безобразия. Бывало, просила пригласить в школу родителей, о чем через пять минут «забывала». Проверяя дома их сочинения, часто не могла удержаться от звонка кому-нибудь из однокурсников по филфаку, чтобы зачитать им места, которые хотелось перечитать:
– Мишка, привет! Ты диплом по Тургеневу защищал?
– Сомневаешься?
– Послушай, что пишут мои оболтусы: «Иван Сергеевич Тургенев перед тем, как написать стихотворение в прозе, или горестно раздумывая во дни сомнений о судьбах родины, прогуливался с Полиной Виардо по аллеям старого парка. Стояла поздняя осень. Быстро темнело. И ни единого фонаря! Насколько же чище могли быть их отношения, как несоизмеримо глубже чувства, когда бы в 19 или 20.00 вспыхивали яркие электрические лампочки, не оставляя шансов разбрасываемым вековыми деревьями зловещим теням, преследующим влюбленных. А ведь еще Ленин отмечал, что коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны».
– Если твои ребята так раскрывают тему любви Ивана Сергеевича, я за нашу смену спокоен. Тебе, Надька, в Оксфорде преподавать!
– Да ну тебя! Меня же с работы уволят без выходного пособия, попади случайно их творения в руки кому-нибудь из коллег.
– Работа не волк. В Кембридж переберешься.
– А серьезно?
– Хм… Ну, поговори с Тургеневедом в неформальной обстановке. Домой к себе пригласи, что ли.