Страница 2 из 4
– Бог? Или Жак де Моле, которого осудила церковь?
Монсеньор молча смотрит на взбешенного Дофина. Поднимает палец, тихо грозит. Постой жест, почти отеческий.
Дофин отступает. Трет щеки руками. Понемногу опоминается. Идет к монсеньору. Смиренными губами касается пасторского перстня. Отступает. Садится в кресло напротив. Он деловит:
– Как они попали в Реймс, монсеньор?
– Дорогой, причудливой, как жизнь.
– И все же?
Не дождавшись ответа, говорит просительно:
– Расскажите. Я хочу знать все об этом деле.
Монсеньор быстро прикрывает глаза веками. Невозможно понять – как он относится к внезапному смирению Дофина. Смотрит в огонь. Начинает задумчиво:
– От вас у преблагой церкви нет тайн. Слушайте! После того, как рыцарей арестовали и обыскали одну за одной, их резиденции, не нашли ни золота, ни знаков власти магистра. Рыцарей пытали, но дознаться не удалось. Из простых храмовников никто того не знал. Высшие молчали. И тех и других пытали без перерыва, но не узнали ничего. Они признавались в чудовищных грехах под пыткой. Чего только не наговорили о себе! Но о сокровищах молчали. Король Филипп, сам желающий стать Великим магистром ордена, был в гневе. Правда открылась год спустя, здесь, в Шиноне.
Монсеньор встает и, разминая затекшую от долгого сидения руку, неторопливо ходит по залу. Муаровая сутана ползет за ним, вкрадчиво шелестя.
– Вам, вероятно известно, что здесь, в башне Кудрэ, были заключены пять руководителей ордена вместе с самим Жаком де Моле. Стены башни хранят об этом лете особую память – знаки, которые, по преданию, начертал на стенах сам великий магистр или его спутники. Эту башню часто посещают разные люди – отцы церкви, прорицатели и философы, пытаясь разгадать тайну знаков. Одни говорят, что это колдовская тайнопись, в которой зашифрованы соблазнительные и ужасные пророчества о золоте, о власти, о конце времен. Другие полагают, что это карта, на которой начертана тайна пропавшего золота ордена Храма и его реликвий…
Монсеньор замолкает задумчиво. Вдруг улыбается по детски:
– Я сам в дни юности провел перед этими таинственными знаками несколько ночей.
– И что? Вам что-то открылось?
Монсеньор отвечает, уклончиво качнув зрачками:
– Если и есть в знаках скрытый смысл, Богу не было угодно открыть его мне, своему слуге… Но более склоняюсь я к тому, что это не более чем занятие для рук, чтобы успокоить истерзанный пытками ум и бесполезно искать в этих знаках откровения, либо знака свыше…
Монсеньор крестится. Продолжает:
– Итак, летом Шинон посетил король Филипп в сопровождении Ногарэ и королевского палача метра Фрибо. На второй день пыток мессир Рембо де Каромб, командор Заморья, выдал место, где были спрятаны сокровища ордена и в ту же ночь проколол себе горло заточенной на камне пряжкой от плаща. Его тело бросили в реку. По его указаниям сокровища отыскались в тайном подвале парижского Тампля. Свою находку король скрыл, не желая делиться с папой Климентом. И скрывал сокровища почти семь лет. Уже после смерти Жака де Моле, после смерти Ногаре и папы, он в час смерти приказывает письмо, реликвии и золото отдать на сохранение святым отцам в Реймс. Святые отцы разделяют сокровища и скрывают их в разных местах, сведения о которых передают по наследству реймсские епископы.
Дофин заводит за спину оледеневшие вдруг ладони:
– Золото ордена, какое оно?
– Обычное золото, мой Дофин. Желтый бес в доброй старинной чеканке. Его много. Очень много! В летописях реймсской епархии осталось упоминание о том, что для того, чтобы его вывезти из Парижа, понадобилось несколько десятков повозок.
Дофин бегает по залу, потирая на ходу руки. Подходит к столу и снова берет в руки документ:
– Реликвии ордена – что это?
– Это меч Великого магистра и его корона. Очень древние. Их история восходит к основанию ордена в Иерусалиме. Меч принадлежал некогда Готфруа де Бульону, а корона – тот самый венец, что отверг великий рыцарь, когда его хотели провозгласить королем Иерусалимским. Корону венчает огромный красный камень – в прежние времена знаменитый на весь христианский мир, кровавый карбункул рыцарей ордена Христа. С этой святыней связано много легенд. Корона, якобы, приносит всемогущество тому, кто оденет ее на свою главу с Божьего благословения. Ходили разговоры, что с королем Филиппом случился удар именно в тот час, когда он попытался увенчать свою голову этим венцом.
Дофин ведет пальцами по строчкам документа. Палец дрожит, то замирает, то возносится вверх на несколько строк, то снова падает вниз и вновь дрожит, Возбуждение рисует на его бледном лице багровые пятна:
– Почему в письме Жак де Моле называет моего отца святым? Разве он не обычный сумасшедший? Ведь он же просто Безумец? А?
– Вспомните – разве не называют вашего отца в народе Благословенным королем? Разве не говорят – глас народа – глас Божий?
Каждый ответ монсеньора Дофин сопровождает утвердительным кивком. Он словно отбивает какие-то одному ему понятные пункты.
– Значит, мне нужно ждать появления посланника от Бога? Тогда я получу несколько десятков возов золота в монетах старинной чеканки? И долго ждать?
Монсеньор следит за Дофином внимательным взглядом. И молчит. Дофин еще раз вперяет глаза в документ. И не отрывая глаз от красивой вязи слов, нанесенной на пергамент искусной рукой личного секретаря последнего короля династии Капетингов, говорит вопросительно:
– Прежде должен умереть мой отец…
– Он уже умер.
Голос Монсеньора прозвучал буднично, серо. Дофин по-прежнему не отрывает взгляда от пергамента. Но дрожащие руки вдруг замирают. Спрашивает внезапно потускневшим голосом:
– Когда?
– Вчера вечером.
– Где?
– В своем парижском замке. На руках мадемуазель Одинетты.
Дофин оставляет документ. Подходит к камину. Смотрит в огонь. Поленья трещат, сыплют яркие искры на каменный пол.
Падают. Гаснут. Падают. Гаснут.
Проходит время, прежде чем Дофин прерывает молчание:
– Он говорил перед…уходом что ни будь?
– Ваш отец? Да!
– Что говорил мой отец?
– Что беден, как ни один человек во французском королевстве. Казалось, эта мысль доставляла его величеству большое удовольствие. Он повторил ее несколько раз.
Дофин усмехается с горечью. Проводит рукой по лицу. Словно смахивает с него приставшую липкую паутину. Спрашивает осевшим голосом:
– Он вспоминал меня?
– Да. Он много думал о вас в час смерти.
– Что велел передать мне отец?
– Он велел вам терпеть, молиться и ждать. И велел передать вам это…
Монсеньор вытягивает руку. Дофин берет из руки шкатулку. Открывает. В шкатулке лежат любимые четки отца. Четки Безумца. На нить нанизаны мелкие раковины, морские камушки, высохшие ягодки рябины переплетенные с бесценным жемчугом, и всякая дребедень… На глаза Дофина набегают слезы. Он зло смахивает их.
– Что-то еще?
– Последними словами его были слова – «Я победил Англию!»
Дофин улыбается. Губы трясутся. Он спрашивает неуверенно:
– Он ведь был сумасшедшим, не так ли?
Проводит рукой по запылавшему внезапно лбу и шепчет почти просительно:
– Он ведь был сумасшедшим – мой отец?
– На надгробье решили написать – Карл Благословенный, король Франции.
Дофин не отвечает, молчит. Монсеньор говорит тихо:
– Его похоронят в Сен Дени, в королевской усыпальнице.
– Когда?
– Через три дня. В среду.
Дофин чувствует, что мгновение – и он зарыдает. Упадет и будет биться головой о каменный пол. Хватает свой плащ. И перерубает нить разговора:
– О дальнейшем поговорим после!
Разговор закончен. Монсеньор согласно наклоняет голову. Дофин бежит к лестнице. На пути спотыкается о неподвижные тела стражников. Замирает. Не обернувшись, произносит с насмешкой:
– Вы, я вижу, отравили мою стражу, Монсеньор?
– То, что я рассказал вам, предназначено только для ушей Дофина. Ваши стражники выпили вина и спят.