Теория противоположностей

– Как раз вчера и собиралась, – говорю я наконец. – Просто мы с тобой почти не общались наедине с тех пор, как это случилось. Но теперь ты и сам все знаешь. Ханна была под коксом, и мне пришлось без нее проводить встречу с «Надежными», и все прошло хуже некуда – я уже говорила; заказчиков потеряли, поэтому Ханну уволили, ну и меня уволили тоже. В общем, сам знаешь – свобода или смерть, Шон! Вот что главное! Свобода или смерть, мать твою!

Теперь настал мой черед запихнуть себе в рот огромный кусок яичницы, подавиться им и закатить глаза – чем не эффектный финал рассказа.

– Что ты хочешь этим сказать? Ты о чем вообще?

– Это все вселенная, черт бы ее побрал! – рычу я.

– Ладно. От меня-то ты чего хочешь?

Ванесса громко вздыхает; Шон сердито смотрит на меня.

– Почему ты разговариваешь со мной в таком тоне? Я ни в чем не виноват.

Я судорожно сглатываю и опускаю голову. Потом снова смотрю на Шона.

– Прости. Надо было сразу тебе сказать. И за тон тоже прости. Я уже поняла – на тебя бесполезно злиться. Злостью делу не поможешь.

Ванесса корчит рожицу, словно ей попался кислый грейпфрут.

– Я и не понял, что ты на меня злилась, – отвечает Шон. Остатки яичницы он кладет в пустую тарелку – для Никки, который, увидев их, наверняка расхохочется и потребует на завтрак поп-рокс со спрайтом. И мы, конечно, ему дадим и то и другое (желудок этого любителя восьмидесятых от такой пищи не взорвется, я смотрела в Гугле; так что нечего критиковать наши воспитательные методы).

– Думаю, нам пора, – говорит Ванесса. – Там надо быть к девяти, потому что в девять приедет операторская группа, а я еще должна накраситься – это довольно глупо, потому что я все равно не дам снимать крупным планом свое перекошенное лицо с выпученными глазами, – она встает со стула. – И зачем я только наелась яичницы? Еще, чего доброго, стошнит перед прыжком. Знаете, как это бывает, – все возвращается на круги своя.

– Подожди, – говорит Шон мне (а не Ванессе, которая чересчур проворно заталкивает в рот последние куски), – почему ты злишься-то?

– С каких пор ты увлекся гольфом? – Мой тон слишком откровенен и недостаточно дружелюбен для обычного разговора.

– Ну… не знаю. Я пробую новое… Недавно.

– А эта куртка! – Я указываю на мотоциклетную куртку, которая лежит на диване и которую я заметила только что. – Зачем она тебе? Разве программисты такое носят?

– О-о, она клаааасная, – Ванесса уже тянет к ней лапы. – Просто шикарная. По-настоящему ценная вещь. Она же от Варватоса! Сколько заплатил?

– Господи, Ванесса, ты можешь на минуту заткнуться? – говорю я и тут же начинаю извиняться: – Прости. Блин, я не хотела. Не знаю, что на меня сегодня нашло.

– Ладно, разбирайтесь без меня. А я без вас прыгну. Позвоните, когда закончите, – может, зайду на кофе.

Она быстро целует меня в щеку и убегает раньше, чем я успеваю попросить ее не оставлять меня одну. Мы с Шоном в кухне один на один. Он молча наливает себе еще кофе, добавляет немного молока, и еще немного, и еще, так что это начинает сводить меня с ума. А я не хочу, чтобы мой муж сводил меня с ума, я хочу Шиллу! Но тут я вспоминаю про «Виноград» и понимаю, что не только я перед ним виновата.

Он всыпает в кофе примерно полпакета подсластителя, размешивает, отхлебывает, вздыхает. Потом отрывает кусок пищевой пленки и бережно, как новорожденного младенца, заворачивает тарелку Никки. Наконец поворачивается ко мне и говорит:

– Так почему ты на меня злишься?

– Я на тебя не злюсь.

– Нет, злишься. Ты сама сказала – цитирую: «На тебя бесполезно злиться».

Я уже готова закричать: «Виноград!» – но тут у него звонит телефон.

– Да, – говорит он, сев на спинку дивана. – А, да? Ладно. Хорошо. Надолго?

Следует довольно длительная пауза.

– Угу. Ладно. Нет, нет, все хорошо. Я хочу сказать – мне надо поговорить с Уиллой, – он умолкает.

Я чувствую, как напряжение спадает. Я не могу сейчас обсуждать с Шоном «Виноград». Этот разговор может все подорвать и вывести на поверхность то, к чему я еще не готова. И к тому же ему надо со мной поговорить. Мои мысли замирают. Я стараюсь успокоиться – вдыхаю и выдыхаю, как учил Оливер, – и не могу даже представить, о чем Шон хочет поговорить со мной – о любовнице, о разводе? С кем он сейчас разговаривает? Пожалуйста, вселенная, не причиняй мне боль. Пожалуйста, пусть Шон не окажется таким же, как тот приятель Голдмана, который переспал с Кэндис, подругой Иззи.

Шон говорит в телефон:

– Мы все обсудим. Конечно, конечно. Да, я понял. Уверен, Уилла будет только рада.

Я позволяю себе вдохнуть чуть больше воздуха – вряд ли он скажет шлюшке, которую встретил в «Винограде», на игре в гольф или где-то там еще, что я этому только рада. Я смотрю на него, но он внимательно разглядывает вид из окна. Кто знает, что он видит на горизонте. Но точно не меня.

– Он еще спит, – говорит Шон. – Скажу, чтобы позвонил тебе, когда проснется.

Снова пауза.

– Хорошо. Береги себя. Да, я понимаю.

Он нажимает на кнопку и какое-то время разглядывает пол, потом вспоминает, что я сижу как на иголках, что мы собирались кое-что обсудить и многого еще не сказали друг другу.

– Это Аманда, – он медленно поднимается, словно во время разговора потянул спину. – Ты ведь не против, чтобы Никки еще немного пожил у нас? – Не глядя мне в глаза, он тянется за чашкой.

– Ну хорошо. А немного – это сколько?

– Гм… большую часть лета.

– Большую часть лета?

– Она получила ту должность, в Танзании. Вообще-то это классно. Будет менять мир к лучшему.

– Никто и не отрицает, – интересно, не хочет ли он сказать, что я-то не меняю мир к лучшему, возясь с этими подгузниками. Господи, как будто я не знаю, что глупее их ничего и придумать нельзя! Иначе бы я не писала Ванессе сообщения на встрече с деловыми партнерами. Индиана Джонс, страдающий недержанием, – сексуальнее не придумаешь!

– Ну, ты понимаешь, – говорит Шон. – Там небезопасно, и Никки с собой не возьмешь, а эта работа очень важна для нее, и потом, ведь он поживет тут только до августа!

– Целое лето, Шон! Я думала, мы хотим завести ребенка!

– Да ладно тебе, Уилла! Разве Никки нам помешает над этим работать?

– Знаешь что, – говорю я рассерженно, – что-то мне уже и не хочется никакого ребенка.

Неадекватная реакция на такой пустяк, согласна. Но я испытываю облегчение. Сказав это, я ощущаю, как тяжелый груз, давивший на меня изнутри, вдруг отпускает меня. Может быть, ДокторЭллен права. Может быть, не мешало бы мысленно перед ней извиниться. Может быть, кому-то из нас просто не суждено стать родителями, и если таков божественный замысел, может быть, мы просто должны ему следовать.

– Что? – возмущается Шон.

– Что слышал!

– Ты не хочешь ребенка?

– Мы снимаем этот вопрос с повестки дня! Все равно ничего не получается, как бы мы ни старались! Если я все еще не беременна, значит, это знак свыше!

– Откуда такие выводы? Из-за того, что Никки будет спать в гостевой комнате?

– Нет! – кричу я еще громче. Вдыхаю, выдыхаю через носовой канал, как показывал Оливер (он сказал – это называется пранаяма, и он лично знал йога, получавшего от нее оргазм). Чувствуя, как замедляется мой пульс, я медленно и тихо говорю: – Из-за… гольфа… и… бейсбола… и…

Я пытаюсь сказать, я знаю – нужно быть решительной и посмотреть правде в глаза… но я не могу. Отец сказал бы – виной всему мой рассудок, слишком напуганный, чтобы давать ход чему-то нежелательному; еще он сказал бы – все это не имеет значения, и если катастрофа должна произойти, она произойдет. Но я скажу – все гораздо проще: я не могу произнести вслух слово «Виноград», потому что трушу и боюсь разрушить статус-кво.

– Что за чушь, Уилла? – отвечает Шон на слишком высокой ноте. – Ты не хочешь ребенка, потому что я увлекся гольфом? Что все это значит? Мы решили завести ребенка. Мы договорились, что заведем его сейчас. Это часть нашего плана!