Страница 1 из 8
Алмаз розенкрейцера
* * * * *
Светлейший князь Михаил Дмитриевич Воротынский, бывший статс-секретарь Императрицы Екатерины II, канцлер Российской империи и богатейший аристократ своего времени умер ночью, 17 мая 1799 года на своей даче под Петербургом, разбитый параличом после инсульта, от повторного удара, в возрасте 52 лет. Перед смертью он, сквозь искажённые в каменной судороге губы, попросил своего друга, архитектора Николая Львовского сохранить в секрете тайну о… дальше князь был говорить не в силах. Его глаза закатились, и канцлер испустил дух.
Родившись под Калугой, в древней, но нищей дворянской семье, Михаил Дмитриевич мог бы всю жизнь быть не более чем провинциальным помещиком и штабным офицером. Но, обладая феноменальной, как говорят сегодня, фотографической памятью, и каким-то необъяснимым чудом оказываясь всегда в нужное время и в нужном месте, Воротынский пробился ко двору, став уже в 40 лет неформальным министром иностранных дел империи. Вскоре, как и большинство ярчайших деятелей той эпохи, Воротынский вступил в масонскую ложу, и не простую, а в высшую и древнейшую ложу розенкрейцеров, целью которых было постижение тайны вечной жизни.
Масоны в России были не в почёте. Императрица относилась к ним с недоверием и несколько их побаивалась, так как по своей идеологии масоны были приближены к республиканцам. Но гонения на ложи в России начались только после Великой французской революции в 1792 году. Михаил Дмитриевич, купив под Петербургом село с небольшой усадебкой, пригласил своего друга, молодого и талантливого архитектора Николая Николаевича Львовского перестроить старое здание барского дома. Процесс этот, в совокупности с обустройством парка, занял 12 лет. Сразу после окончания строительства, умирает жена Воротынского. Ночи напролёт, отдыхая от государственных дел, безутешный князь устраивал самые развратные пиршества на своей новой даче, где содержал горем из иностранных девушек. За всё время, пока усадьба находилась в собственности Воротынского, он не приглашал туда никого, кроме Львовского и графа Кольцова, также видного русского масона. Вскоре, при дворе и в салонах вельможных господ стали шептаться, что шумными оргиями и пьянством на своей «содомской даче», Воротынский пытается скрыть алхимические опыты. Многие позднее объясняли феномен богатства князя тем, что он в подвалах усадебного дома превращал свинец в золото, в то время, как Львовский и Кольцов шумели на верху, отвлекая внимание. Толки усиливались и, в конце концов, Воротынскому пришлось пригласить на свою дачу Императрицу и её ближайшее окружение. На том званом вечере, Михаил Дмитриевич представил господам свою коллекцию ювелирных изделий и драгоценных камней. Среди всего того бесчисленного количества самых разнообразных самоцветов, стоял особняком и сразу бросался в глаза алмаз, размером больше куриного яйца, необыкновенно чистый и сияющий, словно солнечный огонь, который отчего-то князь поспешил от гостей спрятать, объяснив Императрице, что это всего лишь стекляшка. Сразу после смерти Воротынского алмаз пропал. Несколько приятелей князя уверяли, что видели этот камень и даже держали его в руках. Масоны же, а в особенности розенкрейцеры, знали, что подобные алмазы являются прекрасной основой для философского камня. Оттого, многие авантюристы пытались выкрасть у наследников канцлера его бумаги, среди которых были письма, составленные при помощи секретных масонских шифров. Единственный сын и наследник Михаила Дмитриевича, Фёдор Михайлович, на протяжении 40 лет искал в подземельях усадьбы тот самый алмаз, но безуспешно. Его дело продолжил сын – Александр…
* * * * *
Усадьба Воротынское, дача канцлера Михаила Дмитриевича Воротынского, 20 июля 1860 года.
Александр Фёдорович Воротынский вошёл в подземелье, освещая путь масляной лампой. За ним в тёмную, сырую, холодную галерею вошёл специалист по тайным символам, статский советник Аркадий Елагин и несколько мужиков из прислуги Воротынского.
– Начнём поиски с западного крыла – сказал Александр Фёдорович – Аркадий Петрович, простукивайте каждую пядь стены.
Статский советник кивнул, взял из рук слуги вторую лампу и прошёл направо, в просторный коридор.
– Остальные – простукивайте в северо-западном рукаве. Там есть несколько комнат. Там тоже ищите. От удара должен быть звонкий, пустой отзвук. Тогда зовите меня и будем ломать. Всё ясно?
Мужики одобрительно покачали головой и, вооружившись алюминиевыми ложками и молотками, пошли в рукав на северо-западе от основной галереи. Сам Александр Фёдорович прошёл чуть дальше и стал осматривать стены в просторном круглом зале на северо-востоке.
Все помещения под дачной усадьбой Воротынских были соединены между собой, составляя огромный лабиринт подземных ходов со всевозможными потайными и явными комнатами, углублениями и карманами, в которых при Михаиле Дмитриевиче располагались алхимические лаборатории и склады продуктов. В эти катакомбы можно было попасть снаружи, вплыв в грот с Невы, на берегу которой стоял дом, или же из тайного хода в лесу, в нескольких верстах к северу от усадьбы. Также два хода были в самом доме.
Через час-полтора из северо-западной галереи донёсся крик одного из мужиков-слуг:
– Александр Фёдорович! Я нашёл! Идите!..
Внезапно голос мужика сорвался и стих. Прибежавшие на крик в общую галерею другие слуги, к тому времени разбредшиеся по подземелью, долго не могли понять, откуда он доносился. От северо-западного рукава, по небольшому, круглому, похожему на трубу проходу, можно было выйти в кладовку, где хранилось вино. В этой самой кладовке, спустя ещё полчаса поисков и зазываний пропавшего мужика, оставшихся без отклика, Светлейший князь Воротынский, статский советник Елагин и пятеро слуг нашли тело того самого мужика. В груди его, под правым ребром, был ритуальный масонский нож со знаком ордена розенкрейцеров на рукояти. Неподалёку от тела лежала разбитая бутылка вина урожая 1799 года. Стена, на уровне полутора метров от земли, была пробита, но в дыре было пусто. Александр Фёдорович повелел запечатать этот подвал и всю северо-западную галерею, затем священник из часовни в усадьбе окропил подземелья святой водой и больше в него никто не спускался…
Глава 1
Шёл дождь. Крупные капли барабанили по стальному подоконнику. Массивные напольные часы, стоящие в углу тёмного, холодного, просторного кабинета, пробили девять вечера. За дубовым столом, установленным против часов, сидел Джордж Алан Пол Макмиллан, представитель древнего шотландского горного клана. Он был широко известен в Инвернессе, как меценат и благотворитель, сын основателя первой в Северо-Восточной Шотландии школы для детей из бедных семей. Макмиллан был относительно молодым (двадцати шести лет), бледнокожим, кудрявым брюнетом с большими чёрными глазами. Такая нетипичная для шотландца внешность передалась Джорджу от матери – Марии Кристины Розалии Осорио де Москосо и Карвахаль, дочери виднейшего и богатейшего испанского дворянина из дома Осорио. Родители Джорджа познакомились случайно, и отец Марии Кристины, герцог Осорио был решительно против брака дочери с нищим шотландским таном. Частые ссоры с родителями невесты, отказ её отца что-либо спонсировать, постоянные скандалы и переживания сгубили любовь между двумя молодыми людьми. В результате, сразу после рождения сына, Дональд Патрик Макмиллан и Мария Кристина Розалия Осорио развелись. Джордж остался с отцом, который вскоре перебрался из Дамфёрста, где жило до него 18 поколений Макмилланов, в Инвернесс, и там, вместе с братом – Тревором Роем Макмилланом, открыл небольшую богадельню и садовый магазин.
В этот день, 28 октября 1875 года, в особняке Джорджа Макмиллана было необыкновенно много гостей – целых два человека. Обычно в доме номер 38 по Хантли-стрит не бывает более одного посетителя, и тот приходит за ссудой, займом, отдать долг, или по поводу спонсирования очередного предприятия, и оттого, свыше двух-трёх часов не проводит он в макмиллановском доме, резко выделяющимся среди остальных строений улицы своим фасадом в стиле позднего французского классицизма. Сегодня же, у Макмиллана в гостях было два человека, при том довольно незаурядных для такого города, коим являлся тихий, провинциальный шотландский Инвернесс. Первый из гостивших в доме – русский Светлейший князь Владимир Александрович Воротынский, правнук канцлера Михаила Дмитриевича. Его биография была типичной для русского дворянина тех лет. Родился он в Петербурге, таким редким для той местности, тёплым и солнечным летним вечером 15 июля 1850 года, в семье капитана второго ранга Российского Императорского Флота Александра Фёдоровича Воротынского и камер-фрейлины Анны Николаевны, урождённой княжны Камитанир. Крестили его в Никольском морском соборе, а восприемником при крещении был сам Государь Николай I. Уже в шесть месяцев к нему приставили, как он позже говорил «французишку, мосьё Шарля, который быстро выучил меня говорить по-бусурмански. Позже, в три года, наняли мне ещё одного – мистера Макдаффа, филолога скотляндского, кой меня ещё и англицкому языку выучил, что теперича могу на оном, яко на родном изъясняться». Короткое детство князя Воротынского прошло в Петербуржском дворце отца, на даче, в селе Воротыновке, под Петербургом, где маленький Вова играл в искусственных руинах средневекового замка, и где его бабуля – Елизавета, читала ему житие святых, на лавке под огромным дубом. В семь лет Светлейший князь Владимир Воротынский был зачислен в Пажеский Его Императорского Величества корпус. В 15 лет за усердие и прилежание произведён в камер-пажи и приставлен был к Великому князю Николаю Николаевичу, при коем в службе находился недолго, оттого, что, будучи в возрасте 16 лет, перенёс падучую болезнь. После второго обморока был удалён от Двора, а после третьего, отчислен из Пажеского корпуса. Родители возили Вову на лечение в Швейцарию, в Баден, в Бельгию и во Францию. Утешительных прогнозов врачи не давали, и родители уже было смирились с тем, что их старший сын всю жизнь будет страдать обмороками. Но, к величайшему удивлению и невообразимой радости, в 17 лет Владимир чудесным образом выздоровел, но карьера военного была ему заказана, вследствие чего отец устроил его в Академию наук на факультет правоведенья, в надежде увидеть сына в ипостаси министра. Но, к разочарованию отца, Владимир не захотел связывать свою жизнь с политикой, а решил посвятить себя всецело искусству. Будучи на втором году обучения он публикует несколько своих пьес в различных литературных изданиях. Знакомый князя Александра Фёдоровича Воротынского – директор Императорского Эрмитажа, ставший в 1867 году директором Императорских театров – Александр Степанович Гедеонский, прочитав несколько произведений Владимира, нашёл их весьма талантливыми и устроил юного писателя к себе, в качестве секретаря, оказав помощь в дальнейшей карьере. В 1872 Светлейший князь Владимир Александрович Воротынский стал режиссёром в Александринском Императорском театре русской драмы, и все, без исключения, его постановки высоко оценивались критиками, как «необыкновенно талантливые, приятные во всех отношениях для просмотра вещи».