Страница 6 из 7
– Я, Наташка, пока в сторонке покурю. А вы тут сами побазарьте, у вас, наверно, есть о чём…
Вот так судьба тасует карты: то холодно, то горячо.
С другой ли, с этой ли причины, но ясно дал понять он нам: мол, настоящие мужчины не сепетят по пустякам, а если так уж в жизни вышло – ну что ж, и это всё пройдёт, и этот случай никудышный мы позабудем в свой черёд.
Что? Одноклассник? Это свято, но лишь на полчаса, на час. А муж есть муж. И всё, ребята: терпенью срок приходит – раз! – и этот разговор поспешный, что так ему уже обрыд, сейчас же кончится, конечно, и будет сразу же забыт. Он уважал её свободу – но твёрдо знал свои права.
Как быстро пролетают годы! Как долго помнятся слова!
И был ему я благодарен за то, что ждёт и что молчит, что этот незнакомый парень мне дал возможность приоткрыть завесу памяти усталой, что я уж думал – навсегда, сменяясь медленно и вяло, закрыла прошлые года.
– Ну что, ты как?
– Да всё нормально.
– Женился?
– Нет.
– А что?
– Да так. Как ни прискорбно и печально, но вот такой уж я дурак. А ты, я вижу, вышла замуж?
– Да. Год примерно с небольшим, как расписались.
– Вот как… Да уж. И что же, счастлива ты с ним?
Она слегка порозовела – нашёл о чём спросить, балда! – и, улыбнувшись неумело, чуть слышно выдохнула:
– Да.
И всё. Мне этого хватило. Пусть будет счастлива, раз так. Я был приветливым и милым, я пожелал ей всяких благ, я ей наплёл такие сказки – старался так, как только мог.
О, мрак души! О маски, маски! Откуда силы дал мне Бог?..
Я улыбался… Вышли сроки, не стоят больше ни гроша; но грустью светлой и высокой была исполнена душа. Ведь, если вдуматься, немало – согретым быть чужим теплом, как путник, нищий и усталый, которого впустили в дом. И всё давно уже случилось, и время не вернуть назад; а если поискать причины – то, может, сам и виноват…
Но всё кончается когда-то.
Он подошёл:
– Ну, нам пора!.. Становится холодновато, а ты же кашляла с утра…
Он был взаправду озабочен, и тут-то до меня дошло: а он её ведь любит! Очень. И это так и быть должно. Иначе я бы оскорбился, и…
Впрочем, не было бы «и» – я б просто кое-как простился, решив: «ты выбрала – живи…».
Но случай здесь иного сорта. Кто лишний – должен быть скромней. Её почётного эскорта не составлять, как видно, мне. Что я испытывал – представить теперь я даже не берусь: быть может, зависть? Да, и зависть. А грусть? Ну да, конечно, грусть. Ведь всё могло бы быть иначе, но… Но мы были не одни.
– Всего хорошего!
– Удачи!
– Ну что ж, пока!
– Пока. Звони.
Муж приобнял её за плечи, заправил шарфик поплотней, и холодно-бесстрастный вечер вобрал их пустотой аллей. Они ушли, полны друг другом, ведь женщина, сказать хочу, пойдёт с любимым хоть на муку, доверчиво прильнув к плечу. Ей больше ничего не надо – простит и горе, и печаль, лишь только был бы где-то рядом тот, кто…
Не я.
И всё жаль чего-то тайного до боли, что не сложилось, не сбылось… И вечер изменился, что ли – листву под цвет её волос гнал по земле холодный ветер, терзая мёртвые листы, и мне свистел:
– На этом свете – лишь одиночество и ты…
* * * * * * *
Он
Он шёл по зябнущему миру, купая в сумерках глаза, в свою холодную квартиру, где поселился год назад. В ней жили запахи чужие, скрипела непривычно дверь – но, за год ко всему прижившись, уже не замечал теперь он ни щелей, ни тараканов и – нищим циникам вослед – имел на кухне два стакана да колченогий табурет, откуда взявшийся, неясно. И связку книг. Весёлый быт! Он обходиться мог прекрасно, на бедность не тая обид, без марципанов или сыра, имея к завтраку батон и литр холодного кефира… Как собственность на кухне он повесил постер фирмы SONY и, утро трогая в разгон, разогревая макароны, глядел на свой магнитофон, что неподвижно и беззвучно мусолил бесконечный хит.
И так всегда. Куда же лучше? Чего там – главное, что сыт.
И день послушно начинался и тёк к известному концу. Из дней в конце концов слагался невзрачный год… Но не к лицу нам здесь устраивать разборки – мол, бездуховность, то да сё… Он знал Шекспира, Гёте, Лорку, любил Стругацких и Басё. Пелевина и Кастанеду почитывал – но не взапой, а как приправу за обедом. И так же, как любой другой, бывал в театре – правда, редко; бывал – и не один! – в кино: подругу звали то ли Светка, то ли Наташка… Всё равно.
И хоть Серова от Перова он вряд ли смог бы отличить, но не скажу худого слова – кто без греха? Кого винить, что нынче мода на иное? Он был компьютерщик-фанат, и за работою порою засиживался допоздна.
Вплотную подошла суббота, и вечер перед выходным был не заполнен ни работой, ни планами, ни чем иным. И вот в вечернем жёлтом свете, один под бледною луной, ещё душою в интернете, он брёл по городу домой. Зима в молчании и стуже струила снеговую пыль, да иногда на жёстких лужах вдали хрустел автомобиль. Витрин морозные узоры кололи искорками глаз, и Новый год был скоро, скоро, и обещал на этот раз – как ежегодно обещает – забвение тревог и бед, восторг мечты, что сладко тает, в душе оставшись с детских лет, и манит нас волшебным светом… Каким-то чудом, может быть, удастся как-нибудь всё это на этот раз осуществить? О, как волшебны эти ночи, как свеж серебряный наряд! И звёзды, кажется, щекочут лучами потрясённый взгляд, и ярко путь сияет млечный, лишая воли и ума, и кажется, что лёд навечно сковал застылые дома… Но так бывает много позже, когда потухнет лишний свет и взгляд уже пробиться может к сиянию иных планет.
Он был прагматиком и снобом, и относился с холодком к тем романтическим особам, что в чудо верят так легко – он и себе бы не признался, что ждёт обещанных чудес, и лишь к погоде проявлялся его спокойный интерес. Конечно! Кто же не мечтает, что всё готовилось не зря, что снег коварно не растает за день, за два до января?!
Итак – свобода, ночь, безлюдье. Усталость тела и души. И звёзды смотрят, словно судьи бесстрастно в полночной тиши.
Вот тут для свежести сюжета вдруг появиться бы… Кому? Да хоть посланцу того света! Удобный случай – почему не вставить (чисто для интриги) хоть Люцифера самого? А что? Хотя немного дико, но что, в конце концов, с того?! Я не любитель прозы пресной. Моя поэзия смела.
Мне тоже очень интересно – что выйдет!..
Полночь подошла.
Попутчик вынырнул из мрака – как специально поджидал. И, как бездомная собака, поплёлся следом. Был квартал изрядно стужей проморожен под ликом выстывшей луны. Во всех окрестных окнах тоже огни казались холодны.
Из глаз прохожего не било цветное пламя, и копыт под шубою не видно было.
Отнюдь не броский внешний вид определяет ход логичный развития событий, нет! Но что-то было необычно… Какой-то внутренний секрет лицо с улыбкою железной в себе несло… Я не рискну описывать посланца бездны – уж не поставьте мне в вину.
Так шли они довольно долго. Чего бы медлить-то? Но нет – и время шло и шло без толку, и сзади чёрный силуэт был как приклеен. Адский гений, кривя усмешкой рот в оскал, сверкая взорами из тени, сквозь зубы тихо бормотал:
– Как безотрадно исполненье безумной прихоти Творца, где полно каждое мгновенье предзнаньем жалкого конца! Увы моей натуре грешной: мне выбора иного нет, как гордо принять неизбежность… Как измельчал подлунный свет!
Так что же? Мне вот эту душу – губить? Да стоит ли труда? Мне, трепеща, мильоны служат, и, право, только лишь стыда прибавит жалкая победа! Его я должен соблазнять – но ненавистна для эстета такая мелкая возня!
О, обещаний и посулов проклятье! И на этот раз "судьба жестоко обманула!" он скажет в свой урочный час. Срывая молодости розы, пусть ждёт напрасно Божий дар… Чем соблазнительнее грёзы, тем сокрушительней удар. Грядущее! А что его-то в нём ожидает – он бы знал!.. Семья? Приличная работа? Иной торжественный финал? Горьки напрасные надежды! Да сбудется, что суждено – он мой и так! Потом иль прежде – не всё ли, собственно, равно? Судьба его сложится просто, без сокрушений и удач. Вот о таких сказал апостол: "ни холоден и ни горяч".