После полуночи

— О да! — язвительно ответила Мартиника. — Он боялся за мою безопасность.

Взгляд Ксантии снова обратился в прошлое.

— Во многом это правда, — тихо сказала она. — Мятеж едва был подавлен и мы все боялись. Боялись все время и всего. Многие мужчины отправляли прочь жен и детей. Если и есть в этой истории что-то большее, то об этом должен рассказывать Киран. А не я. Но ты должна верить мне, когда я говорю, что он не ненавидит тебя. Теперь ты — член нашей семьи, а для Кирана это значит все на свете.

— Но он держит меня на таком расстоянии, Ксантия, — прошептала Мартиника. — В прямом и переносном смысле. Я думаю, что все дело, должно быть, в моем наследии. Думаю, что он стыдится меня.

— О нет, — твердо ответила Ксантия. — О нет, моя дорогая. Это просто неправда. Откуда у тебя взялась такая идея?

— Я не знаю, — призналась Мартиника.

Ксантия несколько минут молчала. В коридоре рядом с комнатой скрипнула дверь и на подносе звякнула посуда. На подоконнике за окном ворковал голубь, а внизу садовники с лязгом разбирали лопаты и грабли. А Ксантия все еще колебалась.

— Кирана сложно понять, — наконец произнесла она. — В его прошлом… осмелюсь сказать, слишком много разочарований.

— Потому что вы остались сиротами? — спросила Мартиника. — Поэтому?

Ксантия медленно кивнула.

— Да, отчасти, — признала она. — И, как и многие из нас, Киран несколько раз сделал неудачный выбор — и с этим он теперь должен жить.

Мартиника опустила голову.

— Ротуэлл сказал мне, что это он должен был быть в экипаже в ту ночь, когда погибли мои родители, — призналась она. — Ты имеешь в виду именно такие вещи?

Ксантия снова помедлила.

— Да, полагаю, что такие, — сказала она, все еще не отходя от окна. — Тем не менее, его проблемы — не твои, моя дорогая. Ты не можешь позволить себе перемешивать его чувства со своими. Ты должна жить собственной жизнью. Обещай мне, Мартиника, ты сделаешь это? В противном случае ты выставишь на посмешище все то, над чем работал Люк, что он старался дать тебе.

— Я… я полагаю, что ты права. — И это верно подмечено, допустила Мартиника.

Внезапно Ксантия обернулась.

— И ты… ты, Мартиника, просто вылитая Аннамари, — ни с того ни с сего заявила она. — Ты понимаешь это, дорогая? Киран не может смотреть на тебя и не вспоминать в следующую секунду, что это он должен был быть в том экипаже, а не твоя мать. И не наш брат. Это такое суровое напоминание.

— Я… я никогда не думала об этом в таком смысле.

Ротуэлл чувствовал себя виноватым? Возможно, отчасти в этом все дело. Из всех людей, у Ксантии нет причин лгать. Отчим Мартиники нежно любил ее. Может быть, именно за это — и за то, что он принял ее — ей и следует цепляться.

Ротуэлл не ненавидел ее.

Он отослал ее прочь не потому, что испытывал к ней отвращение, а из-за того, что хотел обезопасить ее. Неужели это правда? Возможно. Отчасти да. Противоречивый и запутавшийся, так сказала Ксантия. Но правда лежала еще глубже, как подозревала Мартиника. Ротуэлл — глубоко несчастный человек. Неужели его несчастье должно омрачить ее будущее? Должна ли она отказаться от этого шанса — от единственного идеального шанса на любовь — просто потому, что озлобленный человек не смог разобраться в собственных чувствах? И должна ли она наказывать за это другого человека?

Нет. Нет, она не должна этого делать.

Мартиника в одно движение соскочила с кровати.

Она увидела Джастина в тот момент, когда он поднялся на холм, и наблюдала за ним, пока он спускался вниз, прищурив глаза из-за утреннего солнца. Сегодня Джастин был одет для охоты в поле — в желто-коричневый плащ и высокие коричневые сапоги, на сгибе его руки небрежно лежало легкое дробовое ружье. Когда он шагал к ней через высокую траву, плащ обвивался вокруг его ног, а белый спаниель с шоколадно-коричневыми пятнами бешено скакал вокруг него.

На краю фруктового сада он поднял шляпу, приветствуя ее.

— Вот как, мисс Невилл, какой приятный сюрприз! — проговорил граф. — Кажется, вы поймали меня на браконьерстве в саду Шарпа.

Мартиника подобрала юбки и поспешила ему навстречу.

— А на что именно вы охотитесь, сэр? — чопорно спросила она.

Джастин оглядел ее с головы до ног, а затем поймал девушку свободной рукой и притянул к себе.

— На райскую птицу с грудью цвета слоновой кости, — прошептал он, прижав губы к ее уху. — И я только что поймал свою.

Она отодвинулась назад ровно настолько, чтобы видеть его глаза, в которых плясали смешинки, и все же в них светилась надежда.

— Думаю, что, возможно, вам это удалось, — ответила она.

Джастин нежными темными глазами удержал ее взгляд, а затем позволил ружью соскользнуть на траву. Он полностью прижал ее к себе и глубоко поцеловал, его руки тщательно блуждали под ее плащом.

Наконец они оторвались друг от друга, их дыхание в неподвижном утреннем воздухе казалось особенно шумным.

— О, Джастин! — наконец произнесла она. — Что, если все, что ты считаешь правдой, не является ею? Или… или что, если это только полуправда? Или это не вся правда?

Джастин запрокинул голову и рассмеялся.

— О, Мартиника, мы никогда не узнаем всей правды о чем-либо, — ответил он. — И по большей части, мы не знаем и правды. Но ты говорила о чем-то определенном, я полагаю? — Он сделал паузу и поцеловал ее в нос. — Скажи мне, что привело тебя в такое волнение?

Девушка положила руки на его широкую грудь и обхватила пальцами шерстяные лацканы. От него пахло цитрусом и мылом, а также тем замечательным запахом, который он оставил на ее простынях прошлой ночью.

— О, прямо сейчас не стоит обращать на этом внимания! — воскликнула она. — Это подождет, не так ли? Это может ждать вечно. А теперь, ты же собирался принести мне подарок?

Джастин снова рассмеялся и сунул руку в карман сюртука. Смех, осознала Мартиника, заставлял его выглядеть совершенно другим человеком. Не невинным, нет. Такого никогда не будет. Но беспечным; возможно, человеком, с плеч которого только что упала тяжкая ноша.

— Ага! — произнес он, вытаскивая потертый бархатный мешочек. С предельной осторожностью он ослабил завязки и вытряхнул содержимое. Это было кольцо. Огромный овальный сапфир в золотой оправе с витиеватой гравировкой, по обеим сторонам от которого располагались два бриллианта почти такого же размера.

— MonDieu! — воскликнула девушка. — Джастин, оно стоит целого состояния.

— Да, — тихо проговорил он. — Так и есть.

Он взял ее за руку и надел кольцо ей на палец. Мартиника протянула руку к солнцу и грани кольца, казалось, засияли огнем.

— О, — выдохнула она. — О, Джастин. Я не могу носить его.

— Боюсь, моя дорогая, что я вынужден настаивать, — ответил Сент-Врейн, улыбаясь. — Это — обручальное кольцо бабушки со стороны матери, и ее бабушки перед этим, и… О, Боже, я не знаю, на сколько пальцев одевалось это кольцо, Мартиника, перед тем, как оно попало к тебе. Но оно попало к тебе, и говорят, что оно приносит огромное счастье каждой жене, которая носит его, и я не смогу простить себя, любовь моя, если принесу тебе что-то меньшее, чем огромное счастье.

Долгое время Мартиника рассматривала кольцо, изумляясь той огромной сумме, которую оно, вероятно, стоило. Затем она медленно сжала пальцы в кулак и подняла на него взгляд.

— Ты сохранил его, — тихо произнесла она. — Та единственная вещь, которую ты не продал, даже тогда, когда вы были практически без гроша.

Его улыбка вышла немного горькой.

— Одно это кольцо помогло бы мне купить мой маленький дом в Марэ. Но я не осмелился продать его. Оно предназначено для моей жены. И в конечном счете оно стало… чем-то вроде символа надежды.

— Твоей надежды?

— Моей единственной надежды на то, что когда-то я найду ту самую женщину и позабочусь о ее счастье.

— О, Джастин, — произнесла Мартиника, смотря ему в глаза. — Мне не нужно кольцо, любовь моя. Мне не нужно ничего, кроме тебя самого, чтобы стать счастливой.