Страница 2 из 3
– Не всегда. В нем как будто два человека жило, и оба были им: один чувствовал, постоянно был на эмоциях, другой отстраненно анализировал все с ним происходящее. При этом они никогда не встречались, хотя друг о друге знали. Не раздвоение личности, а как бы два режима восприятия.
– Причем переключался он с одного режима на другой мгновенно.
– Да уж…
Вскоре наш разговор неизбежно скатился на последние городские новости и сплетни, и когда мы перебрали кости всем нашим друзьям и знакомым, я попрощался и пошел домой.
По большому счету от этого разговора кроме очередного похмелья я ничего не получил. Только какие-то психологические этюды и психоделические ощущения моего загадочного дружка, который умудрился исчезнуть столь стремительно и непонятно, что теперь оставалось только ломать голову, пытаясь понять, где он и почему появляется только в день, когда умершим разрешают выходить в мир живых. После недолгих размышлений я решил посетить его родных. Это было самым логичным решением, но почему-то рассматривалось мной только как самый последний вариант.
***
Она сидела, прислонившись головой к стеклу водительской двери, по которому медленно стекала вода – теплый осенний снег, попав на разогретое стекло, мгновенно таял. Дозвониться до родителей у меня не получилось, но удалось дозвониться до его подруги, и теперь я сидел у нее в машине, пытаясь поддержать разговор, но получалось, по правде сказать, не так чтобы очень.
– Врачи сказали, что у него отказало сердце, – она пожала плечами, – при его образе жизни… Он же считал себя чуть ли не бессмертным, что его здоровье не может подломиться, но… – она опять пожала плечами.
– А где он похоронен?
– А нигде. По его желанию он вроде как был кремирован, а прах развеян, хотя… – Резкий сигнал проезжавшей машины заставил ее вздрогнуть.
– «Вроде как» – это как?
– Да никак! – в ее голосе почувствовалось раздражение. – Родные его почти сразу куда-то съехали, а друзья ничего не знали. И я ничего не знала, ни о времени, ни о месте, ни о способе похорон. Ни даже о произошедшем.
– Понятно. А он не мог как-нибудь подкупить врачей или что-нибудь в этом роде? Сама знаешь – это нетрудно. Ну, чтобы они справку выписали, что он…
– Зачем? – она резко, с недоумением обернулась ко мне. – Какой смысл ему так скрываться? Не от меня же? Он вообще был со странностями: все эти ночные прогулки, внезапные приступы мизантропии… Может быть, он просто свихнулся и сейчас лежит себе в дурке?
– Ну да, наверное, может быть… – Прошло еще пять минут тишины. – А как же тогда заключение врачей о смерти?
– В том-то и дело, что я не знаю. Я уже ничего не знаю и не хочу знать. Я просто устала и хочу забыть обо всем, что было.
– Да-а, – я почесал висок. – А он к тебе не приходил?
– Ну ты зануда! Нет. Но знаешь, иногда поздно вечером или ночью домашний телефон начинает звонить, и звонок не такой, как обычно – равномерными отрезками, а непрерывный, и длится, пока не возьмешь трубку. Я даже провод выдергивала – не помогает.
Я представил холодную, бесконечную, металлическую трель телефонного звонка в пустой полутемной квартире.
– А если трубку поднять?
Она смотрит на меня, как на идиота. В принципе, подозреваю, не зря.
– Если трубку поднять, там, на другом конце, ее тут же кладут, – говорит она мне, как непонятливому ребенку. – Не знаю. Он раньше, когда мы ругались, постоянно так вот звонил по ночам, а потом трубку бросал. А сейчас, когда его нет…
Она замолчала. Подождав с минуту, я закурил.
– Ладно, я, пожалуй, пойду.
В ответ тишина, прерываемая только ударами кончиков ногтей по рулю.
– Слушай! – она смотрела на меня. – Ты бы зашел к родителям, они-то наверняка знают больше.
– Да я уже пытался до них дозвониться – нет никого дома. И ты же сама только что говорила, что они куда-то съехали!
– Ну да, говорила. Но я слышала, что они вроде бы вернулись. И нет, я к ним не заходила и не собираюсь – не хочу ворошить прошлое.
– Ясно. Ну, попытаюсь еще раз с ними связаться.
– Попытайся, попытайся… Ладно, давай, пока. Если что узнаешь, позвони, а?
– Хорошо.
Я ободряюще улыбнулся ей на прощание, вышел на улицу и закурил вновь. День явно не удался, болела голова, хотелось спать. Снежинки вокруг меня походили на людей: они так же бессмысленно куда-то мчались, сталкивались друг с другом, расставались. И в конце концов падали на землю и, растаяв, исчезали навсегда. Такие мысли настроения не улучшали, жизнь показалась мне чьей-то откровенно издевательской шуткой. Поглощенный мыслями, я дошел до метро – на этой станции я садился уже лет десять, и за это время она совершенно не изменилась. Наверху менялось всё: пейзажи, цены, политики, менялись мои подруги и вообще моя жизнь. И только мраморный пол, деревянные скамьи, особенный запах подземки остались прежними. Я втиснулся в вагон подошедшей электрички и все десять минут поездки усердно изучал рекламу и попутчиков…
– Здравствуй, заходи, – дома у него ничего не изменилось. – Что-то после того, как он уехал, ты и не появлялся.
– Уехал? – я был озадачен, и причем не на шутку. – Подождите! А куда он уехал?
– Да, как я поняла, конкретно никуда. Так, кочует из города в город, иногда позванивает, но вроде бы все у него в порядке. А ты чего-то хотел от него?
– Да нет… То есть да, – я смешался – ситуация была идиотская. – Ладно, пора мне… по-ра… Извините, что побеспокоил. До свидания!
– До свидания! – пока я выходил из подъезда, его мама продолжала стоять возле открытой двери.
В голове у меня был полный бардак, и поэтому я не сразу понял, что письмо, которое она мне вручила при прощании, от него, и причем предназначалось лично мне. Я вышел из подъезда, сел на лавочку, закурил и медленно надорвал конверт. Почерк был его, сомнений возникнуть не могло: корявые буквы, множество различных стрелочек между словами и фразами (многие из которых были зачеркнуты), означающими, что и в какой последовательности читать, и, в общем, напоминало черновик, которых он не признавал, стараясь писать все с первого раза.
Привет, приятель!
Давно собирался написать, но ты же знаешь, заставить себя взять ручку и сесть за письмо для меня почти нереально. Unreal! (Я бы даже сказал – фантастично!) К тому же, даже написав, надо ведь письмо еще и отправить. Да и, по правде говоря, я не знал, куда писать, так как письмо могло дойти раньше, чем тебе можно будет его прочитать. Или позже, чем нужно. На самом деле очень непросто объяснить то, что произошло, да я, по правде говоря, уже и сам не знаю, как это вообще можно объяснить.
Помнишь, я как-то говорил, что, возможно, мы одновременно живем в двух измерениях и наши сны не выплески подсознания, а какие-то обрывки из нашей параллельной жизни, что когда мы спим – мы бодрствуем в каком-то ином мире. (Не помню, кто это придумал, но теория мне показалась занятной.) Черт, конечно, знает, как там всё на самом деле, но что-то, видимо, есть, во всяком случае, происходящее со мной иного логического объяснения, как мне кажется, не имеет.
Ну да ладно, все равно в письме всего не передать. Просто это вообще труднообъяснимо, и дело даже не в нехватке слов, просто словами трудно передать ощущения, эмоции, порой настолько противоречивые, тонкие на уровне четвертей или даже восьмых или шестнадцатых долей тонов и хитросплетенные, что даже сам не можешь понять, в чем тут дело. А дело в том, что, похоже, граница между моими снами и реальностью становится все более и более размытой. И как сон можно контролировать и изменять, как хочешь по своей воле (стоит только понять, что это сон), так у меня порой меняется то, что обычно называют термином РЕАЛЬНОСТЬ. Забавно, не правда ли? И поверь, я не тронулся умом, во всяком случае, не более чем обычно, – просто что-то меняется. Пока что это бывает как приступ: накатит, поплющит и отпустит, но с каждым разом приступы продолжительней и продолжительней, и знаешь, я уже начинаю привыкать к этим новым возможностям, – это, черт подери, удобно, хотя и непонятно, к чему приведет. ХЕ-ХЕ-ХЕ. Поживем – увидим, чувак! Оревуар!