Благая Весть Курта Хюбнера

Незванов Андрей Семенович

Благая Весть Курта Хюбнера

Свою книгу

Курт Хюбнер озаглавил:

"ИСТИНА МИФА"...

... И этим сразу же сбил нас с толку. Что понимать под "мифом"?

Если речь идет о Мифе древних эллинов, то само по себе словосочетание "ИСТИНА МИФА" представляется алогичным. Миф - либо истина, либо вымысел, сказка - тем более, что греческое слово "мифос" означает как раз "сказание", "предание".

Притом что, если мы будем рассматривать миф как сказку, то внешне противоречивое словосочетание "правда сказки" обретёт смысл в контексте известной поговорки: "сказка - ложь, да в ней намек - добрым молодцам урок".

Это означает, что сказка заранее есть неправда, поскольку придумывается. Но придумывается она ради публикации эталонов поведения в различных характерных бытовых ситуациях, которые суть правда.

В этом случае слово "правда" понимается в его исконном смысле - в значении справедливости тех судов, которые износят персонажи сказки, помещенные в специально придуманные для этого положения. То есть, истина сказки принадлежит не событиям, о которых сказка повествует, и которые суть ложь, но - Этике, реальной как генеральное согласие насельников данного мира по вопросу: "что такое хорошо и что такое плохо?".

Как будто понятно....

Но, что может означать "истина мифа" в устах Курта Хюбнера?

В "Предисловии" Курт определяет "миф" как "систему опыта и мышления". То есть, мы имеем дело уже не с Мифом, но с каким-то предметом логического сознания Хюбнера, с которым он, давая определение, соединяет понятие.

Миф как таковой начинает существовать для нас только как конкретный Миф, когда нам его рассказывают и показывают; и который затем истинствует нами, в контексте наших отношений со Старшим, из уст которого мы этот миф услышали. То есть, истина Мифа - это присутствие в нашем житии почитаемого Старшего с Мифом на устах как Наставлением.

Курт Хюбнер не является для нас почитаемым Старшим. Он не рассказывает нам никакого Мифа, да и не может рассказать, не имея к тому никаких полномочий, вне которых миф, пересказанный профаном, превращается просто в сказку.

Курт - работник ума; занимается умственным трудом. На этих страницах он предлагает нам продукты своего труда. И, первым делом, знакомит нас со своим понятием мифа, или с умной рефлексией, представляющей миф (всякий миф) в виде некой логической "системы". И поскольку в этой его акции никакой конкретный Миф не принимает участия, да и не может принимать, невозможно говорить об истине = существовании, или бытии Мифа. Отсюда, "истина мифа", заявленная Хюбнером, может быть бытийной, но - только логической; и есть "истина" его умного представления о мифе.

То есть, "истина мифа" здесь - это ответ на вопрос: отвечает ли представление Хюбнера той реальности, которую он себе представляет?; и, соответствует ли формализм его представления собственной логике объекта представления?

Мы знаем уже, что Курт представляет "миф" как "систему". Истина системы - это количественные отношения, устанавливаемые математикой и описываемые математическими выражениями, связывающими математические объекты, как-то: множества, распределения, части, отношения..., - и, в том числе, структуры.

Как раз к "структурам" как логическим инструментам Хюбнер и прибегает в своей аналитике "поэтического опыта", являющегося, по его мнению, источником мифа в культуре.

Именно, в культуре, притом в "нашей" постмодернистской, - ибо в религии и в традиционной культуре, неразрывно связанной с религией, миф живет совершенно иначе, и его источником служит другой опыт. Ведь, если мы возьмем античную поэзию, онтологически она обнаружится всё-таки как вторичная по отношению к Мифу.

Но, как бы то ни было, мы приступаем....

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.═

Миф и наука: двуединство нашей культуры

1. Единое, само в себе различающееся: паратаксис, гипотаксис и синтез

Хюбнер пишет:

"Всякий вид опыта, будь то научный или поэтический, характеризуется определенной онтологической структурой содержащейся в нем предметности. Я называю ее онтологической, поскольку она, выражаясь классическим философским языком, определяет основания "бытия" предметов, которые всегда заранее предпосланы некоторому типу опыта".

С позиции смысла, цитированное высказывание выглядит как бессвязный бред: единство ему придает только уподобление формализованной ученой речи. Больше всего это походит на кусок текста из учебника по основам Права: например, права природопользования; поскольку именно природные объекты заранее предпосланы любому типу опыта с ними.

Деятельность природопользования различается в зависимости от предметов деятельности, являющихся одновременно объектами права. Эти предметы, будучи природными объектами, различаются по месту и способу своего бытия в Природе. Отсюда, если мы используем некую экосистему, то организация нашей деятельности неизбежно будет отображать бытийные связи и соотношения вовлеченных в неё природных объектов. И, таким образом, структура Права будет отражать бытие объектов природопользования. И тогда, следуя логике Хюбнера, мы можем назвать этот структурный срез "онтологическим".

Сказанное справедливо и для классической научно-изыскательской деятельности в сфере естествознания, или "естественнонаучного опыта": его структура также зависит от собственного естественного бытия его предметов, природных объектов. Именно эту структуру Курт называет "онтологической".

Что такое "научный опыт" в сфере естествознания нам более-менее ясно. И в применении к этому опыту приведенная логика Хюбнера достаточно прозрачна. Не то с "опытом поэтическим". Даже если мы смиримся с использованием единого слова "опыт" для столь разных модусов бытия, останутся опасения, что слово это будет иметь различные смыслы для ученого и для поэта.

Что же в данном случае объединяет этих последних? И тот, и другой взаимодействуют с Природой. В конечном счете, оба описывают Природу: один - в стихах; другой - в научном отчете.

И это, пожалуй, всё. Аналитический язык, подходящий для формулирования нормы права или правил научной методики, совершенно неприменим к поэтическому переживанию, - сколько бы мы не называли его "опытом".

Загвоздка в том, что "опыт" поэта, того же Гёльдерлина, сообщается нам только прочтением стихов, - когда мы воспринимаем стихи как прямую речь обращенную лично к нам от лица нашего друга; воспринимаем напрямую, в порядке любезной беседы, без всякой умной рефлексии. И когда нет рефлексии, тогда вообще не возникает повода вести речь о какой-то там структуре, etc.

Структура может появиться только в акте умной рефлексии, имеющей предметом образность стихов Гёльдерлина. Наверное, эта рефлексия будет иметь свои литературоведческие, скажем, результаты. Но..., поэзии в них уже не будет. Не будет того самого "поэтического опыта", который может быть сообщен нам единственным способом - через стихотворение. Для того имярек и сочиняет стихи, что по-другому не может сообщить нам свое переживание при виде, скажем, открывающейся ему долины Рейна или Дона.