Страница 7 из 8
Главу 3 я посвятила изучению трансформаций материнской идеологии в советский и постсоветский периоды. Сжатую историю материнства «в нашей части света» я восстанавливаю, обращаясь к работам ведущих исследовательниц этого социального института. Эмпирическая часть главы включает обзор наиболее ярких советских и постсоветских кинокартин о матери за последние сто лет.
В главе 4 мне хотелось бы предложить дискуссию о парадоксальной ситуации, складывающейся в контексте консервативной мобилизации, имеющей место в современной России. Здесь я исследую, как текущая идеология «традиционных семейных ценностей» навязывает именно те гендерные идентичности и отношения, которые в существующих экономических обстоятельствах делают гетеросексуальный брачный союз чрезвычайно хрупкой формацией.
Чтобы аргументировать свой тезис, я буду обнаруживать противоречия, укорененные в дискурсе исключительной ценности «традиционной» семьи, организованной вокруг конвенциональной сексуальной пары. Областью исследования этих противоречий для меня послужат медиатексты, рекламирующие специализированные тренинги, обещающие обучить женщин приемам поиска и удержания партнеров, а также репрезентации «традиционного» гетеронормативного партнерства на российском телевидении последних лет.
Анализируя риторику текстов, продвигающих женские тренинги, рационализирующую «возврат к исконным гендерным ролям», я буду исследовать производство новых гендерных субъектов, которые объясняются сегодня как «традиционные». На примере популярного продукта современной культуры, сосредоточенного на «проблеме отношения полов» – мелодрамы Первого канала «Краткий курс счастливой жизни», – я покажу, как в медиа воображаются последствия претворения в жизнь «традиционных» гендерных ролей.
В главе 5 я направляю свой объектив на разные формы труда: заботу о маленьких детях в парадигме новой родительской культуры и работу за пределами семьи в условиях глобального капитализма. Обнаруживая причины безальтернативной для многих женщин необходимости совмещать оба типа занятости, я буду обращаться к условиям осуществления и последствиям двойной женской нагрузки в постсоветском контексте.
Отправной точкой мне послужит автоэтнографический фрагмент, в котором я описываю свой опыт короткого погружения в заботу о маленьком ребенке. Обозначив особенности современной концепции ухода за малышами, далее я буду обращаться к классическим трудам в области социологии эмоций и высказываниям моих собеседниц, которые помогут мне перечислить проблемы, связанные с превращениями, происходящими с понятиями «дома», «семьи» и «работы».
В главе 6 я буду размышлять об аффектах специфических отношений власти, возникающих в культуре асимметричной родительской заботы и детоцентризма. Меня будет интересовать, как текущая общественная структура, формируя гендерные режимы семейного взаимодействия, создает условия для возникновения определенных эмоциональных переживаний. В фокусе моего внимания окажутся репрессивные политики в отношении чувств, действующие в патриархатной системе убеждений. Я буду рассуждать о том, как и почему в наше время демонстрация некоторых эмоций в контексте детско-родительских отношений признается необходимой, в то время как другие чувства и опыт, связанные с ними, подвергаются замалчиванию.
Я также намереваюсь проследить, как распространение популярной психологии и психотерапии в постсоветский период, привнося новое знание о личности, создает новые эмоциональные потребности. Моей целью будет выяснить, каковы причины и последствия политик «психологизации» отношений между матерями и детьми, разворачивающейся с середины прошлого века и принимающей в наши дни беспрецедентный размах. Я предлагаю навести объектив на возникшую вместе с рынком психологического консультирования риторику эмоциональной (без)опасности ребенка, обвиняющую матерей в гиперопеке или «эмоциональной недоступности». Я также коснусь некоторых последствий этой стигматизирующей риторики.
В Эпилоге я кратко затрагиваю проблему «тирании выбора» – нового социального условия, возникающего в контексте глобальной индивидуализации и репродуктивного выбора, в частности. Подводя итоги моему исследованию, я считаю нужным коснуться темы нового способа артикуляции личности и новых идей, мотивирующих моих современниц «искать себя», «свое предназначение» и «свой собственный путь». Здесь меня будет интересовать, какие вызовы встают перед частью моих сверстниц, имеющих доступ к новому рынку труда и связанным с ним возможностям и рискам.
В завершении Пролога я хотела бы подчеркнуть, что мое исследование ни в коей мере не претендует на репрезентативность. Доступная мне выборка слишком мала для каких бы то ни было обобщений. Несмотря на то что я использую критические теории и некоторые методы качественных исследований, я, в большей мере, писала публицистическую книгу. Своей главной задачей я видела, предложив собственную перспективу, продолжить дискуссию об интенсивных общественных переменах, внутри которых мы живем. Я хотела бы, чтобы проблема совмещения материнства и других значимых аспектов жизни стала регулярной темой публичных дебатов и в «нашей части света». В процессе работы над монографией я пережила немало важных для себя озарений. Я надеюсь, что собранная в моей книге информация окажется полезной кому-нибудь еще.
Глава 1
Материнская теория: можно ли быть «хорошей матерью»?
Hаверное, затевая разговор о матери из «нашей части света», я должна была бы оттолкнуться от образа Анны Карениной. Героиня Льва Толстого первой приходит на ум, если думать о том, какие вопросы в связи с материнством подняты русским реализмом в литературе. Предполагаю, что из перспективы сегодняшнего дня многие читатели/льницы могли бы сказать, что роман Толстого повествует «о матери, бросившей ребенка ради связи с любовником». Во всяком случае, мне не раз доводилось слышать подобные интерпретации произведения.
Интересно, что в самом романе нет и намека на то, что Анна Каренина – «плохая мать». По ходу повествования мы обнаруживаем, что привязанность к сыну Серёже становится поводом для шантажа Карениной со стороны ее супруга, не желающего идти на развод. Большинство осуждающих Анну персонажей романа винят ее в попрании «священных уз брака», однако никто, включая самого автора, не взывает к ее совести, оперируя популярной сегодня категорией «плохой матери». Очевидно, в XIX веке это дисциплинирующее понятие еще не «изобрели».
Однако уже в это время обсуждается тема неоднозначности материнского опыта и общественных ожиданий в отношении матерей, которые этот опыт направляют. Так, Толстой говорит нам, что материнское чувство Анны к Серёже – «отчасти наигранное, но в целом искреннее», а интерес к дочери, рожденной в связи с Вронским, – не такой горячий, как к старшему ребенку. Автор объясняет, что разное отношение к своим детям у Анны возникло не случайно. К моменту ухода героини из семьи Серёжа уже был подросшим мальчиком, с которым становилось интересно общаться, в то время как крохотная Ани, рожденная в больших страданиях, напоминала матери о ее сложном положении. При этом героиня, олицетворяющая в современных терминах образ «хорошей матери», – Долли Облонская, воспитывая пятерых отпрысков, волею автора тайно завидует тому обстоятельству, что Каренина не может больше иметь детей.
Если сконцентрироваться на линии материнства, для меня роман «Анна Каренина» представляется отнюдь не «разоблачением порочных и эгоистичных матерей» – на мой взгляд, Толстой если не сочувствует, то, по крайней мере, не дает оценок тому, как его героини исполняют свои семейные роли. Произведение в большей мере является критическим высказыванием в адрес общественного строя, ставящего женщин перед необходимостью выбирать между любовниками и детьми и вынуждающего матерей тайно мечтать об освобождении от бремени родительствования. Также важно, что центральный сюжет романа по сей день не утратил свой актуальности. К матерям по-прежнему предъявляется особый счет. От них ожидают полного и безоговорочного служения интересам других людей. В противном случае мать, посмевшая иметь собственные желания, станет ближней мишенью для общественной жестокости, о чем Лев Толстой так красноречиво повествует в своем трагическом труде.