Страница 2 из 3
Сидят часами, ожидают катер,
Который их по Иртышу прокатит
И счастья штрих оставит на душе.
Кобыла в окруженье казачат
Косит пугливо слёзными глазами,
И коршун высоко под облаками
Парит кругами в поиске мышат.
Мне хорошо, я детство узнаю,
Степей казахских обоняю запах,
Что ветром мне принёс Восток и Запад,
И Север снежный, и горячий Юг.
Снег новогодний, праздничный
Над городком кружит,
Совсем немного дразнится,
Немного ворожит.
Ах, зимушка, ты снежная,
Всегда ты хороша,
Суровая и нежная,
Открытая душа!
Крепка ты по-сибирски,
А я ж в простуду влип,
Мой голос командирский
От холода охрип.
И взвод без командира
Сбивает стройный шаг.
От снежного эфира
Расслабилась душа.
Так в армии – не гоже,
Не по уставу так!
Ведь не для дамских ножек
Солдатский призван шаг.
Я новогодней ночи
Слабинки не даю
Кричу я, что есть мочи:
«Равнение в строю!».
Я люблю вечера усталые.
За день выжатый, как лимон,
Я себя беспечностью балую,
И впадаю легко в полусон,
Когда рядом жена и дети,
Телевизор бузой нудит,
И луна безразличная светит,
И звезда потаённо глядит.
Знаю точно, что ждёт меня завтра,
Точно знаю, что ждёт и потом,
Самый лёгкий и быстрый завтрак
И весь день с офицерским трудом.
Благодарю тебя, Всевышний,
Что я ещё не нагулял
Жирок начальственный и лишний
И крепкий дух не растерял.
Что мерю жизнь по старой мерке,
Ушедшей в прошлые года,
Когда в строю, как на поверке,
Был офицером я всегда.
Знал честь, достоинство и братство,
Крепил, равнял солдатский строй
И в этом всё моё богатство,
И в этом весь характер мой.
На платформе зажглись фонари,
Я стою, опершись на перила,
Огневая полоска зари
Посиневшую даль запалила.
Электрички последний вагон,
В это время совсем малолюдный,
Я впадаю легко в полусон,
Забывая про день многотрудный.
Я добраться спешу до Мытищ,
Оказаться в зелёной зоне,
Где под старыми клёнами тишь
На моём притаилась балконе.
Где меня ожидает жена,
И не спит восьмилетняя дочка,
Где моя отпускная весна
Мне подарит от службы отсрочку.
По инфантильным ли причинам
Я задержался на года,
Не стал солидным я мужчиной,
Не обзавёлся нужным чином,
Но не был пешкой никогда,
От чьей-то прихоти зависим,
За кем-то подневольно брёл,
Но чтоб хитрить, ползти по – лисьи,
И чтоб спешить пробиться в выси,
До этого не снизошел.
А рядом были и такие,
Кто просто лез из шкуры вон,
Как печенеги и Батыи,
Когда-то лезли в русский Киев,
Стремясь занять державный трон.
Какие совершенные девчонки,
Красавицы, точёные фигурки,
Как ловко поправляют они чёлки
Под лёгким обрамленьем чернобурки.
Одеты все со вкусом и стараньем,
Освежены французскими духами,
И, не скрываясь в созреванье раннем,
Они стреляют томными очами.
Во след курсантам, движущимся строем,
Печатающим по асфальту шаг,
И каждый для них выглядит героем,
И я средь них чего-нибудь да стою,
И у меня влюблённая душа.
О, жизнь, позови меня в бой,
Дай мне непокорность и силу,
Иль путь мой пустой и слепой
Сведи в рядовую могилу.
Я многого в жизни хочу,
Но только не мир домочадца,
Я совестью к людям стучу,
И… не могу достучаться.
Я самый простой человек,
(Как ныне звучит это гордо!)
Но как же тщеславен наш век,
Как любит он звуки аккордов!
И все они бьют в унисон
С жирующей нынешней властью,
И даже церквей перезвон,
В хвальбе принимает участье.
Чтоб был бы доволен я всем,
Забыл бы протестное слово.
Я сплю, я работаю, ем,
Ем, сплю и работаю снова.
Старею. Всё-таки не верится,
Что годы жизни коротки,
А ведь мои былые сверстники
Уже вели на бой полки,
И покоряли пост высокий
Умом, упорством и трудом.
Творили люди, словно боги,
Резцом и кистью, и пером.
А мне две жизни, что ли дадено
Прожить в наш самый быстрый век?
Ведь мне за сорок, в сердце ссадина,
Что я беспутный человек,
И что живут одни начала
В моей метущейся душе,
Но быть бойцом она устала
И вот состарилась уже.
Разбудить и растревожить душу
Мне давно, беспечному, хотелось,
Чтобы одолеть моря и сушу,
Чтобы в ней вершилось всё и пелось.
Чтобы уничтожить покаянье
Тусклых дней, несбыточных ночей,
Чтобы наступило процветанье
Для меня и Родины моей
Не верхогляд я вовсе, не разиня,
Внимательно смотрю и вижу горе,
Всё зыбко, ненадёжно, как в трясине.
Куда же ты исчезаешь, Черноморье?
Сразила ли тебя шальная пуля,
Иль задушил тебя инертный газ,
Или схватил тебя за горло жулик
И подменил твой бриллиант на страз?
Нет, Севастополь – это не фактория,
Не база на скалистом берегу,
А это наша славная Виктория,
И я её навеки сберегу!
Мечты мои – вот спрятанная грань
От чувств моих со временем увядших,
Есть утра воскрешающая рань,
Есть вечер потерявшихся и падших.
И я теперь по грани той скольжу,
Боясь упасть налево иль направо,
О, грешный мир, тебе ли я служу
Без денег, без корысти и без славы?
Я слаб душой сегодня, это так,
Сломались напрочь твёрдые устои,
Не капитально, видно, жизнь я строил,
Должно быть, я заведомый простак.
Но верится, что в жизни я найду,
Без подражанья и без эпигона,
Свою пятиконечную звезду
На сердце чтоб легла, не на погоны.
Их десять, их зовут атлантами,
Рождённых, где-то там, в былом,
С телами мраморно атласными
И с тайной думой под челом.
Упруги жилистые ноги,
А руки подпирают свод.
Они стоят, как полубоги,
Под ними топчется народ.
Смотрю на них легко и бодро,
И сходство нахожу лишь в том,
Что их натруженные бёдра
Увиты золотым руном.
У всех недвижимые лица,
У всех одна и та же стать.
А не пора ли им разниться
И индивидуумами стать?
Один из них, похоже, сердится,
Увидев нашей жизни муть,
Клокочет каменное сердце,
И дышит каменная грудь.
Другой, с улыбкою Гагарина,
Глаза нацелил в высоту,
А третий, что с обличьем барина,
Глядят на нас, как в пустоту.
Четвёртый под величьем долга,
Стоит, как Родины солдат,
На берегу, где плещет Волга,
Где славный город Сталинград.
А пятый, словом кочевряжится:
В России мало, мол, свобод,
И масло русское не мажется,
На европейский бутерброд.
Шестой твердит, чтоб было б лучше нам,
Все наши горести забыть,
Глядеть на жизнь глазами Пушкина,
Россию-матушку любить.
Седьмой, печальный и унылый,
Как будто всеми позабыт,
Склонясь над братскою могилой,
У вечной памяти скорбит.
Восьмой же – весел и не гнётся,
Любая тяжесть по плечу,
Он независимо смеётся
В глаза любому палачу.
А самый молодой, девятый,
Спесиво смотрит на меня.
В его глазах я хиловатый
Атлантик нынешнего дня.
И только лишь один десятый,