Страница 102 из 102
«Общая мировая душа — это я, я… Во мне душа и Александра Великого, и Цезаря, и Шекспира, и Наполеона, и последней пиявки. Во мне сознания людей слились с инстинктами животных, и я помню всё, всё, всё, и каждую жизнь в себе самой я переживаю вновь…» Как это вы всё знали заранее, милейший Антон Павлович! Или не милейший? Поговорить бы… ах, со сколькими, просверкавшими в столетьях, охота повстречаться! Успею. Впереди вечность.
…Ого! Что это? Уже окончательно распадается застолье. Аиса изловила в лесу заблудившегося Полищука, они с Кристиной усадили его на диван, лепечут рядом, и глаза Женьки явно не в поясе Койпера, а рука на талии Крис. Доули погряз в очередном препирательстве с Левкием. Граф Робер, хлопнув ещё стакан русского травника, излагает такой случай из своей походной практики, что Тан корчится от смеха, а Зоя изображает негодование и пытается зажать рот мужу. («И тут она берёт бутылку за горлышко, поворачивает донышком к себе и говорит: «Мессиры, вы думаете, я боюсь вас? Так смотрите же…») Опустив ресницы, кротко скучает над пирожным оставленная всеми Джэнет; и — клянусь всеми богами майя! — изрытая киркоподобная физиономия страшного индейца смягчается чем-то вроде любезной улыбки, а сам Ахав, воровато оглянувшись, склоняется к мисс Хардкасл и явно шепчет ей комплименты: ухо девушки розовеет… Уже Крис и Аиса, насильно подняв с дивана Женьку, требуют музыки и танцев: «Как можно столько времени жрать и пить, не вставая от стола! — Что взять с земляных червей?…»
Открывается дверь с веранды, впуская клуб свежего воздуха.
Вот и она, сошедшая на землю! Не без умысла оставила тот же наряд, в котором мы сегодня… нет, вчера, в прошлом году, посещали Немецкий театр. Снежинки, вдруг начавшие падать во влажной ночи, лежат на её манто из клонированного меха байкальских соболей. Когда же манто было сброшено с плеч и растаяло, увидели мы Виолу облачённой в серо-зелёное открытое платье с бахромой на юбке, чуть достигавшее колен, в дымчато-серые чулки и туфли со стразами на пряжках. Волосы чуть подстрижены, уложены по возможности гладко и присыпаны серебряной пудрой; две пряди озорными серпами начёсаны на уши и торчат вперёд… Да, редко можно было узреть Виолу такой: и, когда с видом лукаво-смущённым остановилась она на пороге, давая полюбоваться собой, даже наши дамы умолкли, отдавая дань её совершенству, а протрезвевший Левкий пробормотал то, что некогда троянские старцы изрекли, увидев Елену:
Виола стояла у порога, — а за её спиной нежным свечением лиц со смутными чертами, переливами глаз, контурами полупризрачных фигур проступали пятеро динамичных. Те, кто лишь по необходимости сливался в собирательный облик кукольного красавца, «Макса Хиршфельда»…
Разом окинув взглядом, унаследованным от зорких горцев, всё наше застолье, весело сказала Виола:
— А, танцевать задумали? Давайте. Чур, белый танец! Дамы приглашают кавалеров. Никто не против вальса?…
Повинуясь её скупому жесту, налетел, подхватил вальс из «Летучей мыши». Виола сделала шаг ко мне, — уже танцующий, упруго-плавный шаг…
Киев.
17 июля 1992 — 2 мая 2008 гг.