Страница 3 из 20
Конечно, она другая. Она даже на выпускном вечере лишь пригубила шампанское. Девочка из центра города; почти вся её жизнь: дом, детский сад, школа, кружки во Дворце Творчества Юных – всё могло уместиться в десять минут ходьбы. Домашний ребёнок, твёрдо знающий, что такое хорошо и плохо, – и вдруг со своими моральными принципами она окажется старомодной бледной вороной в шляпке?…
Вот простой пример: многие ровесницы Алёны, если, конечно, им верить, крутили парнями как угодно, бестрепетно меняя спортсменов, ботаников, худеньких, полных, серьёзных и смешных, – а у неё до сих пор был только один мальчик, старше двумя годами. В последний школьный год мама разрешала ей оставаться у него на ночь с условием позвонить домой. Сергей тоже «ночевал» у Алёны (её словечко, обозначавшее всё вместе), и в последний раз – накануне расставания.
Они заранее всё решили: как только Сергей окончит университет, он переедет в Питер, к Алёне. Она будет учиться и ждать. Сергей устроится на работу, он станет классным переводчиком, синхрон с двух языков – это не шутки. Он снимет квартиру для Алёны и себя, а потом они на свою накопят денег… Три года – такая ерунда, правда? «Правда, – кивала Алёна, обнимая его, – самый настоящий пустяк». Лёгкость грядущего испытания казалась даже несправедливой. Разве они не заслужили большего?
– Будем писать друг другу четыре раза в неделю, – сказал Сергей. – Как, по-твоему, это не мало?
– Мне кажется, хорошо. В самый раз.
– Я подсчитал: это примерно двести восемь писем в год.
Алёна представила эту громаду и слегка испугалась.
Она за всю жизнь столько не написала!..
– Всего шестьсот двадцать четыре письма – и я к тебе приеду, – сказал Сергей.
– Даже чуть меньше. Я ведь буду прилетать сюда на каникулы.
– А на сессиях знаешь, как грузят! Вдруг не будет времени? Тогда три письма в неделю, хорошо?
– Сто пятьдесят шесть в год, – быстро подсчитала Алёна. – Всего четыреста шестьдесят восемь. Подсчитаем среднее: тысяча девяносто два… делим на два… получаем пятьсот сорок шесть.
– Замечательно. Это немного, главное начать, а там одно, другое… глядишь, уже пятьсот. А ты старайся, учись. Ни о чём постороннем не думай, я обязательно приеду.
Алёна кивала: да, я буду стараться… В ту ночь она так и не заплакала. Все слёзы вылились днём, когда она пристегнула ремень в кресле у иллюминатора. Вот земля побежала назад… Вдавило в спинку, самолёт задрал нос… Оторвались, летим! Куда? И зачем ей этот университет в чужой стране? Как она могла мечтать о нём, дура – да ещё с такой радостью? Не хочу улетать, вернитесь, здесь всё хорошо… Здесь мама с папой, брат, Серёжа… друзья… Моя комната, и всё родное!.. Алёна долго всхлипывала, и мама, сидящая рядом, не пыталась её утешить. Только предложила: «Хочешь леденец?» Алёна помотала головой: нет, спасибо. «А чаю?» «Чаю можно», – кивнула Алёна и высморкалась в платок.
Она никогда не спала в самолётах, не уснула и в тот раз. Глядела в синее-синее небо, молчала, вспоминала всё хорошее, что было. Думала о том, что если пилот не захочет огибать Землю и полетит прямо – очень скоро они все окажутся в космосе. Повторяла в уме задачу, давно решённую: насколько путь с востока на запад, навстречу вращению планеты, короче обратного пути. Пыталась вообразить себя через три года и пятьсот сорок шесть писем, какой она станет? Ничего конкретного в голову не шло, одни общие слова: учёная, самостоятельная, взрослая… Но даже они помогли. Отчаяние сменилось покоем, покой – жаждой деятельности. Всё у них будет, непременно! Ради этого стоит пять лет работать. Ходить на все лекции, записаться в библиотеки. Ни минуты не терять даром. Вставать в полседьмого, обливаться холодной водой…
Когда самолёт дрогнул над облаками и неспешно пошёл вниз, Алёна уже сама была готова помахать крыльями – только скорее, скорее!..
5
Всё оказалось даже лучше, чем она ожидала. Алёну поселили в высотном здании недалеко от метро «Лиговский проспект», и в конце августа она с вещами перебралась от тёти Любы в новую комнату. Чтобы тётя Люба не сокрушалась и не чувствовала себя ненужной, Алёна оставила у неё большую часть долларов, на которые предстояло жить. Договорилась, что будет заезжать и брать понемногу каждый месяц – так, наверное, и для самой Алёны выйдет удобнее всего.
Вчера она была у коменданта и расписалась во всех журналах, которые он положил на скрипучий, потемневший от времени стол. Тётя Люба провожала её в общагу как на войну и, драматически замирая голосом, наказывала проверить каждую, каждую мелочь: «А то повесят чёрт-те что на шею, полжизни не рассчитаешься…» Отчасти назло ей Алёна даже не пробежала опись имущества – пролетела на коньках, словно по овалу Медео, куда выбиралась кататься каждую зиму. Отметила, что бриллиантов и золота на шею не берёт: так, бытовой минимум. Аскетичная, прямо-таки монашеская обстановка: кровати – три штуки, столы письменные – три штуки… Ну и нечего придираться, тем более идти наверх смотреть.
Но главная причина была всё же иной: очень далёким казалось то время, когда придётся выезжать отсюда, оставлять комнату. Далёким и громадным, точно горы Алатау на горизонте в рассветной дымке. «Я буду старше двадцати…» – непостижимо. И что перед этим стулья и огнетушители?
Выдавая Алёне ключи, бравый комендант сказал, что ей очень повезло:
– Общежитие квартирного типа, в городе таких больше нет. За городом есть, в Петергофе, а здесь не найдёте. Квартиры называются номерами, как в гостинице. Так уж повелось. А живёте вы, совсем как дома.
«Поедемте в номера!» – вспомнила Алёна старый фильм и улыбнулась. Кто же признается, что у него хуже, чем у других? Каждый будет хвалить свою контору.
– Ну и прекрасно! – комендант расценил её настроение по-своему. – Главное для нас – не терять бодрости духа. Вот ключ от номера, а этот от вашей комнаты… Не страшно? – спросил он, чуть помедлив.
– Нет, – Алёна улыбнулась ещё шире и покачала головой. Может, он и не обманывает. Хорошо бы…
– Тогда счастливой учёбы, будущий профессор! Теперь Алёна шла в номера и на каждом шагу сравнивала общежитие с карагандинским домом, который что-то вздумал сниться ей последнее время. Во сне он являлся в диковинном виде: то поднятый на четырёх колоннах, вроде триумфальной арки над проспектом – очень высоко, первый этаж начинался вровень с чердаками других домов. Под ним, не сбавляя хода, проезжали машины, трамваи. Ночью такое положение казалось Алёне вполне естественным, но, проснувшись, она только пожала плечами: как же заходить туда? Ни лестницы, ни лифта, лишь тонкие столбы по углам… Или он вдруг говорил ей низким голосом ритмичную фразу, как будто по-сербски: Алёна почти улавливала её, не хватало какой-то малости, но без неё всё было непонятно. А один раз они, кувыркаясь, летели в космосе – чёрном, полном светящихся отверстий – вроде бы рядом, а не дотянешься.
Общага была до изумления не похожа ни на дом из Алёниных снов, ни на реальный дом, хранившийся в памяти. Считать отличия – безнадёжное дело, собьёшься не на второй, так на третьей сотне. Алёна их просто отмечала мимоходом, стараясь не вертеть уж слишком откровенно головой. С улицы попала в просторный вестибюль с картинами на стенах: сосновый лес, горы, река… С чемоданом и сумкой прошла через турникет, торжественно – а как иначе, ведь первый раз! – предъявив вахтёру студенческий билет и пропуск. «Лифт направо, если нужен», – чеканным, но каким-то бабьим, тонким голосом сказал вахтёр, напомнив одного артиста или писателя, – имя Алёна вспомнить не могла.
Как здесь шумно! И никому пока нет дела до неё. Эта общага, ничего не зная об Алёне, простояла триста лет – и сколько же надо времени, чтобы вжиться сюда? Дневной, настоящий дом Алёны был ей понятен: подъезд с кодовым замком, девять этажей, широкая лестница, четыре квартиры на каждой площадке. Мама с папой – самые близкие люди, но и соседи были ей не совсем чужими. Алёна знала молодых людей, чуть хуже – пенсионеров, выходивших в магазин и к почтовым ящикам, ещё меньше – детей, на её глазах перебиравшихся из колясок на собственные шаткие ноги. В последнее время дети говорили ей «здрасте», а не «привет»: выросла, сама не заметив. А парень из квартиры напротив, всегда уступавший дорогу, теперь уже совсем взрослый, усатый и женатый мужчина.